Лишь крепче до груди прижав дитя.
Она стояла на краю зыбучем,
В руках ребёнка разрывался крик.
Двоих скрутив их проволкой колючей,
Фашист направил в сердце острый штык.
Лишь шаг и скроит тьмою бездна смерти,
Перед глазами нечести оскал.
Со свастикою рядом ходят черти,
Толкая матерей с детьми со скал.
Она стояла как в дурном тумане,
Лишь крепче до груди прижав дитя.
И жизнь летела снами пред глазами,
Весь ужас той минуты заслоня.
Припомнилось как немцы с громким криком,
Ворвались в дом стреляя в стариков.
Как сына в кураже пьянОм и диком,
До смерти били хоть и семь годов.
Как увезли в концлагерь, заключённой,
И у села пожгли с людьми дома.
Как крики горя и беды бездонной,
Её в ночи терзали до утра.
И не могла она у сна забыться,
Когда в её глаза смотрел сынок.
От ран уже не смог он излечиться,
Всю грудь фашиста изломал сапог.
Глядел глазами Неба голубыми,
От боли не сдержав в глазах слезу.
Ушёл родимый в вечности глубины,
Намаевшись безвинно на веку.
Остался только холмик от кровинки,
Ах если бы не дочка видит Бог.
За каплю ту, его Святой слезинки,
Той нелюди да вилы прямо в бок.
Видения бараком потемнели,
Где не смолкал как эхом тяжкий стон.
Припомнилось как целые недели,
В дали сжигал людей печной вагон.
Неслись виденья всё перелистая,
Мгновеньем промелькнули жизни дни.
Как шли любовь и счастье ожидая,
Как детский смех дарили и мечты.
Прижав малютку к сердцу пряча слёзы,
Она шагнула в бездну темноты.
Растаили её мечты и грёзы,
В безумствах бессердечности войны.
Лишь ветер веял локоны седые,
Хоть ей едва минуло двадцать пять.
Темнели в скорби Небеса Святые,
За что-же Бог отдал себя распять?
