Ну вот и все! Финал бурлескной пьессы!
Прелестный оглушительный финал!
Но где-то там, в иных мирах, с Дантесом
Стрелялся Пушкин, но... не умирал!

И вскоре весть о том неслась уже повсюду.
Держитесь, Саша, он уже удрал!
Да так подумать, кровь поэта и приблуды
Не ровня точно! В зравицу бокал

Давайте же поднимем, старое забудем!
А кто попомнит - глаз ему долой!
"За вас! За вас! За вас!" - неистовствуют люди - 
Их в лихорадке жар обдал волной дурной.

Но все равно вопрос тревожил ум поэта.
- А как она? Ведь, верно, едет где-то?
И вот ответ дают ему за сим:
- Сбежала после, дура, вместе с ним!

Ну что ж сказать, чего и ждать-то было?
Все как и раньше, а дуэль - напрасна.
Она себе таки не изменила, 
Предпочитая харю попрекрасней.

Ну что ж, она не делала из этого секрета - 
Ее влекла улыбка в тридцадь два.
Они сверкают и белеют. Тьфу ты! Как скелеты!
Вот потому у ней пустая голова - 

Как можно полюбить злорадную ухмылку?
И если б он не вел себя как франт,
Не слал из Франции бы чертову посылку
Картин в подарок... Вот же он болван!

Тогда-то все пошло б совсем иначе.
И весь спектакль умер бы в зачатке!
А так... терпел он все, как мальчик,
И сам не раз менял, как те перчатки,

За ним таскавшихся в него влюбенных дам,
Но нет не помогло. Терпенья чаша накренилась.
Ах сколько раз он слал весь мир к чертям!
Но сами видите вы, что же получилось.

Теперь живет он сбривши бакенбарды, .
И на бумагу реже проливает он слова.
За бабой с хахалем он смотрит лишь с мансарды - 
Теперь поосторожней эта голова.

Он, говорят, уехал в глушь какую
Подальше от людей больной толпы.
Скандалов и дебошей нет, и зачастую
Он замечает, что здоровье лучше без гульбы.

А вот Дантес... Он протянул недолго - 
При смерти он был точно решето.
Он умер исторчавшись, если плохо
О мертвеце не в праве говорить никто.

И, умирая, речь такую говорил:
"Не оставляйте никогда любимых, будьте вмсте с ними
Любите их..." - И выбился из сил,
Затих. Но жаль, его слова были нагими!

А смерть - она старуха и она глуха,
Зато увидит правду - человек иль шелуха.
Узрела правду, что бы он ни говорил.
Уж пухом будет пусть ему чернеющая пахоть! - 

Ее ни разу он, мерзавец, не любил - 
Любил ее лишь трахать!