Нечто о незначимом. Глава 5

Глава пятая

 

400.

 

Припомнил я о сессии, друзья,

И в ту же ночь со страхом вижу я,

Что вытянул билет, лежащий с краю,

Сижу, и ничегошеньки не знаю,

И так тоскливо на душе, друзья.

 

401.

 

Но в тот послеармейский год, однако,

Всё проходило под везучим знаком

Ко мне переменившейся судьбы.

От чебаркульской частой городьбы,

С ходами затаёнными, однако,

 

402.

 

До волюшки студенческой, чей взлёт

Так сдерживал экзаменов приход –

Диапазон воистину не малый.

От резких перемен хмельной и шалый,

Я чувстовал – судьба пошла на взлёт.

 

403.

 

Мне после сессии общагу дали.

Не так, случайно, а пообещали:

Лишь сдам экзамены без трояков,

И ордер на вселенье мне готов.

Я сдал, как надо, и общагу дали.

 

404.

 

И надо ж, подселили к тем парням,

С кем в первый день приезда выпить нам

За княжеским затольем выпал случай.

И тут какой-то случай неминучий,

Что подселили прямо к тем парням.

 

405.

 

Луцай, Косинский, Шмаков да Ефремов –

Вот наш костяк, в то памятное время

Сложившийся на много-много лет.

Луцая, Шмакова уж с нами нет,

Остались лишь Косинский да Ефремов.

 

406.

 

Ведь надо же кому-то вспоминать,

Как мы могли экзамены сдавать

Вслед за бессонной ночью напряженной,

А после в комнатке своей исконной

И пить, и петь, и шуткой вспоминать

 

407.

 

Экзамены, прошедшие успешно.

Излом судьбы был и в другом, конечно.

Мой очерк о казахской целине,

В те дни заказанный “Насменкой” мне,

Прошел замеченно, да так успешно,

 

408.

 

Что журналисты стали приставать

К редактору: “Мальчонку надо брать.

Давать задания.” Ну, а когда узнали,

Что я пишу стихи, уж начинали

Ко мне и со стихами приставать.

 

409.

 

“Давай неси стихи”. – Но я стеснялся.

И всё-таки в какой-то миг собрался.

Принёс. И, помню, покраснев до слёз,

Высокого сатирика разнос

Выслушивал. Как девица, стеснялся.

 

410.

 

Но тут в отдел Анищенко зашёл,

Сел не за стол, а с краешку на стол

И так сказал: “Да что ты парня мучишь!

Писать его ты, Герка, не научишь.

Ведь он неплохо пишет.” – К нам зашёл

 

411.

 

Анищенко, ургушный мой ценитель,

Поэтов саркастический мучитель.

”Мы вот что сделаем, – добавил он. –

Тут денег на закуску и флакон.

Ты водки тоже, кажется ценитель.

 

412.

 

Дуй в гастроном. А мы покуда тут,

Исследовав твой рукописный труд,

Подборку приготовим для печати”.

В ЦГ я мчал быстрее ветра, кстати –

Одной ногою там, другою тут.

 

413.

 

“Оперативно, Гер?” – “Оперативно”.

Так в штат “Насменки” я вписался дивно,

Еще профессии не обучась.

Дней пять спустя, как солнышко лучась,

Ходил с газетой я. Оперативно

 

414.

 

Подборку дали там моих стихов,

Да и вступительный был текст таков,

Какого в юности не написали

И тем, кто даже классиками стали.

В свой век никто из них таких стихов

 

415.

 

К моим годам создать не умудрился,

А только лишь позднее исхитрился

Достойно наработать образцы.

Что значит настоятели-отцы

Опохмелились кстати! Умудрился

 

416.

 

Открытием я этим или нет,

Но стал на курсе признанный поэт.

И в “Журналисте”, нашей стенгазете,

Уже не забывали о поэте,

Нет номера, в котором виршей нет.

 

417.

 

Тогда еще в кипении горячем

Не пробовал и думать я иначе.

Хоть сочинял урывками стихи,

Они казались вовсе не плохи –

Я их писал в кипении горячем.

 

418.

 

И тот, кто мог похлопать по плечу,

Пока терпел, смотря, как я лечу

Над пропастью опасной и пустынной

И оставляю след богемно-винный,

Лишь он тогда и был мне по плечу.

 

419.

 

Но по плечу мне было и другое,

Безумно лёгкое и дорогое –

Я вечерами открывал тетрадь,

И письма принимался сочинять –

Для Валентины. (Это мне другое

 

420.

 

И было дорогим). Я юморку

Изрядно сыпал в каждую строку,

И в стиле этом, так сказать, иззубясь,

Стал сочинять роман в стихах – “Исупыч”,

Изрядно подпуская юморку.

 

421.

 

Исупыч – это был товарищ наш,

Но никогда среди застольных чаш,

Стаканов то бишь, он не замечался,

Он в это время спортом занимался

Или в читалке был Исупыч наш.

 

422.

 

Я не скажу, что был он из богатых,

Но, видимо, из кержаков заклятых,

Ни у кого рубля не занимал,

И в долг – никто не видел, чтоб давал.

Был не из бедных и не из богатых.

 

423.

 

Однако чем и вправду мой герой

Великим и могучим был порой,

Так это тем, что, получив посылку,

Её он прятал под свою подстилку,

А ночью все один съедал – герой.

 

424.

 

И как-то так, пока мы ночью спали,

Он тару выносил, чтоб мы не знали.

(Я вам забыл сказать, он с нами жил.

Ни с кем из нас не знался, не дружил,

А потому к нему и наши спали

 

425.

 

Симпатии). Но вдруг Исупыч стал

Моим героем. Я его бросал

В такие переплёты, переделки,

Что если был он типом самым мелким,

То сразу самым крупным типом стал.

 

426.

 

“Исупыча, – призналась Валентина, –

Вот это уж мужчина, так мужчина!

Читаем мы семейством ночь и день,

И, грешным, всё смеяться нам не лень,” –

В одном письме призналась Валентина.

 

427.

 

В другом она сказала, что не прочь,

Вот, правда, он на это не охоч,

С ним познакомиться, когда к нам в гости

Приедет. Я позеленел от злости –

Она с ним познакомиться не прочь!

 

428.

 

Ну, я в главе ему очередной

Задам головомойки, да такой,

Что он и прозвище своё забудет

И честных девушек смущать не будет,

Уж я ему – в главе очередной!

 

429.

 

И так я на героя своего

Ужасно рассердился, и его

Провел через такие испытанья,

Что, главку сочинять не перестань я,

Исупыча убил бы своего.

 

430.

 

Да уж ему и без того досталось,

Живого места, право, не осталось –

Бандитов нескончаемая рать

Его в пивнушке стала избивать.

Хоть и не пил, а всё равно досталось.

 

431.

 

Вот так-то, дорогуша! будешь знать.

Но вот настало время получать

Письмо очередное. “Как нам жалко,

Что по Исупычу судьбины палка

Прошлась жестоко. Вот за что бы – знать”.

 

432.

 

За что, за что? Конечно же, за дело.

Но Валентина защищала смело

Исупыча. “Ведь он товарищ ваш.

Он в армии служил. Имеет стаж

Работы журналистом. Это дело.

 

433.

 

А дело никому же ведь не в грех.

Быть может, в жизни он не из умех.

Быть может, он стеснительный немножко.

И между вами пробежала кошка.

Короче, обижать парнишку грех.

 

434.

 

И у меня такое предложенье.

Позвать на нашу свадьбу, без сомненья,

Исупыча и ваших всех ребят,

Которые, увы, беспечно спят,

Когда он ест. Такое предложенье”.

 

435.

 

Ну что же, раз невеста приглашает,

Ей в этом и жених не помешает.

Исупыч так Исупыч, поделом.

Не на кровати пусть, а за столом

Поест, как все. Невеста приглашает.

 

436.

 

И только я подумал так, друзья,

В мужицкой нашей келье вижу я

Свою Валюшу с сумкой преогромной,

Пожалуй, схожей с заводскою домной,

Ни капельки не вру я вам, друзья.

 

437.

 

Мы из неё, конечно, вместе с Валей,

Наверно, с час продукты доставали –

Соленья и копченья, видов пять

Колбас, да надо ли перечислять,

Что мы из сумки выгружали с Валей.

 

438.

 

Но, право же, смолчать я не могу,

Друзьям на радость и на скорбь врагу,

Как Валентина этакой плутовкой

Домашней самогонной трёхлитровкой

Сразила нас, – смолчать я не могу.

 

439.

 

Она на стол явилась как виденье

Такого неохватного значенья,

Что все мы потеряли речи дар.

И лишь Исупыч мигом крышку снял,

Дав нам понять, что это не виденье.

 

440.

 

Исупыч же, заметьте, вдруг сказал:

“Давайте понемногу выпьем за

Такую нашу встречу, от которой

Недели две у нас не будет мора!”

Вот так Исупыч взял да и сказал.

 

441.

 

Потом сказал, когда дошло до чаю:

“Кровать свою я Вале уступаю,

А сам поеду на Химмаш, к сестре...”

И тут я ставлю длинное тире.

О чем писать – дела дошли до чаю...

 

442.

 

“Мою студенческую келью

Ты озарила ярким сном.

И наши души всю неделю

Горели сладостным огнём.

 

443.

 

Морозы жгучие крепчали,

Грозя и птице, и кусту.

А мы с тобой рассвет встречали

И целовались на мосту.

 

444.

 

На те крещенские морозы

По всей округе был аврал.

А мы смеялись на угрозы,

А нас с тобой мороз не брал.

 

445.

 

Струился в небо пар столбами,

Как дым белёсый от хвои,

А я оттаивал губами

Ресницы длинные твои.

 

446.

 

О, пусть минуют стороною

Твою судьбу следы годов,

Как поцелуи нас с тобою

Спасли от лютых холодов!”

 

447.

 

Следы годов, увы, не миновали

С тобою нас, жена. С годами стали

Мы стариками. Что уж делать тут.

Болезни за грехи нас гнут да гнут.

Следы годов и нас не миновали.

 

448.

 

Но вспомним-ка, голубушка, давай

О свадьбе, что плеснула через край

В прославленном шахтёрском городишке.

О нём солидные писать бы книжки,

А мы о нём припомним здесь давай.

 

449.

 

Конечно же, его не удивила

Лихая свадьба наша. Тут их было,

Наверно, как маслят в удачный год.

И наша прошумела в свой черёд,

И никого ничуть не удивила.

 

450.

 

Столы ломились от еды-питья,

И муза тут беспомощна моя,

Она такого раньше не видала,

И предавалась пиру да плясала

В таком обилии еды-питья.

 

451.

 

И лишь под утро с нею мы устали,

Когда уже вповалку все лежали.

Невесту я по платью отыскал.

Лёг рядышком и до обеда спал –

Мы с музою, действительно, устали.

 

452.

 

И слышу вдруг сквозь непробудный сон:

Косинский говорит. Да, это он.

– Ну где носки? Ведь, право, не в утробе.

Единственная ценность в гардеробе

Моём. И нет. Исчезли, словно сон.

 

453.

 

Я вспомнил, как вчера он мылся в бане.

Там и носки, наверно, на дивавне.

Пора вставать. И самогонки брать.

Там Шмак, Луцай. Идём опохмелять.

И вот сидим все вместе в тёплой бане.

 

454.

 

А в трёхлитровой банке самогон,

И нелегко с похмелья пьётся он,

Зато глоткA в четыре оживляет.

И Шмак меня,оживши, обнимает:

– Спасибо, друг!.. Вот это самогон!

 

455.

 

Четыре дня на свадьбе мы гуляли.

А после мы с женою провожали

Моих друзей. Ждал университет.

– Тебя покроем. Разговоров нет...

Так мы на свадьбе нашенской гуляли.

 

456.

 

А было это в мартовской дали,

Где мы в шашлычную гурьбою шли,

А после снова за столом сидели,

И пили снова, и пельмени ели

В той промелькнувшей мартовской дали!

 

457.

 

Ах, нам ли было привыкать к веселью!

Но знать бы мне, что с мартовской капелью

Позднее, но опять уж в давний год,

Жизнь моего отца уйдёт, уйдёт –

Ценой тяжёлой платим мы веселью.

 

458.

 

И уж прошло с тех пор немало лет,

А в памяти моей забвенья нет,

Как нёс я гроб, как бы свинцом налитый.

Нельзя нести, но, горюшком убитый,

Я нёс. С тех пор прошло немало лет.

 

459.

 

Нежданное, большое было горе.

Да только ведь и нас, пожалуй, вскоре,

Свинцом налитых, грузно понесут,

И это будет непомерный труд,

И тоже ведь большое будет горе.

 

460.

 

Ну, а пока что – возблагодарим

За то, что ходим, думаем, скорбим,

Отца отцов, Небесного Владыку,

Всю жизнь свою Творцу мы жили в пику,

Но вот возьмем и возблагодарим!..

 

461.

 

Недели через три в УрГУ я ехал.

Ну, думал, всё, последняя потеха.

В учебке документы заберу.

С друзьями посидим. А поутру

К жене-молодушке. В УрГУ я ехал.

 

462.

 

Но вышло, что отсутствие моё

Никто и не заметил. Бытиё

Опять лицом любезно повернулось

Ко мне, бродяге. И моя сутулость

Прошла, как и смятение моё.

 

463.

 

А летом вновь случилась целина.

Но уж была не прежнею она.

Луцай главой студенческой газеты

Заделался, а мы, как хвост кометы,

За ним в Семипалатинск. Целина!

 

464.

 

И как-то так забавно получилось –

Зарплата там двойная нам платилась,

К тому же и двойной был гонорар.

Был у Луцая жить с начальством дар.

Со штабом. Вот и нынче получилось.

 

465.

 

Деньжата, что по русской шли статье,

Штабистам отдавал он. С ними те,

Как повара с картошкой, расправлялись.

А по казахской – Васе оставались,

Всё то, что по казахской шло статье.

 

466.

 

Конечно, Вася сразу приблатнился.

Но и на нас, понятно, не скупился.

Писать закончив, мы по вечерам

Гурьбою шли к иртышским берегам.

И хоть редактор наш и приблатнился,

 

467.

 

Он покупал нам горы шашлыков,

Навалом пива, бренди, коньяков.

Всё это мы несли в огромной сумке.

У Иртыша просиживать мы сутки

Могли под эти горы шашлыков.

 

468.

 

Но надо было ночью возвращаться,

Идти по коридору – не шататься,

Чтоб от тебя – ни стук, ни шум, ни звон.

И в штабе царствовал сухой закон,

И надо было тихо возвращаться.

 

469.

 

Тут поначалу крепко нам везло.

Быть может, потому, что на село

Мы часто выезжали по заданью

За репортажем, фельетонной бранью.

Вот потому, наверно, и везло.

 

470.

 

В отряде, там, понятно, как в отряде,

Материала будущего ради

С ребятами на стройке день и два,

Но лишь дела в совхоз вильнут едва,

(Причина срыва там, а не в отряде), –

 

471.

 

Как попадали мы в казахский плен.

Почётно встретив у вокзальных стен,

Совхозные князья везли нас в гости.

Готовы были лопнуть мы от злости,

Но плен казахский – это тяжкий плен.

 

472.

 

Куда шахтёрская тут свадьба наша!

Звенела, пенилась застолья чаша.

Французские сияли коньяки,

Свежайшие дымились шашлыки.

Куда шахтёрская тут свадьба наша!

 

473.

 

В степях бескрайних задавался пир,

Как Пушкин говорил, на целый мир.

И пиршество шумело, продолжалось,

Пока командировка не кончалась.

На целый мир тут задавался пир.

 

474.

 

Но как потом хватало вдохновенья

Писать о том, чегошеньки мгновенья

Не видел и не слышал, – это я

И до сих пор не ведаю, друзья!

Видать, в избытке было вдохновенья.

 

475.

 

А между тем, штабисты нас терпели,

Покуда не осталось две недели

До окончанья сроков целины.

И тут без объявления войны

Сказали нам: “Мы долго вас терпели.

 

476.

 

Терпенье наше лопнуло. Копец.

Вот вам билеты всем в один конец.

За вычитом штрафных вот вам расчёты”.

“Каких штрафных!” – “Так пили до икоты.

Терпенье наше лопнуло. Конец.

 

477.

 

Но в деканат мы сообщать не будем.

Отправим то, что надо. И забудем,

Что вышел неприятный инцедент”.

Мы всё усвоили в один момент.

Они не будут. Ну и мы не будем.

 

478.

 

На берегу родного Иртыша

Мы выпили в тот вечер до шиша,

И у Шмачины родилась идея,

Которую я слушал, холодея –

Тянуло августом от Иртыша.

 

479.

 

“Давайте-ка с иголочки оденем

Мы жениха. Не пожалеем денег.

Во всё французское. Вот будет лоск.

И ахнут пусть от зависти Свердловск

И Коркино – так жениха оденем!”

 

480.

 

Но поначалу ахнули друзья,

Когда из магазина вышел я

Со Шмаком вместе (он был консультантом)

При бабочке и в тройке, то есть франтом,

И в башмаках французских. Ах, друзья!

 

481.

 

Конечно, наши деньги улетели

Изрядно. Но ребята так хотели.

И не в деньгах же, мы считали, суть.

Мы в ресторане весь обратный путь

Сидели – тут остатки улетели.

 

482.

 

“Не плачь, братва! – смеясь, сказал Луцай.–

Я сумму перевел на хлеб, на чай.

В Сбербанк заскочим, сколько надо снимем.

Водчоночки под буженинку примем.

И по домам”. – Так нам сказал Луцай.

 

483.

 

О, мой с жилеткою костюм французский!

Носок парижского ботинка узкий!

О, клетчатая бабочка моя!

Когда приехал я в свои края,

Для многих был, считай, как гость французский.

 

484.

 

В ограде каждый на своё крыльцо

Вдруг вышел: иностранное лицо

Какое-то нежданно объявилось,

Наверно, что-то важное случилось,

И каждый вышел на своё крыльцо.

 

485.

 

Но тут они меня и раскусили,

И бросились ко мне, заголосили:

Ах, боженька, какой я стал пижон!

И похвалы одни со всех сторон.

Признали, иностранца раскусили.

 

486.

 

И только мой нахмурился отец,

Сказал уже в застолье наконец:

”А мой-то был ни чуточки не хуже,

Вот башмаки твои немного уже.

Ну, да уж ладно”, – проворчал отец.

 

487.

 

И тут я чемодан свой раскрываю

И всё отцу с лихвою возвращаю –

С армянским золотистым коньяком,

Отец одобрил этот жест кивком.

Я тайны никакой не раскрываю.

 

488.

 

Но срок пришёл, и этот свой костюм

Одел он, покидая жизни шум,

И в нём мы по весеннему погосту

Его к могиле, вырытой по росту,

Несли. Прощай, отец, прощай костюм!...

 

489.

 

Ты сохранил, отец, костюм свой старый.

А я французский, что почти что даром

Достался мне, – залил, протёр, прожёг.

И нынче и припомнить уж не мог,

Куда он делся, мой костюмец старый.

 

490.

 

А как его расхваливал-хвалил

Столетний дед Ращупкин, что дымил

Махоркой на заваленке любимой!

“Постой, постой-ка, человек родимый.

Ка-кой костюм! – расхваливал-хвалил

 

491.

 

Его Ращупкин. – Видно, журналистов

Верхушка любит, коли модно, чисто

Даёт им одеваться. Ты, поди,

Кальсонов-то не носишь, мать ити.

Во как сегодня ценят журналистов”.

 

492.

 

Хотел я возразить, но подыграл

Соседу: “Кабы, дедушка, ты знал,

Как мы едим из золотых тарелок

Серебрянными вилками. Безделок

Нам не дают.” – Я деду подыграл.

 

493.

 

Но дед-сосед хитрее оказался:

“Уж врал ба, милай, да не завирался.

Поди, и туалеты там у вас

Из золота? А чей иконостас

Попользован на это оказался?

 

494.

 

Всё золото буржуев и царей,

А после православных всех церквей

В ЦеКу свою безбожную забрали.

И что – разбогатели? Али стали

Дороднее буржуев и царей?

 

495.

 

Вон ваш Безбрежный грудь свою завесил

Бронёй из орденов. И ходит, весел.

Вот только как-то странно говорит,

Как будто чёрт на языке сидит

И выход слов портянкою завесил”.

 

496.

 

Уж этот дед Ращупкин! Я, смеясь,

Иду к реке. Над ней такая ясь,

Такое невозможное сиянье,

Что мне, французу, это в наказанье,

И одеваю я очки, смеясь.

 

497.

 

“Когда опустится рука,

Когда померкнет тайна слова,

Я собираюсь в путь.

Я снова

К себе иду издалека.

 

498.

 

О, этот путь себя к себе

Через ошибки и паденья,

Как сквозь ночные наважденья

К огню в возникшей вдруг избе.

 

499.

 

И вот я вновь в родном краю,

Как блудный сын, во всём повинный,

Под белой вьюгой тополиной

На берегу реки стою.

 

500.

 

И, поднимая над бедой,

Река за всё меня прощает.

И очищает,

очищает

Своей прозрачною водой.

 

501.

 

И, как в былые времена,

Я полон свежих сил.

И снова

Таинственно мерцает слово,

Как светлый камешек со дна”.