Зимние каникулы,9
Мне казалось, что я еду сюда только из-за бабушки, что ноги мои не приведут меня на это место. Я никогда не думала, что прошлое может иметь над человеком такую власть.
Мы стоим друг против друга, и каждый знает, что в душе у другого.
- Катя…- не то печально, не то взволнованно произносит он.
- Здравствуй, Павел.
- Здравствуй. Ты к нам?
- Нет, я к бабушке.
- К бабушке? – удивляется он, а потом понимающе кивает. – Да, да, ты с кладбища…
- Да, я оттуда. Там свежие цветы.
- Это Катя положила. Моя дочь, - поясняет он.
- Значит, это тебе бабушка оставила дом?
- Мне.
- Можно узнать, почему?
- Не знаю, - замялся он. – Просто она хорошо ко мне относилась… И я тоже помогал, лечил её… она была совсем одна…
Кажется, мы больше не знаем, о чём говорить.
- Зайдёшь ко мне? – спрашивает он, потом поправляется, - всё-таки это и твой дом.
- Нет, не стоит. Я пойду.
- Но почему? Или ты до сих пор не можешь меня простить?
- А ты меня?
- Я всё давно простил, и всё понял. Твоя бабушка – она много о тебе рассказывала. Знаешь, твой рисунок, - он сохранился, он у меня. Зайди, пожалуйста.
Я стою у калитки, не зная, как быть, но решаюсь всё же зайти. В доме тихо и прохладно. Полы недавно вымыты, ещё блестят половицы. В кухне очень уютно, в горшках цветы, на шкафу стоит самовар.
- Это наш? – оборачиваюсь я к Павлу. – Бабушкин самовар?
- Он самый. Сейчас заварю чай покрепче. Присаживайся.
Я оставляю на вешалке рюкзак и, перешагивая через порог кухни, усаживаюсь в своё любимое кресло, оно тоже здесь. Павел, как бабушка, готовит лучины, нагнетает воздух, чтоб жарче горело, и самовар вскорости начинает пыхтеть, идёт пар из него; я подставляю стакан.
- Пирожных нет, - улыбается он и разводит руками, - но есть мёд. Будешь?
- Не откажусь.
На кухню заглянула Катя, бросила взгляд своих изумрудных глаз на чужую тётку и небрежно поздоровалась:
- Добрый день! – потом повернулась к отцу, - Я схожу на речку, па, там меня давно уже ждут.
И умчалась, в два прыжка соскочив с крылечка.
Павел постарел. Он не был уже тем интересным парнем с ироничным взглядом, гибким телом. Волосы его поседели, он раздался в плечах, стал грубее, резче в движениях. Вот только голос остался прежним.
- А ты не изменилась, - сказал он, как бы в ответ на мои мысли. – Косы, правда, больше нет. У тебя были такие красивые волосы!
- Всё «было», прежнего ничего не осталось. И я тоже другая.
- Катя, - он поднялся и хотел подойти ко мне, я внутренне напряглась. – Как ты живёшь?
- Хорошо.
- Ты замужем?
- Была.
- А дети?
- Тоже были.
- Как были?
- Сын родился, но рано умер.
- Прости, я ничего не знал. Твоя бабушка умерла – и единственная ниточка с тобой оборвалась…
Он открыл шкаф и достал из какого-то ящика большой конверт, вынул из него лист бумаги. Я не могла поверить, но это был мой рисунок. Бумага пожелтела, истрепалась, краски были уже не те, видно, что рисовалось давно.
- Помнишь, тогда, в декабре?.. Ты приехала на каникулы… Таким я был. Вернее, таким ты видела меня…
- Да, помню. Я была маленькой и очень глупой.
- Нет, глупым был я. Так повёл себя, не могу себе простить. Сколько раз вспоминал, как мы ездили во Фрязево, метель, тебя в машине, с забинтованной ногой и такими счастливыми глазами! А ночь у ёлки помнишь?
- Что теперь вспоминать?
- Знаешь, почему я женился? Не мог найти такую, как ты, и женился на первой, кому понравился. А дочь почему твоим именем назвал?
- Неужели в честь меня? – улыбнулась я, хотя на душе было горько и так неспокойно.
- Не веришь?
- Просто всё получается, как в мелодраме: они расстались, но любили друг друга всю жизнь. И детей назвали своими именами. Не люблю мелодрам. – Я поднялась. – Я пойду, Павел. Спасибо за чай.
- Куда? Почему? – подхватился он. – Останься!
- Придёт твоя жена – как ты ей всё объяснишь?
- Не придёт, - успокаивал он, - мы давно разведены, и Катька не захотела жить с матерью, потому у меня.
- Тем более надо ехать.
Он словно что-то понял, подошёл ко мне и взял за руку:
- Ты по-прежнему меня боишься? Меня или себя?
«Ничего я уже не боюсь», - хотелось мне ответить, но я молча встала, подхватила рюкзак и заторопилась к выходу. Не хватало ещё завершить нашу встречу постельным хеппи-эндом, это уж точно было бы смешно.
Я вышла уже в поле, деревня осталась позади, когда рядом затормозила машина.
- Садись, - позвал Павел, открывая дверцу, - проделаем этот путь вместе ещё раз.
Упираться и отказываться я не стала и села в машину.
Он не довёз меня до Фрязево, а свернул куда-то по пути. Машина остановилась в чаще, нас обступили заросли. Сквозь зелёную дымку кустов и деревьев проглядывала нежная гладь озера. Я вышла и зажмурилась от красоты, света, буйства зелени: всё было таким свежим, сочным, разноцветным, каким может быть только в начале лета.
- Я ни за что тебя не отпущу! – сказал он. – Я старый теперь, некрасивый, понимаю, но я люблю тебя, Катюша, наверно, даже больше, чем когда-то. Иди ко мне! Пусть это случится, даже через столько лет.
И кто может знать, зачем люди так тянутся друг к другу? И что такое любовь? Как можно любить, зная, что всё- не вечно? Ты живёшь, что-то делаешь, рассчитывая, что всё, тобою сделанное, тебе же и пригодится. Но внезапно уходишь. И где ты? Где сделанное тобой? И если ничего не остаётся – зачем вообще жить?
Я закрываю глаза, чтобы не видеть тебя. Я представляю тебя прежним. Ах, Павел, какие же у тебя были нежные, чувствительные пальцы, длинная узкая ладонь, тонкая кисть руки! Упругая грудь, на которой играет каждый мускул. А кожа слегка смуглая, бархатистая, такая нежная и приятная, что прикасаться с ней – одно удовольствие. Ты заставлял меня расстёгивать пуговицы на твоей рубашке, а мне каждая пуговка, каждая полосочка вельвета были так дороги, как ничто на свете! И не было для меня в этом мире ничего важнее твоего объятия, ощущения твоей власти надо мною, радости от одного твоего присутствия, взгляда, шёпота. Могла ли я, глупая девчонка, мечтать тогда о близости с тобой? Я, толком не знавшая, что это такое… Я просто хотела, чтобы ты меня любил, чтоб никого, кроме меня, для тебя не существовало.
Что же произошло с нами? Что сделала с нами жизнь?
То, что случилось потом, двадцатью годами раньше могло стать великим чудом или великой трагедией, теперь же было обычным делом, доставившим приятные ощущения, но не тронувшим ни душу мою, ни ум. Говорят, чтобы научиться плавать, нужно хотя бы раз тонуть. Чтобы научиться не любить – нужно полюбить безумно, так, чтобы иссушить сердце, опустошить его.
Моё сердце было таким же пустым, как и до нашей встречи. Я поцеловала Павла, оделась, он провёл меня, посадил в поезд, даже плакал. Я махала ему на прощание.
Впереди была жизнь. Хорошая, плохая ли, но она что-то мне обещала. Единственное, чего у меня не было и не могло быть – это таких вот зимних каникул с первым, нетронутым чувством, с радостью признания и болью непонимания, каникул, какие бывают только раз в жизни, да и то не у каждого. Я счастлива и благодарю Бога за то, что они у меня были.
