Нечто о незначимом. Глава 5
Глава пятая
400.
Припомнил я о сессии, друзья,
И в ту же ночь со страхом вижу я,
Что вытянул билет, лежащий с краю,
Сижу, и ничегошеньки не знаю,
И так тоскливо на душе, друзья.
401.
Но в тот послеармейский год, однако,
Всё проходило под везучим знаком
Ко мне переменившейся судьбы.
От чебаркульской частой городьбы,
С ходами затаёнными, однако,
402.
До волюшки студенческой, чей взлёт
Так сдерживал экзаменов приход –
Диапазон воистину не малый.
От резких перемен хмельной и шалый,
Я чувстовал – судьба пошла на взлёт.
403.
Мне после сессии общагу дали.
Не так, случайно, а пообещали:
Лишь сдам экзамены без трояков,
И ордер на вселенье мне готов.
Я сдал, как надо, и общагу дали.
404.
И надо ж, подселили к тем парням,
С кем в первый день приезда выпить нам
За княжеским затольем выпал случай.
И тут какой-то случай неминучий,
Что подселили прямо к тем парням.
405.
Луцай, Косинский, Шмаков да Ефремов –
Вот наш костяк, в то памятное время
Сложившийся на много-много лет.
Луцая, Шмакова уж с нами нет,
Остались лишь Косинский да Ефремов.
406.
Ведь надо же кому-то вспоминать,
Как мы могли экзамены сдавать
Вслед за бессонной ночью напряженной,
А после в комнатке своей исконной
И пить, и петь, и шуткой вспоминать
407.
Экзамены, прошедшие успешно.
Излом судьбы был и в другом, конечно.
Мой очерк о казахской целине,
В те дни заказанный “Насменкой” мне,
Прошел замеченно, да так успешно,
408.
Что журналисты стали приставать
К редактору: “Мальчонку надо брать.
Давать задания.” Ну, а когда узнали,
Что я пишу стихи, уж начинали
Ко мне и со стихами приставать.
409.
“Давай неси стихи”. – Но я стеснялся.
И всё-таки в какой-то миг собрался.
Принёс. И, помню, покраснев до слёз,
Высокого сатирика разнос
Выслушивал. Как девица, стеснялся.
410.
Но тут в отдел Анищенко зашёл,
Сел не за стол, а с краешку на стол
И так сказал: “Да что ты парня мучишь!
Писать его ты, Герка, не научишь.
Ведь он неплохо пишет.” – К нам зашёл
411.
Анищенко, ургушный мой ценитель,
Поэтов саркастический мучитель.
”Мы вот что сделаем, – добавил он. –
Тут денег на закуску и флакон.
Ты водки тоже, кажется ценитель.
412.
Дуй в гастроном. А мы покуда тут,
Исследовав твой рукописный труд,
Подборку приготовим для печати”.
В ЦГ я мчал быстрее ветра, кстати –
Одной ногою там, другою тут.
413.
“Оперативно, Гер?” – “Оперативно”.
Так в штат “Насменки” я вписался дивно,
Еще профессии не обучась.
Дней пять спустя, как солнышко лучась,
Ходил с газетой я. Оперативно
414.
Подборку дали там моих стихов,
Да и вступительный был текст таков,
Какого в юности не написали
И тем, кто даже классиками стали.
В свой век никто из них таких стихов
415.
К моим годам создать не умудрился,
А только лишь позднее исхитрился
Достойно наработать образцы.
Что значит настоятели-отцы
Опохмелились кстати! Умудрился
416.
Открытием я этим или нет,
Но стал на курсе признанный поэт.
И в “Журналисте”, нашей стенгазете,
Уже не забывали о поэте,
Нет номера, в котором виршей нет.
417.
Тогда еще в кипении горячем
Не пробовал и думать я иначе.
Хоть сочинял урывками стихи,
Они казались вовсе не плохи –
Я их писал в кипении горячем.
418.
И тот, кто мог похлопать по плечу,
Пока терпел, смотря, как я лечу
Над пропастью опасной и пустынной
И оставляю след богемно-винный,
Лишь он тогда и был мне по плечу.
419.
Но по плечу мне было и другое,
Безумно лёгкое и дорогое –
Я вечерами открывал тетрадь,
И письма принимался сочинять –
Для Валентины. (Это мне другое
420.
И было дорогим). Я юморку
Изрядно сыпал в каждую строку,
И в стиле этом, так сказать, иззубясь,
Стал сочинять роман в стихах – “Исупыч”,
Изрядно подпуская юморку.
421.
Исупыч – это был товарищ наш,
Но никогда среди застольных чаш,
Стаканов то бишь, он не замечался,
Он в это время спортом занимался
Или в читалке был Исупыч наш.
422.
Я не скажу, что был он из богатых,
Но, видимо, из кержаков заклятых,
Ни у кого рубля не занимал,
И в долг – никто не видел, чтоб давал.
Был не из бедных и не из богатых.
423.
Однако чем и вправду мой герой
Великим и могучим был порой,
Так это тем, что, получив посылку,
Её он прятал под свою подстилку,
А ночью все один съедал – герой.
424.
И как-то так, пока мы ночью спали,
Он тару выносил, чтоб мы не знали.
(Я вам забыл сказать, он с нами жил.
Ни с кем из нас не знался, не дружил,
А потому к нему и наши спали
425.
Симпатии). Но вдруг Исупыч стал
Моим героем. Я его бросал
В такие переплёты, переделки,
Что если был он типом самым мелким,
То сразу самым крупным типом стал.
426.
“Исупыча, – призналась Валентина, –
Вот это уж мужчина, так мужчина!
Читаем мы семейством ночь и день,
И, грешным, всё смеяться нам не лень,” –
В одном письме призналась Валентина.
427.
В другом она сказала, что не прочь,
Вот, правда, он на это не охоч,
С ним познакомиться, когда к нам в гости
Приедет. Я позеленел от злости –
Она с ним познакомиться не прочь!
428.
Ну, я в главе ему очередной
Задам головомойки, да такой,
Что он и прозвище своё забудет
И честных девушек смущать не будет,
Уж я ему – в главе очередной!
429.
И так я на героя своего
Ужасно рассердился, и его
Провел через такие испытанья,
Что, главку сочинять не перестань я,
Исупыча убил бы своего.
430.
Да уж ему и без того досталось,
Живого места, право, не осталось – Бандитов нескончаемая рать
Его в пивнушке стала избивать.
Хоть и не пил, а всё равно досталось.
431.
Вот так-то, дорогуша! будешь знать.
Но вот настало время получать
Письмо очередное. “Как нам жалко,
Что по Исупычу судьбины палка
Прошлась жестоко. Вот за что бы – знать”.
432.
За что, за что? Конечно же, за дело.
Но Валентина защищала смело
Исупыча. “Ведь он товарищ ваш.
Он в армии служил. Имеет стаж
Работы журналистом. Это дело.
433.
А дело никому же ведь не в грех.
Быть может, в жизни он не из умех.
Быть может, он стеснительный немножко.
И между вами пробежала кошка.
Короче, обижать парнишку грех.
434.
И у меня такое предложенье.
Позвать на нашу свадьбу, без сомненья,
Исупыча и ваших всех ребят,
Которые, увы, беспечно спят,
Когда он ест. Такое предложенье”.
435.
Ну что же, раз невеста приглашает,
Ей в этом и жених не помешает.
Исупыч так Исупыч, поделом.
Не на кровати пусть, а за столом
Поест, как все. Невеста приглашает.
436.
И только я подумал так, друзья,
В мужицкой нашей келье вижу я
Свою Валюшу с сумкой преогромной,
Пожалуй, схожей с заводскою домной,
Ни капельки не вру я вам, друзья.
437.
Мы из неё, конечно, вместе с Валей,
Наверно, с час продукты доставали –
Соленья и копченья, видов пять
Колбас, да надо ли перечислять,
Что мы из сумки выгружали с Валей.
438.
Но, право же, смолчать я не могу,
Друзьям на радость и на скорбь врагу,
Как Валентина этакой плутовкой
Домашней самогонной трёхлитровкой
Сразила нас, – смолчать я не могу.
439.
Она на стол явилась как виденье
Такого неохватного значенья,
Что все мы потеряли речи дар.
И лишь Исупыч мигом крышку снял,
Дав нам понять, что это не виденье.
440.
Исупыч же, заметьте, вдруг сказал:
“Давайте понемногу выпьем за
Такую нашу встречу, от которой
Недели две у нас не будет мора!”
Вот так Исупыч взял да и сказал.
441.
Потом сказал, когда дошло до чаю:
“Кровать свою я Вале уступаю,
А сам поеду на Химмаш, к сестре...”
И тут я ставлю длинное тире.
О чем писать – дела дошли до чаю...
442.
“Мою студенческую келью
Ты озарила ярким сном.
И наши души всю неделю
Горели сладостным огнём.
443.
Морозы жгучие крепчали,
Грозя и птице, и кусту.
А мы с тобой рассвет встречали
И целовались на мосту.
444.
На те крещенские морозы
По всей округе был аврал.
А мы смеялись на угрозы,
А нас с тобой мороз не брал.
445.
Струился в небо пар столбами,
Как дым белёсый от хвои,
А я оттаивал губами
Ресницы длинные твои.
446.
О, пусть минуют стороною
Твою судьбу следы годов,
Как поцелуи нас с тобою
Спасли от лютых холодов!”
447.
Следы годов, увы, не миновали
С тобою нас, жена. С годами стали
Мы стариками. Что уж делать тут.
Болезни за грехи нас гнут да гнут.
Следы годов и нас не миновали.
448.
Но вспомним-ка, голубушка, давай
О свадьбе, что плеснула через край
В прославленном шахтёрском городишке.
О нём солидные писать бы книжки,
А мы о нём припомним здесь давай.
449.
Конечно же, его не удивила
Лихая свадьба наша. Тут их было,
Наверно, как маслят в удачный год.
И наша прошумела в свой черёд,
И никого ничуть не удивила.
450.
Столы ломились от еды-питья,
И муза тут беспомощна моя,
Она такого раньше не видала,
И предавалась пиру да плясала
В таком обилии еды-питья.
451.
И лишь под утро с нею мы устали,
Когда уже вповалку все лежали.
Невесту я по платью отыскал.
Лёг рядышком и до обеда спал –
Мы с музою, действительно, устали.
452.
И слышу вдруг сквозь непробудный сон:
Косинский говорит. Да, это он.
– Ну где носки? Ведь, право, не в утробе.
Единственная ценность в гардеробе
Моём. И нет. Исчезли, словно сон.
453.
Я вспомнил, как вчера он мылся в бане.
Там и носки, наверно, на дивавне.
Пора вставать. И самогонки брать.
Там Шмак, Луцай. Идём опохмелять.
И вот сидим все вместе в тёплой бане.
454.
А в трёхлитровой банке самогон,
И нелегко с похмелья пьётся он,
Зато глоткA в четыре оживляет.
И Шмак меня,оживши, обнимает:
– Спасибо, друг!.. Вот это самогон!
455.
Четыре дня на свадьбе мы гуляли.
А после мы с женою провожали
Моих друзей. Ждал университет.
– Тебя покроем. Разговоров нет...
Так мы на свадьбе нашенской гуляли.
456.
А было это в мартовской дали,
Где мы в шашлычную гурьбою шли,
А после снова за столом сидели,
И пили снова, и пельмени ели
В той промелькнувшей мартовской дали!
457.
Ах, нам ли было привыкать к веселью!
Но знать бы мне, что с мартовской капелью
Позднее, но опять уж в давний год,
Жизнь моего отца уйдёт, уйдёт –
Ценой тяжёлой платим мы веселью.
458.
И уж прошло с тех пор немало лет,
А в памяти моей забвенья нет,
Как нёс я гроб, как бы свинцом налитый.
Нельзя нести, но, горюшком убитый,
Я нёс. С тех пор прошло немало лет.
459.
Нежданное, большое было горе.
Да только ведь и нас, пожалуй, вскоре,
Свинцом налитых, грузно понесут,
И это будет непомерный труд,
И тоже ведь большое будет горе.
460.
Ну, а пока что – возблагодарим
За то, что ходим, думаем, скорбим,
Отца отцов, Небесного Владыку,
Всю жизнь свою Творцу мы жили в пику,
Но вот возьмем и возблагодарим!..
461.
Недели через три в УрГУ я ехал.
Ну, думал, всё, последняя потеха.
В учебке документы заберу.
С друзьями посидим. А поутру
К жене-молодушке. В УрГУ я ехал.
462.
Но вышло, что отсутствие моё
Никто и не заметил. Бытиё
Опять лицом любезно повернулось
Ко мне, бродяге. И моя сутулость
Прошла, как и смятение моё.
463.
А летом вновь случилась целина.
Но уж была не прежнею она.
Луцай главой студенческой газеты
Заделался, а мы, как хвост кометы,
За ним в Семипалатинск. Целина!
464.
И как-то так забавно получилось –
Зарплата там двойная нам платилась,
К тому же и двойной был гонорар.
Был у Луцая жить с начальством дар.
Со штабом. Вот и нынче получилось.
465.
Деньжата, что по русской шли статье,
Штабистам отдавал он. С ними те,
Как повара с картошкой, расправлялись.
А по казахской – Васе оставались,
Всё то, что по казахской шло статье.
466.
Конечно, Вася сразу приблатнился.
Но и на нас, понятно, не скупился.
Писать закончив, мы по вечерам
Гурьбою шли к иртышским берегам.
И хоть редактор наш и приблатнился,
467.
Он покупал нам горы шашлыков,
Навалом пива, бренди, коньяков.
Всё это мы несли в огромной сумке.
У Иртыша просиживать мы сутки
Могли под эти горы шашлыков.
468.
Но надо было ночью возвращаться,
Идти по коридору – не шататься,
Чтоб от тебя – ни стук, ни шум, ни звон.
И в штабе царствовал сухой закон,
И надо было тихо возвращаться.
469.
Тут поначалу крепко нам везло.
Быть может, потому, что на село
Мы часто выезжали по заданью
За репортажем, фельетонной бранью.
Вот потому, наверно, и везло.
470.
В отряде, там, понятно, как в отряде,
Материала будущего ради
С ребятами на стройке день и два,
Но лишь дела в совхоз вильнут едва,
(Причина срыва там, а не в отряде), –
471.
Как попадали мы в казахский плен.
Почётно встретив у вокзальных стен,
Совхозные князья везли нас в гости.
Готовы были лопнуть мы от злости,
Но плен казахский – это тяжкий плен.
472.
Куда шахтёрская тут свадьба наша!
Звенела, пенилась застолья чаша.
Французские сияли коньяки,
Свежайшие дымились шашлыки.
Куда шахтёрская тут свадьба наша!
473.
В степях бескрайних задавался пир,
Как Пушкин говорил, на целый мир.
И пиршество шумело, продолжалось,
Пока командировка не кончалась.
На целый мир тут задавался пир.
474.
Но как потом хватало вдохновенья
Писать о том, чегошеньки мгновенья
Не видел и не слышал, – это я
И до сих пор не ведаю, друзья!
Видать, в избытке было вдохновенья.
475.
А между тем, штабисты нас терпели,
Покуда не осталось две недели
До окончанья сроков целины.
И тут без объявления войны
Сказали нам: “Мы долго вас терпели.
476.
Терпенье наше лопнуло. Копец.
Вот вам билеты всем в один конец.
За вычитом штрафных вот вам расчёты”.
“Каких штрафных!” – “Так пили до икоты.
Терпенье наше лопнуло. Конец.
477.
Но в деканат мы сообщать не будем.
Отправим то, что надо. И забудем,
Что вышел неприятный инцедент”.
Мы всё усвоили в один момент.
Они не будут. Ну и мы не будем.
478.
На берегу родного Иртыша
Мы выпили в тот вечер до шиша,
И у Шмачины родилась идея,
Которую я слушал, холодея –
Тянуло августом от Иртыша.
479.
“Давайте-ка с иголочки оденем
Мы жениха. Не пожалеем денег.
Во всё французское. Вот будет лоск.
И ахнут пусть от зависти Свердловск
И Коркино – так жениха оденем!”
480.
Но поначалу ахнули друзья,
Когда из магазина вышел я
Со Шмаком вместе (он был консультантом)
При бабочке и в тройке, то есть франтом,
И в башмаках французских. Ах, друзья!
481.
Конечно, наши деньги улетели
Изрядно. Но ребята так хотели.
И не в деньгах же, мы считали, суть.
Мы в ресторане весь обратный путь
Сидели – тут остатки улетели.
482.
“Не плачь, братва! – смеясь, сказал Луцай.–
Я сумму перевел на хлеб, на чай.
В Сбербанк заскочим, сколько надо снимем.
Водчоночки под буженинку примем.
И по домам”. – Так нам сказал Луцай.
483.
О, мой с жилеткою костюм французский!
Носок парижского ботинка узкий!
О, клетчатая бабочка моя!
Когда приехал я в свои края,
Для многих был, считай, как гость французский.
484.
В ограде каждый на своё крыльцо
Вдруг вышел: иностранное лицо
Какое-то нежданно объявилось,
Наверно, что-то важное случилось,
И каждый вышел на своё крыльцо.
485.
Но тут они меня и раскусили,
И бросились ко мне, заголосили:
Ах, боженька, какой я стал пижон!
И похвалы одни со всех сторон.
Признали, иностранца раскусили.
486.
И только мой нахмурился отец,
Сказал уже в застолье наконец:
”А мой-то был ни чуточки не хуже,
Вот башмаки твои немного уже.
Ну, да уж ладно”, – проворчал отец.
487.
И тут я чемодан свой раскрываю
И всё отцу с лихвою возвращаю –
С армянским золотистым коньяком,
Отец одобрил этот жест кивком.
Я тайны никакой не раскрываю.
488.
Но срок пришёл, и этот свой костюм
Одел он, покидая жизни шум,
И в нём мы по весеннему погосту
Его к могиле, вырытой по росту,
Несли. Прощай, отец, прощай костюм!...
489.
Ты сохранил, отец, костюм свой старый.
А я французский, что почти что даром
Достался мне, – залил, протёр, прожёг.
И нынче и припомнить уж не мог,
Куда он делся, мой костюмец старый.
490.
А как его расхваливал-хвалил
Столетний дед Ращупкин, что дымил
Махоркой на заваленке любимой!
“Постой, постой-ка, человек родимый.
Ка-кой костюм! – расхваливал-хвалил
491.
Его Ращупкин. – Видно, журналистов
Верхушка любит, коли модно, чисто
Даёт им одеваться. Ты, поди,
Кальсонов-то не носишь, мать ити.
Во как сегодня ценят журналистов”.
492.
Хотел я возразить, но подыграл
Соседу: “Кабы, дедушка, ты знал,
Как мы едим из золотых тарелок
Серебрянными вилками. Безделок
Нам не дают.” – Я деду подыграл.
493.
Но дед-сосед хитрее оказался:
“Уж врал ба, милай, да не завирался.
Поди, и туалеты там у вас
Из золота? А чей иконостас
Попользован на это оказался?
494.
Всё золото буржуев и царей,
А после православных всех церквей
В ЦеКу свою безбожную забрали.
И что – разбогатели? Али стали
Дороднее буржуев и царей?
495.
Вон ваш Безбрежный грудь свою завесил
Бронёй из орденов. И ходит, весел.
Вот только как-то странно говорит,
Как будто чёрт на языке сидит
И выход слов портянкою завесил”.
496.
Уж этот дед Ращупкин! Я, смеясь,
Иду к реке. Над ней такая ясь,
Такое невозможное сиянье,
Что мне, французу, это в наказанье,
И одеваю я очки, смеясь.
497.
“Когда опустится рука,
Когда померкнет тайна слова,
Я собираюсь в путь.
Я снова
К себе иду издалека.
498.
О, этот путь себя к себе
Через ошибки и паденья,
Как сквозь ночные наважденья
К огню в возникшей вдруг избе.
499.
И вот я вновь в родном краю,
Как блудный сын, во всём повинный,
Под белой вьюгой тополиной
На берегу реки стою.
500.
И, поднимая над бедой,
Река за всё меня прощает.
И очищает,
очищает
Своей прозрачною водой.
501.
И, как в былые времена,
Я полон свежих сил.
И снова
Таинственно мерцает слово,
Как камешек с речного дна”.
