Девушка с ружьём
(Из книги: Михаил Бруталов. Мандарин Бальзака)
Со стороны Воронцова Поля деревья скрывали большой, довоенной постройки дом — скрывали не весь, но главную цель маршрута: две статуи, вознесённые на постаментах по сторонам высоченной въездной арки на угловом фасаде — так задумал архитектор Илья Голосов, и дом, синтез романтики и классики, считался постконструктивистским шедевром тридцатых годов, времени, грезившего Дворцом Советов. Статуи назывались: рабочий и колхозница — но не мухинские, а менее известного скульптора Лавинского. Фигуры эти Инга видела и раньше, наверняка ещё в детстве, но тогда они не впечатлили, не удержались в памяти как вариации на тему девушки с веслом. Теперь Инга поняла, насколько была легкомысленна. В особенности её привлекала колхозница. Пятиметровая бетонная девушка казалась крупнее юноши-рабочего — может быть, из-за долгополой юбки. Левую руку она протянула к снопу у своих ног, в правой сжимала ружьё, вернее, винтовку с превосходной разработкой деталей — всё как у настоящей. Щёки статуи сохраняли детскую округлость, лицо было встревоженным, без тени улыбки. Юноша с отбойным молотком на плече и книжкой в руке выглядел более мирным и весёлым. Девушка с ружьём, когда Инга к ней получше присмотрелась, показалась похожей на неё саму, Ингу, в чём она, достав из сумочки зеркальце, не замедлила убедиться. Почему-то это обрадовало, словно встретила родственную душу. Инга усмехнулась: единственные друзья — статуи! А с друзьями полагается здороваться. Так возник ритуал.
С тех пор этот угловой дом стал кульминационным пунктом «яузского кольца», хотя дальше на нём оставалось ещё немало примечательного. Маршрут продолжался сначала по бульвару, под уклон, к высотному дому, мимо зданий разных времён и стилей, потом вёл снова в Заяузье через широченный Астаховский мост и далее — по длинной, полной изумительных строений Николоямской до Сергия, домой. Весь поход — часа полтора, если идти быстро, а Инга любила ходить быстро.
Презрение к обывательским условностям дошло до того, что не стеснялась справлять свой непостижимый для прохожих ритуал прямо под их удивлёнными взглядами: остановившись перед аркой фасада, приветствовала колхозницу вслух и махала ей рукой. Та, казалось, отвечала, приветливо потрясая винтовкой.
Не сразу, не скоро, а лишь несколько лет спустя Ингу вдруг осенил подлинный смысл скульптуры. Это была не колхозница, не простая девушка. Это была статуя самой Смерти. Подсказкой служил год её создания: тридцать шестой — начало знаменитых процессов и достопамятного террора. Другая подсказка: зачем колхознице винтовка? Она и была орудием Смерти, а сноп у её ног символизировал уже скошенных. Но пришедшее понимание не отпугнуло, не вселило ужас — Инга продолжала приветствовать статую Смерти с тем же воодушевлением. Традиции, которые сам себе вырабатываешь, особенно вопреки общественному вкусу, очень привязчивы.
И так прошло — страшно подумать! — десять лет. Нет, даже немного больше. Время для добровольной пенсионерки духа катилось незаметно, в преподавательской жизни мало что меняется, особенно у математиков: год за годом одно и то же, разве что компьютеры в дисплейных классах становились всё модерновее. Слава Синюшин позванивал. Из его речей, в которых с годами всё более чувствовался психолог — вроде тех, которые по телефону доверия увещевают самоубийц, — Инга поняла, что Слава по-прежнему один, что он ждёт и что он будет ждать всегда. Но ни фига не дождётся, добавляла она про себя. Печально, конечно, наблюдать, как человек бессмысленно себя губит, но чем тут поможешь?
И так продолжалось до того непогожего ноябрьского вечера, когда, если читатель помнит, Ингу посетила странная гостья. Опасения угодить в лечебное учреждение с таблетками, уколами и запиранием дверей пересилили идиосинкразию: Славу позвали на помощь. А кого же ещё? Дождался-таки!
