7/8
Привет.
Я тут стала однажды чужим щитом,
я сказала себе: "за себя — потом",
я сказала себе: "отдавай другим
всё что можешь. Не можешь?
И иже с ним".
Это был необдуманный первый вдох,
первый шаг, первый жест, первый тонкий всхлип.
Из таких получаются знахарь, ведун, пророк,
в общем, все для спасения малых сих.
Из таких получаются лекари и врачи,
из таких получаются огненные сердца,
и сгорает округа. И ягоды алычи
под ногами растоптаны.
Растоптана алыча?
Неизвестно, что топчется
в танце на семь восьмых,
когда сильная доля выносится вдруг за такт,
и ты начал движение — сердце твое стучит,
только всё происходит не в ритм, не в такт,
не так.
Только все происходит, как будто в нелепом сне,
и растоптаны ягоды, словно по ним — конвой.
И растоптаны ягоды желтые на земле.
И растоптаны ягоды.
И не танцуй со мной.
Потому что прощание — первый неясный всхлип
и напрасная боль из нутра в нутро.
И сгорает округа.
Как долго она горит?
Я пытаюсь понять. Только, знаешь ли, всё равно.
Потому что кружащийся в вальсе на семь восьмых
неизменно забудет какой-нибудь важный жест,
хоть движений немного и все они из простых —
просто сильная доля смещается вдруг на треть,
и тогда неизвестно, что делать, куда идти,
всё уходит вперед, и на месте стоишь один.
Из таких получаются знахарь, ведун, пророк,
под ногами растоптаны ягоды алычи,
все кричат в твою сторону: "Ну же, дурак, иди!",
ты стоишь, как потерянный: "Надо ли мне идти?",
под ногами растоптаны ягоды алычи,
ты стоишь, понимая, что выйдешь уже другим,
и ты делаешь шаг — неосознанный первый шаг,
в танце сильная доля смещается вдруг на такт,
но ты молча стоишь.
Ты — хранитель, ведун.
Ты щит.
И растоптаны ягоды. Город вокруг горит.
Не танцуйте со мной.
Не танцуйте,
и иже с ним.
Я тут стала однажды чужим щитом,
я сказала себе: "за себя — потом",
я сказала себе: "отдавай другим
всё что можешь. Не можешь?
И иже с ним".
Это был необдуманный первый вдох,
первый шаг, первый жест, первый тонкий всхлип.
Из таких получаются знахарь, ведун, пророк,
в общем, все для спасения малых сих.
Из таких получаются лекари и врачи,
из таких получаются огненные сердца,
и сгорает округа. И ягоды алычи
под ногами растоптаны.
Растоптана алыча?
Неизвестно, что топчется
в танце на семь восьмых,
когда сильная доля выносится вдруг за такт,
и ты начал движение — сердце твое стучит,
только всё происходит не в ритм, не в такт,
не так.
Только все происходит, как будто в нелепом сне,
и растоптаны ягоды, словно по ним — конвой.
И растоптаны ягоды желтые на земле.
И растоптаны ягоды.
И не танцуй со мной.
Потому что прощание — первый неясный всхлип
и напрасная боль из нутра в нутро.
И сгорает округа.
Как долго она горит?
Я пытаюсь понять. Только, знаешь ли, всё равно.
Потому что кружащийся в вальсе на семь восьмых
неизменно забудет какой-нибудь важный жест,
хоть движений немного и все они из простых —
просто сильная доля смещается вдруг на треть,
и тогда неизвестно, что делать, куда идти,
всё уходит вперед, и на месте стоишь один.
Из таких получаются знахарь, ведун, пророк,
под ногами растоптаны ягоды алычи,
все кричат в твою сторону: "Ну же, дурак, иди!",
ты стоишь, как потерянный: "Надо ли мне идти?",
под ногами растоптаны ягоды алычи,
ты стоишь, понимая, что выйдешь уже другим,
и ты делаешь шаг — неосознанный первый шаг,
в танце сильная доля смещается вдруг на такт,
но ты молча стоишь.
Ты — хранитель, ведун.
Ты щит.
И растоптаны ягоды. Город вокруг горит.
Не танцуйте со мной.
Не танцуйте,
и иже с ним.
