«Комоля дуб оный. Атая цепа дубе ком...» Нет, нет — это не опечатка и не бред. Это «У Лукоморья дуб зелёный» из поэмы А.С.Пушкина «Руслан и Людмила». Так декламировала моя сестричка Маринка, которой на тот момент было около двух лет. Она младше меня на целых восемь и мама велела мне читать ей этот фрагмент перед сном. И обязательно — с выражением, в моём понимании это означало: таращить, и без того немаленькие, глаза и читать с придыханием, как будто произошло что-то немыслимо ужасное. Я удивлялась, почему сестричка так долго не засыпала и с испугом смотрела похожими на мои, как две капли воды с синькой, глазами. Вскоре мы обе знали фрагмент наизусть. Все удивлялись, как такая малышка с лёгкостью запомнила такой длинный текст? А дело вот в чём. У дома рос такой же, как в сказке Пушкина, дуб зелёный. Объяснить, что такое Лукоморье я не пыталась, поскольку сама понятия не имела что это. А в остальном вопросов не возникало, и персонажи были нашими давними знакомыми из других сказок. Дуб казался нам огромным-преогромным и загадочным-презагадочным. Я брала Маринку на руки, и мы вместе заглядывали вовнутрь зелёной кроны дерева — искали русалку на ветвях. Русалка постоянно отсутствовала, и я ловила себя на мысли, что это вызывает у меня досаду. Зато кот был всегда неподалёку, только не на цепи. Он просто любил свободу, да и златая цепь на дубе — слишком сказочное удовольствие. Кот попался нам странный, слишком молчаливый, видимо, характер такой. По этой причине он ни песнь не заводил, ни сказку не говорил. Всё приходилось делать мне самой. Ещё ему действовал на нервы скворечник, прикреплённый высоко к стволу дуба. Вначале лета из него доносился пронзительный писк. Нам с сестрой было любопытно взглянуть на птенцов — милых желторотиков. Кот тоже пристально всматривался, и я даже сожалела о том, что он не на цепи...

С избушкой тоже не было проблем. Рядом с дубом скривилась и вросла в землю избёнка так, что курьи ножки были просто не видны. Мама учила меня — никогда не ври, но мне казалось, что я только и делаю, что вру, да ещё и младшей сестре. Но, почему-то, стыдно не становилось, и я продолжала в том же духе: среди ветвей мы искали Бабу Ягу, Лешего и Кощея, пусть даже последний — без злата.

Когда наступали сумерки, тьма перекрашивала зелёную шевелюру дуба в тёмно-шатеновый цвет. Если долго вглядываться в неё, то можно увидеть огоньки чьих-то хищных глаз, услышать таинственные шорохи и звуки «угу-ха-ха-ха» Подходить в это время к дубу я не решалась.

Тем временем Маринка спокойно спала в своей кроватке, а я тряслась от страха, вспоминая всех персонажей, которыми стращала её. Я тогда ещё не осознавала, что деревья — самые добрые и безобидные существа на земле.

Время шло. Наш дуб разрастался. Мы с Маринкой разлетелись кто куда, как птички из скворечника. Но мы были уверены, что дуб нас не забыл. И в наших воспоминаниях о детстве он представал во всей своей первозданной красе.

Однажды, он нечаянно задел своими роскошными корнями фундамент дома. Дом дал трещину. Дуб срубили...

 

***

Странные люди

 

Срубили дуб — живой, зелёный,

На срубе — чёткий лик святой,

И днем и ночью потрясённый

Народ бредёт к нему тропой.

 

Сочились росы, словно миро,

Тянулись руки к «образам»,

Псалмы читались из псалтыри,

Надеждой полнились глаза.

 

И веря в чудо исцеленья

Всех ран на теле и в душе,

Молились пню, без сожаленья,

Что умер дуб, а пень замшел...