Лишь крепче до груди прижав дитя.

Она стояла на краю зыбучем,

В руках ребёнка разрывался крик.

Двоих скрутив их проволкой колючей,

Фашист направил в сердце острый штык.

 

Лишь шаг и скроит тьмою бездна смерти,

Перед глазами нечести оскал.

Со свастикою рядом ходят черти,

Толкая матерей с детьми со скал.

 

Она стояла как в дурном тумане,

Лишь крепче до груди прижав дитя.

И жизнь летела снами пред глазами,

Весь ужас той минуты заслоня.

 

Припомнилось как немцы с громким криком,

Ворвались в дом стреляя в стариков.

Как сына в кураже пьянОм и диком,

До смерти били хоть и семь годов.

 

Как увезли в концлагерь, заключённой,

И у села пожгли с людьми дома.

Как крики горя и беды бездонной,

Её в ночи терзали до утра.

 

И не могла она у сна забыться,

Когда в её глаза смотрел сынок.

От ран уже не смог он излечиться,

Всю грудь фашиста изломал сапог.

 

Глядел глазами Неба голубыми,

От боли не сдержав в глазах слезу.

Ушёл родимый в вечности глубины,

Намаевшись безвинно на веку.

 

Остался только холмик от кровинки,

Ах если бы не дочка видит Бог.

За каплю ту, его Святой слезинки,

Той нелюди да вилы прямо в бок.

 

Видения бараком потемнели,

Где не смолкал как эхом тяжкий стон.

Припомнилось как целые недели,

В дали сжигал людей печной вагон.

 

Неслись виденья всё перелистая,

Мгновеньем промелькнули жизни дни.

Как шли любовь и счастье ожидая,

Как детский смех дарили и мечты.

 

Прижав малютку к сердцу пряча слёзы,

Она шагнула в бездну темноты.

Растаили её мечты и грёзы,

В безумствах бессердечности войны.

 

Лишь ветер веял локоны седые,

Хоть ей едва минуло двадцать пять.

Темнели в скорби Небеса Святые,

За что-же Бог отдал себя распять?