Елена Лаврова. Свадебное путешествие

СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

 

 

«Советские войска оккупировали важнейшие города Литвы, Латвии и Эстонии. В Литве сформировано советофильское правительство, которое заявило. Что нужно переменить социальный строй в стране и осуществить реформы, желанные народом. Выпустили из тюрем политзаключённых. Как видно, коммунизм за 30-40-гг. распространяется, после Западной Украины и Западной Белоруссии, некоторых частей Финляндии, на Литву, Латвию, Эстонию». Это запись принадлежит сыну Цветаевой Георгию Эфрону. Запись сделана 19 июня 1941 года. Через месяц 22 июля 1941 года Георгий делает ещё одну запись, касающуюся стран Прибалтики: «Литва, Латвия и Эстония объявили себя советскими союзными республиками и присоединились к СССР. Вот это здорово!».

К чему я об этих записях вспомнила? А вот, к чему.

Перед 9-м мая 2007 года власти города Таллина демонтировали памятник советским воинам в центре города. Демонтировали памятник и перенесли его и останки воинов, захороненных в центре города, на кладбище. Были волнения русских, проживающих в Таллине. Погиб молодой человек. Поднялась буря в средствах СМИ. Таллин, невзирая на критику, упрёки, народный гнев, гнул свою линию тихо, упорно и неумолимо. Через некоторое время эстонцы вновь открыли этот самый памятник с подобающей торжественностью, серьёзностью и почтительностью. Приглашение Таллина принять участие в открытии памятника на кладбище Россия проигнорировала.

Таковы факты и эмоции.

Оставим эмоции и рассмотрим факты. Но, прежде, чем приступить к рассмотрению фактов, сообщу следующее. Я русский человек. Я люблю Россию. Мой отец принимал участие в Отечественной войне. Я родилась за три дня до парада Победы. Я горжусь Победой и считаю день 9 мая величайшим праздником.

А теперь поговорим вот о чём.

Моё детство прошло в городе Иркутске. Моя семья жила на одной из центральных улиц в огромном бывшем купеческом доме. Из купеческого дома в советское время выкроили несколько изолированных квартир. Кроме большого дома в нашем дворе стоял одинокий маленький домик. Вероятно, до революции в этом домике проживала прислуга или привратник. В этом домике с 1941 года проживала Анна Карловна. Она была эстонка, плохо говорила по-русски, и ни с кем из соседей не общалась, исключая мою бабушку, да и то потому, что бабушка до революции бывала в Эстонии. Анна Карловна никогда никого не пускала в свой домик. Домик был обведен маленьким палисадником. Анна Карловна разводила летом в палисаднике цветы. По дорожке в палисаднике бегал и тявкал страшненький чёрно-белый кривоногий пёсик Тоби.

Анна Карловна была крупная ширококостная старуха. Она носила мужские полуботинки, длинную коричневую юбку и зелёную вязаную кофту. Другой одежды у неё, по-видимому, не было. Зимой Анна Карловна надевала чёрный полушубок, валенки и повязывала голову шалью. Она очень мёрзла зимой и старалась лишний раз не выходить на улицу. Иной раз соседи, обеспокоенные её долгим отсутствием, стучали ей в окно, чтобы удостовериться, что она жива.

Анна Карловна жила одна. Цветы и пёсик заменяли ей семью. Раз в неделю к ней приходила не то родственница, не то просто соотечественница, тоже эстонка, молодая светловолосая женщина с большими голубыми глазами. За руку она обыкновенно вела белокурого мальчика, своего сына. Он был мой ровесник. Женщина никогда не отпускала мальчика поиграть с детьми во дворе. Через час-полтора женщина уходила. Анна Карловна провожала её до ворот. Мальчик холодно и равнодушно скользил взглядом по лицам детей, игравших во дворе. Мы чувствовали, что он был чужак. И его мать и Анна Карловны были чужие. Чужим был акцент их ломаной русской речи. Анна Карловна была сослана в Сибирь. Она никогда больше не увидела свою родину – далёкую Эстонию, которую любила не меньше, чем русские любят Россию.

За какие грехи эта суровая молчаливая старуха была сослана так далеко, за несколько тысяч километров, от своей родины? Чем провинилась эта старуха перед советской властью? Чем она была так опасна, что её непременно надо было сослать в Сибирь? Чем провинилась перед советской властью молодая эстонка? И почему её сын, мой ровесник, обречён был расти не на родине, а среди чуждого ему окружения и чужой культуры?

Вина Анны Карловны была в том, что в Эстонии она была состоятельной женщиной. Когда советские войска в 1940 году оккупировали Эстонию, состояние Анны Карловны было экспроприировано. Попросту говоря, Анну Карловну советская власть ограбила и вышвырнула в Сибирь без гроша в кармане. Я не знаю, на что жила старуха. Наверное, её поддерживала и содержала та самая молодая эстонка, которая регулярно приходила к ней в гости. Анна Карловна умерла в 1964 году. Соотечественница Анны Карловны похоронила тело старухи на городском кладбище.

Анне Карловне крупно повезло. Почему? Сейчас расскажу.

Когда я вышла замуж, мой молодой муж повёз меня знакомиться с его родителями на станцию Белая, откуда он был родом. Станция Белая находится, примерно, в сотне километров от Иркутска. Унылая железнодорожная станция была окружена унылыми улицами, уставленными серыми домиками под серыми шиферными крышами. Когда мы приехали и познакомились с родителями, мой муж решил показать мне местные достопримечательности. Достопримечательностей было – три. Первая – серый деревенский сортир, похожий на скворечник, в дальнем конце огорода с полу-оторванной дверцей и очком в деревянном полу. Вторая – сельмаг, крыльцо которого было облеплено, как мухами, местными алкоголиками. Третья – кладбище. Кладбище было тоже унылым и серым, как и всё остальное.

Уровень культуры нации определяют, по моему мнению, положение женщины в обществе, устройство туалетов и состояние кладбищ. Да простят мне женщины, что я поставила их в один ряд с туалетами и кладбищами. До тех пор, пока женщины позволяют себя унижать и бить мужьям, до тех пор, пока общество не найдёт управы на домашних насильников, до тех пор, пока женщины каждые полгода бегают в клиники делать аборты, общество нельзя считать здоровым и нормальным.

Для меня загадка, почему в частных городских и деревенских домах делали, делают и, по-видимому, ещё долго будут делать сортиры с очком в полу? Ничего нельзя придумать более глупого, опасного и неудобного. И это глупое, опасное и неудобное устройство сортиров в частных домах живёт веками. А ведь при наличии досок, гвоздей, соображения и доброй воли можно и нужно сделать удобное сидячее место в туалете, чтобы не висеть над очком, боясь промахнуться, боясь зимой соскользнуть ногой в эту самую дырку.

Что касается наших кладбищ, нет ничего более пошлого, чем их устройство, будь они городскими или деревенскими. В особенности поражают пошлостью городские кладбища. Родственники окружают могилу своего покойника железной или деревянной оградой, ставят чудовищные антихудожественные памятники. Сходите на ту половину Новодевичьего кладбища, где похоронены советские чиновники, и вы поймёте, о чём я говорю. Со всех сторон вас окружают огромные каменные идолы, с взорами, устремлёнными, по-видимому, в светлое будущее.

Мой муж привёл меня на местное кладбище, которое мало отличалось от любого другого сельского погоста: те же железные оградки, со скамеечками и столиками (забота о жаждущих живых), красные тумбочки со звёздами, редко – православные кресты. Мы побродили по дорожкам между могилами. Я вежливо слушала мужа, рассказывающего, кто, где лежит, и чем прославился при жизни. Мне было смертельно скучно, хотелось домой, подальше от этих унылых мест. Но через минуту от моей скуки не осталось и следа. Мы вышли к глубокому котловану, диаметром метров в пятьдесят. На дне котлована были беспорядочно свалены кружевные железные надгробия с крестами странной формы. Приглядевшись, я увидела, что рядом с надгробиями грудами лежали белые человеческие кости и черепа. В ужасе я глядела на эту фантасмагорию. В ужасе я спросила мужа, что это значит.

Это, равнодушно отвечал он, памятники и кости ссыльных из Прибалтики.

Но почему памятники и кресты повалены, а кости лежат не погребенными?

А чёрт его знает, пожал плечами муж. – Сколько себя помню, они здесь лежат.

О, у меня было много вопросов! За что сослали этих несчастных? Сослали не в сибирский большой город, как Анну Карловну, а в маленький, забытый Богом, посёлок? Как они жили здесь? Как справлялись с бытом, морозами, недоверием и страхом местных жителей? О чём думали? Как относилось к ним местное население? Как они относились к местному населению? Почему, когда они все вымерли, памятники на их могилах варвары повалили, вырыли гробы и вытряхнули прах на землю, где десятилетиями их мыли дожди, сушило солнце и прокаливали морозы? Сгребли всё – и железо и кости бульдозером в котлован и забыли. Почему на глазах, так называемых советских людей, совершался вандализм, и они молчали и делали вид, что всё происходящее в порядке вещей? Почему варварам попустительствовали так называемые советские местные власти? А, может, сами власти и приказали это сделать? Разве то, что покойники были при жизни сосланными эстонцами, латышами и литовцами, оправдывало варварство по отношению к ним? Разве они были не такими же людьми и не заслуживали вечного покоя? И, самое главное, за все эти десятилетия не нашлось в далёком сибирском посёлке по названию Белая ни одной Антигоны! Ни один из жителей не пришёл, не присыпал прах землёй, бесстыдно выставленный на всеобщее обозрение. Хотя один житель тут вряд ли справился бы с задачей. Но я говорю хотя бы о символическом акте погребения, на который отважился бы хотя бы один человек. Никто! Десятилетиями ходили мимо! Десятилетиями показывали редким приезжающим, как «достопримечательность». Откуда эта нравственная тупость в моих соотечественниках? А ведь говорят, что русский народ милосерден и полон сострадания к несчастным? Или милосердие и сострадание не распространяется на лиц иной национальности? Или милосердие и сострадание не распространяется на лиц, неугодных властям? У этих несчастных, чьи кости разбросаны по всей Сибири, на родине, возможно, есть родственники. Знают ли они о судьбе тех, кто был сослан? Ищут ли они их? И что бы они сказали, если бы увидели весь этот ужас?

Я потребовала лопату. Вокруг не было не только ни одной лопаты, но ни одной души. Мой муж пытался увести меня от скорбного места. Он силой привёл меня назад в дом своих родителей. В посёлке праздновали первомайский день, и весь посёлок шумно высыпал во дворы и был пьян. Я опять потребовала лопату. Вместо лопаты мне подсунули стакан сизого отвратительно пахнущего самогона.

Пей, сказал мой муж, какая тебе разница, что они там лежат.

По-моему, первая трещина между нами появилась именно в этот момент. Я отодвинула стакан с вонючей отравой. Мне жгло сердце.

Пей, сказала свекровь, или ты гордая?

Я была гордая. Через полчаса мы с мужем уехали. Больше я никогда на станции Белой не была. Лежат ли эти кости там до сих пор? Или их, наконец, снова предали земле. Я не знаю. Я помню о них до сих пор.

А теперь сравним. Кости советских солдат не были выброшены в котлован где-нибудь на окраине Таллинна. Трудно себе представить, чтобы эстонские власти поступили бы подобным варварским образом. Почему же вокруг этого дела поднялась такая истерия? Почему СМИ и русское правительство кричали о кощунстве эстонцев? А подлинное кощунство, между тем, было там, на станции Белая. И сколько ещё таких станций в России?

В нас жив советский менталитет. Он никуда не делся. Его нельзя отменить приказом. Мы стоим одной ногой в советском прошлом, и эта нога увязла в нём, как в болоте. Это наш советский менталитет мешает нам вынести из Мавзолея тело величайшего преступника всех времён и народов, погубившего миллионы ни в чём не повинных людей, и предать его земле. Это наш советский менталитет мешает нам убрать кладбище в сердце Москвы у стен Кремля. Да и сами стены стали некрополем. Это наш советский менталитет мешает нам убрать советско-масонские звёзды с кремлёвских башен! Это наш советский менталитет мешает нам заменить гимн Советскому Союзу на гимн новой России. Это наш советский менталитет мешает нам заменить обращение: «товарищ» на традиционное обращение «сударь», «сударыня», «господин» и «госпожа». Это наш советский менталитет мешает нам признать, что мы оккупировали прибалтийские страны в 1940 году. Наш советский менталитет упорно подсказывает нам, что мы эти страны в 1945 году – освободили. Да, мы их освободили, но это правда половинчатая. Сначала оккупировали, потом ушли, потом освободили, и снова оккупировали. Это голые факты. Наш советский менталитет не желает видеть разницу между понятиями освобождение и оккупация. От чего и от кого мы освободили прибалтийские страны в 1940 году? Мы освободили их от свободы выбора политического управления в их странах. Мы навязали им коммунизм. Как всегда волю отдельных личностей просоветски настроенных и рвущихся к власти в Эстонии, Латвии и Литве выдали за волеизъявление народа. Народ никто не спрашивал. В то время никому и в голову не пришло бы проводить референдумы. Что значит – освободить? Освобождение – акт благородный и возвышенный. Освободитель приходит, освобождает и – удаляется, предоставляя освобождённому самому вершить свою судьбу. Советский освободитель пришёл, освободил и остался в освобождённых странах на полвека, указывая пальцем, как жить освобождённым народам. Да впридачу указал, кому в этих странах – жить, а кого выслать подальше – в Сибирь. Да ещё потребовал, чтобы ему, советскому освободителю, регулярно пели осанну. Нет ничего проще и легче возбудить по отношению к себе, освободителю, недоверие и даже ненависть, тщательно подавляемую и скрываемую до времени.

Власти прибалтийских государств нам не мстят. Они тихо, спокойно, неторопливо и твёрдо обустраивают свои страны так, как подсказывает им их менталитет, традиция и культура. Они полагают, что кладбищу не место в центре города. Кладбищу место в специально отведённом для этого месте. Так всегда было ещё со времён Древного Египта. На одном берегу Нила – город живых людей. На другом берегу Нила – некрополь. У нас же со времён революции повелось устраивать некрополь в центре города. Пафос революции требовал поклонения павшим революционерам. Отменённого Бога надо было кем-то заменить. Но парадоксально то, что корни этой завуалированной революционно-советской некрофилии заимствовано из христианства. Поклонение мёртвой плоти ввела христианская церковь в виде поклонения мощам святых. Церковь первая начала хоронить на своей территории покойников. Новая религия под названием – атеизм – заимствовала именно у христианской церкви культ смерти и мёртвой плоти. Эта мёртвая плоть лежит у стен Кремля, требует поклонения, и было объявлено, что она живее всех живых. Сей абсурд продолжается. Для нас в порядке вещей, что в центре городов расположены кладбища, и размышлять на тему – место ли им там, мы не хотим. Наша логика всё-ещё абсурдна на советский манер. И такой же абсурдной логики мы требуем от обладателей нормальной, а не вывернутой наизнанку логики. И когда с нами не соглашаются, мы кричим, мы обвиняем, мы угрожаем, мы готовы даже на шантаж лишь бы добиться, чтобы все думали, как мы. Не будут они думать, как мы. Пора бы нам научиться относиться к себе с иронией, научиться критиковать себя, и научиться думать, как они, т.е. научиться нормальной логике. Наши советско-имперские амбиции живы, они никуда не делись. Их махровые цветы неувядаемо цветут в наших душах, разъедая их своими ядовитыми испарениями. Их надо вырвать с корнем.

Прибалтийским народам (как, впрочем, и другим) мы причинили зло, которого не может искупить даже освобождение их от фашистского режима, потому что фашистский режим мы заменили коммунистическим. Поэтому радость освобождения была у этих народов отравлена новой потерей свободы.

Теперь они свободны от нас и живут так, как хотят. А мы всё ещё требуем любви и поклонения, ибо наш советский менталитет так устроен – требовать любви и возмущаться, если её нет. Любовь и уважение нельзя добыть устрашением и непомерными требованиями. Нельзя добыть любовь, практикуя насилие.

До тех пор, пока мы публично не покаемся в наших грехах, до тех пор, пока мы не признаем наши ошибки, до тех пор, пока мы не принесём публичное извинение всем, кого обидели, преследовали, лишали свободы – не будет нам покоя и счастья.

Анна Карловна, лично я перед Вами ни в чём не виновата, но всё равно, простите меня.

 

8 сентября 2007

Горловка