ОТЕЦ И СЫН (Овод)
ОТЕЦ И СЫН (Овод)
(Монтанелли)
Все воды твои и волны твои прошли надо мной.
Любимый! Мне нет утешенья в юдоли земной!
Пучина тебя поглотила. Вода глубока…
Безрадостен путь мой и ноша моя нелегка:
За грех мой меня поразила господня десница,
Разбив мое сердце – ему уже не исцелиться.
Тебя уберечь не сумел я, очей моих свет.
Взываю в тоске, и невнятен мне неба ответ.
Лишь только на милость Христа все мое упованье –
Ведь он не отвергнет разбитого сердца страданья.
Мне слезы отрет искупитель своею рукой
И примет мое покаянье, и даст мне попой.
Воистину ветер веет где хочет,
И гибель несет всему, что непрочно.
(Овод)
Я верил, но сети сплели мне коварство и ложь.
Где вера жила – раскаленный вращается нож,
Язвя и терзая. И я, как ваш бог, был распят,
И в ад я спустился. Но к жизни вернулся опять.
Во тьму униженья поверженный, я перенес
Такие мученья, каких не познал ваш Христос.
Как дорого стоили мне ваши ложь и любовь,
Сплетенные вместе! Последним рабом у рабов
Я был, пресмыкаясь, пинки и насмешки снося,
У вашего бога пощады уже не прося.
Он – идол, который легко сокрушить молотком.
Он пуст. И с его пустотой как никто я знаком –
Ведь сам я попал под судьбы сокрушительный молот
И был словно хлеб преломлен, словно чашка расколот.
Но сердце скрепил я терпеньем, питая мечтой
Из ада восстать, чтобы вашему богу дать бой.
По силам снести человеку любое страданье
Без жалоб, униженных рабских молитв и стенаний.
Я нес свою ношу безгласно, ни с кем не деля,
Когда преисподнею, бездной мне стала земля,
И люди мое обращали мученье
В посмешище на цирковом представленье.
Как воском горячим спешила улыбкой шута
Мне боль, защищая себя, запечатать уста.
Я принял печать, соглашаясь сыграть эту роль,
Что в фарсе шуту предрекает смертельная боль,
Опять и опять заставляя искать острия.
Я знал, что ваш идол пустой вам дороже чем я.
В безумье кошмаров ночных обращался я к вам –
Не смели внимать вы исторгнутым мукой словам,
Глаза отводили, кумиру шепча своему
Молитвы пугливо, меня возвращая во тьму,
В которой беззвучен и скрежет зубовный, и стон,
И в мертвом молчанье отчаянья вопль погребен.
Отчаянье острое жало в уста мне вложило,
Бросая в неравную битву, давало мне силу
Трусливую рабскую ложь поражать наповал.
Лишь только слащавую маску с нее я срывал –
И зверя клыкастого вечно голодный оскал,
Что жертвы взыскует, пред взором моим представал.
Разверстую пасть прикрывая кумиром пустым,
Зовут лицемеры его господином своим
И милость господню стяжают смирением с ложью.
Я знал, что ваш идол пустой вам важней и дороже
Любви моей к вам, все еще продолжающей жить.
Но вашего сердца не смог я ему уступить.
И вот я вернулся и отдал себя в ваши руки.
Иль в пасть кровожадного зверя на новые муки?
Коль скоро он бог ваш – удел свой не мне выбирать.
Я роль в этом фарсе готов до конца доиграть,
Как жертвенный агнец идя на закланье.
Я жду приговора. Решенье за вами.
(Монтанелли)
Мой мальчик! Ужели ко мне ты вернулся живой?
Что стало с тобой? Затопили тебя с головой
Страданья и беды, которые ты перенес.
Но как мне не верить, когда мне ответил Христос
Твоим возвращеньем, мое покаянье приняв!
Что сделать теперь мне? Что требуешь ты от меня?
(Овод)
Кто станет любви домогаться? Вы выбрать должны
Меня или бога, и в выборе вашем вольны.
Ваш бог, что толкал на обман вас и требовал лжи,
Доверье мое осмеял и сломал мою жизнь,
Глумясь надо мной и терзая, как хищник добычу,
Но пыткой принудить его поклониться величью
Меня не сумел он. О, мне довелось повидать,
Как зверь этот с нами со всеми умеет играть!
Как мог бы я вашу любовь разделить теперь с ним?
Но власть вам судьбою дана над спасенье моим.
Проститесь ли ради меня вы с кумиром фальшивым
И, сыном прилюдно признав меня – с ложью трусливой?
Но если ваш бог вам дороже – служите ему,
И, выбору вашему следуя, смерть я приму.
(Монтанелли)
Кто знает, быть может, и я был бы столь же жесток,
Изведав такие страданья. Но милостив бог.
Того, что ты хочешь, я сделать не в силах,
Но лучше уж мне самому лечь в могилу,
Чем смерти отдать тебя. Твой я устрою побег,
А после со мною случится несчастье… Мой грех,
Хотя он и тяжек, я верю, господь мне простит.
(Овод)
Как смеете вы?! Будто я собираюсь вам мстить!
Неужто не видите, что я хочу вас спасти
Из невода лжи, оплетающей ваши пути?
Моя к вам любовь говорит вам: идемте со мной
Из этого смрада, из плена заразы чумной,
От идолов мертвых, от праха ушедших веков,
От сладости трупного яда, от ветхих мехов!
Из темного затхлого склепа шагните на свет –
И нового утра над нами забрезжит рассвет.
Ведь что б мне стерпеть ни пришлось – я любил вас всегда,
И даже когда нанесли мне смертельный удар,
Меня сокрушивший, во мне вы любви не убили.
(Монтанелли)
Мой мальчик! О господи боже, дай силы!
Глаза как у матери! Господи! Те же глаза…
Подай мне хоть каплю надежды!
(Овод)
Я все вам сказал.
Я – нож, что заточен с единственной целью – чудовище церкви разить.
(Монтанелли)
Иисусе, ты слышишь?!
(Овод)
Вы громче зовите – он спит, может быть.
Не ваша вина, что когда он проснется, придется его накормить…
...
Измята трава на дворе крепостном и красна,
Залитая кровью – ручьями струится она
С ладони простреленной, хлещет из раны в боку
Обильным горячим потоком, ползет по виску,
И пряди смочив, предрассветной росою течет
Со лба ледяного страданья смертельного пот.
Как корчится тело на красной траве и дрожит,
Истерзано, словно клыками! Но бьется в нем жизнь,
Излиться сквозь раны спеша разрывающей болью
И выйти наружу. «Отец… ну, теперь бог доволен?»
…
Я коснулся его, а он – мертвый… Возлюбленный мой!
Иди, соверши, что от века тебе суждено:
Врата распахни у порога взывающим людям.
Меня же геенна возьмет, и спасенья не будет.
…
(Пир Крови на Празднике Corpus Domini)
Струится ковер под ногами кровавой рекой.
И луч сквозь цветное стекло вспыхнул, красный такой,
На мантии белой! Растоптанных роз лепестки
Повсюду алеют. Так капала кровь из руки,
Пробитой насквозь. И обильно пропитаны ею
В соборе – завеса, на улицах – флаги. В ковчеге
За стенкой хрустальной с облатки змеится струя.
О боже! Неужто и небо твое, и земля
Кровавым напитком залиты до самого края,
И с губ твоих алчущих в чашу обратно стекают
Багряные капли? Неужто еще не довольно?
С улыбкою слушаешь ты славословия боли
И плоти, в агонии бьющейся. Эти хвалы,
В твои небеса возносимые, хуже хулы –
В их звуке все явственней слышатся нотки глумленья.
Лавина людская идет. На устах – песнопенья,
И жадное пламя в глазах все яснее горит.
Любимый! «Вы громче зовите – быть может, он спит».
Ты спишь, мой любимый, и сон твой могила хранит.
Ужели тебя не отпустит она хоть на миг,
Души моей радость, ослепших очей моих свет?
И глас из-за стенки ковчега промолвил в ответ:
«Ты сделал свой выбор. Иль ты сожалеешь о нем?
Взгляни на людей, чьи глаза горят алчным огнем.
Не ради того ль, чтобы голод их был утолен,
В могильную тьму я по воле твоей погребен?
Вот дети цветами твой путь устилают, взгляни –
Уста облепила земля мне, чтоб жили они.
И розы горят под ногами твоими, красны –
Ведь крови горячей моей лепестки их полны.
Ты видишь, вокруг преклоняет колени народ?
Он крови моей, что со складок одежды течет
Твоей белоснежной, желает, он хочет вкусить.
Пролита она за него. Ну так дай ему пить.
Ведь помнишь, что сказано? Нету любви той сильней,
Как если положит кто душу свою за друзей».
А если бы жизнь свою всю положил кто за сына?
Не больше ль, скажи мне, такая любовь, мой любимый?
«Кто сын твой любимый? Воистину, это не я».
И голос умолк. И на мантии белой края
За каплею падала капля, красны, как рубины.
«Придите, вкусите» … Вот тело любимого сына.
Его, растерзав на куски, разорвали живьем,
Для вас, людоеды. И каждый получит свое.
Вот крепость, ощерившись зверем, добычу хранит
От полчищ голодных шакалов. Как воют они!
Любимый, о выборе я сокрушаюсь своем.
Впусти же меня, и с тобою уснем мы вдвоем,
Обнявшись, укрыты землею в могиле твоей.
Любимый мой! Что нам с тобою до этих людей?
Они ненасытны. Их алчность не знает границ.
Пускай же гробница твоя нас укроет от них.
Уснем мы навеки с тобой, чтоб уже не проснуться,
И жадный шакалий их вой нас не сможет коснуться.
И глас из ковчега ответил: «Но где мне укрыться?
Ведь если на склоне горы я построю гробницу,
То камень за камнем гробницу мою раскидают.
И разве могилу мою они не раскопают,
Пусть даже на дне б я ее себе вырыл речном?
Они – словно воры, что, в окна входя, лезут в дом,
И всюду за мною пойдут по кровавому следу –
Ведь раны мои кровоточат. Ты сам меня предал
На смерть ради них, чтобы кровь моя стала спасеньем
Для этих людей. Иль не слышишь ты их песнопений?
Взгляни – твоего они воинство бога.
Пылает у них под ногами дорога:
Земля райским садом цветет перед ними,
Пройдут – за спиною оставят пустыню.
Сомкнет это войско несметное строй –
И что под его уцелеет пятой?»
Любимый! И мне не укрыться нигде на земле –
Повсюду за мною кровавый твой стелется след.
Запятнаны руки мои. И лишь алчные взгляды
На тело твое оскверненное вижу я. Рады
Стервятники пиру, который оставил им зверь.
Любимый! Я тщетно стучусь у могилы твоей –
Ты мне не откроешь. И вопль обращаю свой тщетно
В пустую и мертвую высь. Небеса безответны.
О, вы, порожденья ехидны! Какою ценой
Спасение куплено ваше! Понять не дано
Вам муки отца в крестный час. Я есьм Сущий.
Не стоили ваши ничтожные души,
Того, чтобы Сыну пришлось ради них смерть принять.
Мой мальчик! Он умер, и сына уж нет у меня.
Он мертв – не воскреснет, не выйдет из плена могилы.
И вы, упыри, кровопийцы – его вы убили!
А я согласился на это в безумье своем,
Чтоб плотью и кровью его накормить вас, зверье!
Так вот же вам ваших грехов отпущение, жрите!
Бросаю его вам как кость – своре гончих. Деритесь
За мертвую плоть, трупоеды, друг друга кляня!
Порвите ее на куски! И оставьте меня…
