Попытка психоделической поэмы

В липком жарком сне,

несмотря на осень,

я попался в лапы сосен.

Чаще так бывало по весне...

 

Неужели повезло?

Ведь они не злые ели,

вид которых мне несносен,

выношу их еле-еле.

 

А в бору у сосен

и иголки подлиннее -

и похожи на ресницы

у красавиц записных,

их земных ровесниц,

скромниц-недотрог

вдоль просёлочных дорог.

 

Но поди попробуй

их стволы полапай...

Будь ты буйвол иль бугай.

Хоть медведь попробуй лапой.

С этим строго - не чапай!..

Нет, они не эти,

а тем более не те...

и навешают чертей.

Хочешь, сука, суком

по рогам и без затей?

Без лаптей откинешь лапти.

 

Будете смеяться -

мне ресницы елей,

острые как спицы,

липкими кошмарами

часто снятся

лунными ночами

и глядят в лицо -

аж уже приелись.

 

Помню в детстве

каждый Новый Год

мы водили хороводы.

Если встать и замереть -

хороводы водят ели.

Никуда от них не деться.

Надоели мне изрядно.

Ну, да ладно!

Смех. Щекочат колко лапой

до икоты.

Говорят: - Попался!

Что ты с нами всё на 'вы'?

Ты попробуй поиграй

на опушке леса

под вороний гай -

вон, - вот с той берёзкой

молодой и дерзкой.

Хочешь будешь папой,

хочешь - мамой?

 

Я, мальчишка тихий,

избегаю их.

Что они ведут себя со мной

как с тряпичной куклой?

 

Иногда хитруньи-ёлки

спрячут все иголки

с писком, по-немецки,

- мы не ёлки -

'их ферштейн нихт' пихты...

Может быть, я - псих?

Даже и не знаю...

как свести концы с концами.

От бессонницы

веки красные набрякли.

Мох трепещет паклей,

слёзы утром тают,

ночью - замерзают.

Разве можно не заплакать?

Тридцать градусов мороза -

разве это не серьёзно?

Лучше под берёзою в сугробе

переспать курьёзно,

чем всю жизнь в гробу из ели.

Если повезёт, то и с медведем.

С ним уж точно - не обляденеем...

 

То ли дело, - сосны.

Хоть бывает, глядь,

и они несносно

лезут в мои сны -

непременно в пунктах:

ах!.. влюбился в пух и прах,

поцелуи в ротик,

снять портки,

залезть на блять...

 

На ветру скрипят

с головы до пят

и почти не спят-..

говорят, бормочут

мне, чуть-чуть не плача:

- Вот опять.

Так не долго спятить.

Даже нам уж

невтерпёж

и почти несносен

дятла утренний долбёж.

Посмотри на дупла сосен.

Задолбал нас всех уже

санитар лесов.

С каждым днём нам хуже.

Только клюв -

вот и вся у дятла рожа...

Знай, - долбить и не тужить.

Кто б его повесил?

 

Сколько ж можно,

если даже осторожно,

ствол долбить дебилу

клювом-долотом

всей дебильей силой?

А устанет, то потом

сука...

ветки тоже долбит

на суки.

Говорит, мол, -

это я от скуки.

 

Нам без веток

как прикажешь

жить потом?

Так отож...

 

Груды снега,

как котят,

может медвежат,

мамы лижут

как хотят.

Лапы сосен

прижимают,

нежат на своих грудях,

ясен пень,

с негою натужной

ночь и день

непогодой вьюжной

на морозе

в самой разной позе.

 

Если комья снега

вдруг, - как выпасть

из гнезда птенцу,

вот напасть!..

с неба рухнут наконец,

ведь тогда конец

грянет другу, зайцу,

что проветрить шубку

выскочил на солнце.

 

Горько смерть принять,

сидя на пригорке

и всего на пядь

от уютной норки.

 

Если я успею - заору,

чтоб зверёк успел дать дёру.

Хоть и плачь и трусь,

но за жизнь его

я ручаться не берусь.

Зайца Эго

обратится в шкурку

на снегу.

Может, взять её на шапку?

 

Сока ток в деревьях

кровью мне в виски

бьёт кувалдой.

Хорошо весна уж близко -

слёзы сосен смоют воды.

Зашумят берёзки.

А пока они от дятлов

кое-как спастись хотят,

истово крестясь дондеже...

 

Кто-то скажет:

- ПРАВДА где же?

Или кончилась уже?

Я отвечу: - Лажа.

Всё похоже - проще.

Жажда жизни

до последней жилки

в теле у тебя трепещет,

если любишь

с чувством вещим.

Для тебя не важны

деньги, вещи.

И любые дятлы -

даже голубые

с красным хохолком,

могут стать любимы.

Только крепче

обними их

дружески за плечи,

а потом

пересиль себя, -

если сможешь

зацелуй любя.

 

Дятел так упорно

долго долбит древо.

Клюв, как шило в чрево,

входит под кору

за жучком мороженным,

что уже похоже

это всё на порно...

Ствол сосны трясёт тревожно

с головы до пят.

Я под ней потом нашел

штучек пять

никудышных выкидышей опят

на пеньке в кровавой пене.

 

Старый дятел

очень въедлив и дотошен.

И давно уже похоже

от башкою долбежа

потихоньку спятил.

Он за жизнь свою

повалил немало сосен.

 

Хохолок у дятла

всем мирянам на Земле

виден издали везде

на небесном небосводе

хоть и с трещинной,

и почти раздолбанной звездой

и немного сплющенной,

и почти, как в зеркалах,

в чёртовых оскалах

ведьм, судьбой тебе назначенных.

 

Хохолок на голове,

хоть немного всклоченный.

Был, ловлю тебя на слове,

тем оружием отточенным.

 

Всех смертей сильней,

хоть немного скособочился

после встречь с тобою, с ней.

Я однажды еле выжил

в битве с дятлом за дупло.

Помнишь, было там неплохо, -

даже очень хорошо?

 

Дальше мне приснилась

прежняя любовь.

Со щеки скатилась

капелькою крови

по щеке русалки.

А еще недавно бегала она

в белой рубашонке

белобрысою вестсалкой

и с тобой играла в салки

и была всегда

в поле, сеновале,

как наложница в серале,

невозможно сладкой.

 

Глубже, глубже, как в бульон,

погружаюсь в сон...

 

Из Москвы в столицу

еду я в кибитке

на стальных рессорах,

войлоком обшитой.

Тройка лошадей.

Коренник - дончак.

 

Рядом путник смуглолицый,

кучерявый и небритый.

Поначалу он молчал.

Сразу я подумал -

точно, это - Пушкин.

На мои пустые речи

он с угрюмостью сказал - увы,

все они коровы без рогов

и не стоят даже пары слов.

Да, согласен - не бодливые,

но зато блудливые

поголовно все.

Думают - хитрее всех.

Выйду замуж,

а потом я помыкать

буду мужем -

им не привыкать.

 

Почитайте их стихи.

Станешь тихим психом

от любой Психеи

и от тех соплей, что эти

Терпсихоры пишут.

Лучше бы плясали

или же точили лясы,

да и шут то с ними.

Их ругать - не комильфо.

Иногда в постели с нимфой

очень даже мило.

 

Разве только Гончарова -

самая красивая...

Я навеки ею очарован.

У неё такие плечи,

грудь высокая.

У неё такие очи

волоокие, -

взглядом может покалечить.

У Наталии

талия осиная.

И, наверное,

(я хочу проверить)

ножки стройные,

гладкие, точённые.

Как увижу на балу,

так в висках стучит -

хочу, хочу, хочу...

дунуть и задуть все свечи,

погрузиться с ней во тьму,

неподвластную уму

светским кумушкам

с языком, как помело.

Анна Керн с замашками

записной салонной львицы

рядом с Натали,

вовсе не красавица -

просто мхом поросший пень

с женскими мозгами набекрень...

Даже лёжа в пеньюаре

на диване в будуаре.

 

С самого начала

несколько угрюмый -

набалдашник трости

пальцы рук паучьи

тискали, сжимали

нервно и упрямо.

Сразу я подумал

- руку, верно, для дуэли

тренирует парень.

Лишь потом я понял -

зрил тогда я в корень...

 

Помню посвист ямщика,

мужика тверского

под Торжком.

Стопки для настойки

запотевшего графина...

 

Пушкин...

Очень рад, - Степанов.

 

Порция котлет Пожарских.

Бланманже, лафит -

красное бордосское вино

и по паре марципанов.

После ягодного мусса

почитали вслух Мюссе,

Беранже поэмы.

Стало ясно - мы поэты.

 

Бросили монету -

мне или ему

очередь читать своё.

По монеты лету понял я -

первым мне.

 

Очень грациозно.

Я развесив фалды сюртука,

пейсов прядь закинув

за пупырчатые уши,

оглушительно читал

в назиданье Пушкину

свой шедевр бессмертный

'Ода Грандиозо'.

Веско, просто,

безо всякой позы,

как положено поэтам,

но местами дерзко

вдруг махал я тростью

и грассировал резко

к месту и не к месту.

 

Пушкин слушал

молча и серьёзно.

Даже прослезился

под конец апофеоза

под стаккато фраз.

 

Оду я писал, еще не зная

музыку Бетховена -

ударом клавиш

с наносным надрывом,

как-то одиозно,

поневоле грозно

в творческом порыве

получилась ариозо

с элементами бельканто:

 

'Куда, куда, мой друг вы удалились?

Сердечный мой недуг никак и вдруг

не погасить Вам без потуг.

Ваш бюст так волнительно упруг

 

и так холмителен...

Стрелой Амура я застрелен.

Я вас люблю, я вас боюсь -

поэтому сдаюсь вам в плен.

 

Стихи читать - Вы согласились?

Сказали - почту за честь?

Теперь один исход - женюсь!

Иначе застрелюсь!'

 

Поэт сверкнул лорнетом.

Потом сказал

- напрасно кушал.

И ненадолго вышел

в лес под куст сирени,..

может нет - я врать не буду,

что под куст - это точно.

Плат держал у уст -

будто-бы объелся

несусветной хрени.

 

Вернулся.

Решительно

и одобрительно сказал

с улыбкой на устах

как после ловли крыс мангуст,

- славно отметал,..

как карты на ломберный стол...

Может написать мне 'Пиковую Даму'?

 

Я подал мэтру руку,

батистовым платком

смахнул изыски ужина

с ботфорт яловой кожи.

Как хорошо - тогда

ещё в помине не было

балтийский шпрот...

 

Как будто в такт

поэт продолжил:

- Подобное дерьмо

не могу ментально

представить как ярмо

на выю русской речи.

 

Жаль, любой и даже

не совсем уж русский,

захолустный вития,

витально мнить готов

себя, а не меня, предтечей

солнца русской речи

и началом всех начал.

 

А я, не для красного словца

родился в этом мире.

Меня зачал ментально

сам Аполлон -

бог златокудрый с лирой.

 

Я чувствовал себя корнетом,

которого поэт по морде

отлупил штиблетом

и с правого плеча

сорвал парадный аксельбант.

 

Дальше помню точно -

лёд, ведёрко,

ящик под ногами,

только из Парижа.

 

Разве что, довольно

скудно различал

грума, пажа и возницу.

Толи взгляда аберрация,

толи было мне без разницы.

 

Паж похоже в прежней жизни

был в своём жабо зелёной жабой.

Грума выдавала борода

и сверкание ума во взгляде.

Долго думал - Карл иль Маркс?

Но потом решил, что просто грум.

А так-то вряд ли различить -

похожи больше близнецов.

- Одни на рожу подлецы,

сказал поэт.

И тут я с Пушкиным согласен.

 

Несла кибитку тройка лошадей.

А ну ка!.. паж еще налей!..

И грум нам клеил

наклейки оригами.

 

Они меж нас летали

журавлями Хиросимы -

нагие ножки

мадам Клико

на белых крыльях...

в мужском,

но конном экипаже.

Кто скажет мне -

к чему весь этот эпатаж?

Я скажу - ну вы с приветом!

Я здесь сижу уже давно

в одном лишь неглиже.

В углу - поэт

в глухом мундире

и глаз его, прищуренный, как в тире.

Ну жарко мне,

хочу я куролесить.

Ау! А где мадам Клико?..

 

В сменных экипажах

без плюмажей пажей

мы гнали с Пушкиным взашей

с перекладных под дых.

Чтоб не кормить заштатных вшей,

мы даже спали в экипаже на морозе.

 

И только в Вышнем Волочке

попался нам ямщик

в замшелом козьем зипуне

на кляче, которая почила

и оказалася не

племенным в развод конём,

а оскоплённым мерином.

Я выпорол дебила

его же кожаным кнутом.

Чтоб неповадно было

перчаткой настучал по рылу.

 

Пушкин был натурой тонкой -

сказал немного томно:

- а всё же жаль кобылу,..

которая была недоконём.

Аминь. Давай, Степанов,

помянём клячу,

а то еще немного

и я навзрыд заплачу...

 

Пол ящика ушло на поминки,

а дальше смутно - баня, каменка...

На утро - опаньки!

Пора бы в путь,

а рядом голыми коленками

уткнулась в бок какая-та бабёнка.

 

А так, возницы

до Северной Столицы -

все были сплошь в медвежьих дохах

вицмундирах и папахах

и даже в орденах за взятие Парижа.

 

По улицам столицы

форейторы, пажи

и даже лошади

с фонтаном плюмажей

сопровождали аж

на плац Дворцовой площади,

где ждали нас

Император и Синод,

кавалергардов полк.

 

Стояли в ряд,

как на параде,

строгими шпалерами.

 

И бестолково дамы, -

зато с цветами.

 

Бравой парой -

Пушкин Александр

и я, Степанов Вик,

идти старались в ногу,

тянуть носок,

что было силы,

от самых икр.

В итоге я порвал лосины.

 

Гав, гав - вашбродь!

Звучало канонадой.

 

Как водится в конце

разводы караула.

И все такого роста,

что даже в подбородок

нам с Пушкиным смотреть

на них совсем не просто.

Проходит, как придётся,

маршем конница...

В лентах гривы и хвосты

и яйца с бубенцами.

 

С кадилом Патриарх

служил молебен

среди хоругвей.

И пел ,почти как Демос Русос,

хор мужчин,

а может херувимов.

 

Согласно чину,

церемониалу, чиху

с цветами фрейлины двора,

гурьба детей, совсем мальцы, -

под троекратное ура

на грудь кидались

и без затей на руки.

 

Устали пальцы

фрейлин лапать,

а были среди них

такие киски!..

Я скромно тискал

лишь за сиськи

под шубой лисьей.

 

Не просто принять парад.

А если трое суток

колобродить,

не потеряв рассудок,

то надо быть героем -..

забыть все беды, горе

и боли геморроя.

 

Под конец -

дробь барабана.

Но это показалось...

 

Венец

Александрийского столпа

долбал болван,

упрямый дятел,

всей душой и телом

и клювом-шилом изо лба.

 

Психоделический канкан

плясал вверху на пьедестале

без устали

с крылами ангел,

а может херувим с крестом.

Но это уж - как посмотреть.

Мне ясно лишь,

что дятел спятил...

 

 

30.05.14, 23.07.14

 

Иван Смелов, Санкт-Петербург, крыша старой сцены Мариинского театра. Александрийский столп