Мытарства

Помню: литые, долгие дни

дочкиных тех каникул.

Папа сказал: уж ты извини,

нынче я без клубники.

 

…В Харькове душно. Плацкарт, стомлён,

ждёт обирал. Таможню.

“Сумки видкрыйте!” И тычет он

в банку: “О це - не можно!”

Я же везу три литра всего,

думал, гостинец внучке,

что ещё крымского, своего?

Мытарь царапнул ручкой

строчку в блокноте. Замер вагон:

муху слыхать в полёте.

Я к нему как к человеку. А он:

“Швыдче! Або выходьте!”

И проводник, опустив глаза,

(сам - на базар черешню):

батя, мол, слушай, теперь нельзя.

“Сидячи в Крыме - ешьте!”

Как сыпану на перрон: да на!

Хочешь - подымешь с полу.

Выронил банку в сердцах: со дна

аж отлетел осколок…

 

Грядки, покуда хватает сил.

Гордость сынов крестьянских.

Ни у кого ни о чём не просил

выросший под Бердянском,

ведавший голод, стрельбу-войну,

суржик и мову: мамо!

Только разбили его страну,

да на осколки прямо,

чтобы из Харькова танки шли

в край, где печёт подошвы

пласт опалённой степной земли,

где, отзываясь прошлым,

снова грохочет беда-война,

и паренёк загорелый

горстку клубники возьмёт со дна

банки под артобстрелом.

Грядки в пороховом дыму.

- Сколько, бабуль?

- Нисколько!

Внуку гостинец бы своему…

Сладкая.

Без осколков.