Пуп Земли
Пуп Земли
Чудит родник – Вселенский пуп
из тайны мирозданья,
то щедр он, то грозно скуп,
кому-то в назиданье.
Клокочет, булькает, кипит,
рождая явь за явью:
из жизни океан разлит
и манит, манит далью.
За человеком человек,
гонимый розой ветра,
плывут в ладьях... Каков их век?
Хранят ту тайну недра.
Предел невидимых причин
меж истиной и явью,
покров бесчисленных кончин
и отголосок здравью.
Ладья, ладья, ладья, ладья –
уносит их теченьем;
единство бренного жилья
с духовным откровеньем.
Лучится струями родник
в окружность горизонта.
Плывут в ладьях, за ликом лик,
с посылами экспромта.
Переплетаются струясь
потоки океана;
душу с душей на век сродняясь –
сюжет катамарана.
Родились дети – вышел бриг,
а внуки – каравелла.
Судьба строчит сюжет для книг
в романах и новеллах.
Вот по судьбе плывет ладья
без паруса и весел,-
в такой ладье бывал и я
в плену у юных весен.
Весна, весна, весна, весна –
оплот грехопаденья,
но в пору ту душа честна
перед порогом бденья.
Блуждают юные сердца,
влекомые потоком,-
инстинкт с величием венца,
а разум где-то с боку.
У весел разнолика явь,
но суть одна сокрыта:
душей иль разумом, но правь:
меж них вся жизнь разлита.
Плыви, куда потянет страсть:
за шквалом иль за штилем,
не отдавая веслам власть,
глубь, чувствуя под килем.
За антиподом антипод -
за добрым делом – злое,
а может и наоборот
вам кинет в след былое.
Чудачит грозный пуп земли
кармическим потоком:
внутри и рядом, и вдали –
недремлющее око.
Как важно в юности поймать
свою струю в хаосе,
и лишь с одной ее связать
под зов лукавых весен.
О, этот личный антипод –
вторая половина:
источник скаредных забот –
бездонная пучина...
Но лишь она, но лишь она
дает сравненье свету...
Да, благо, что она темна,
напоминая Лету.
С ее приходом жди штормов,
камней, подводных мелей
и необжитых островов,
где ангелы не пели.
Ладья, ладья, ладья, ладья –
чужие половинки;
в такой ладье бывал и я –
моей любви поминки.
Хлестнет забортная вода
пощечиной холодной,-
сам во вторую бью тогда,
рукою путеводной...
От покаянных оплеух
расправит парус долю,
очнется сокровенный слух
и взор получит волю.
Взглянув за зыбкий горизонт,
его, придвинув бденьем,
и, вот он край – небесный зонт,
и... сонмом откровенья.
О, сколько надо щеку бить,
по личной доброй воле,
под хлест шлепков слезу пролить
и высушить до соли...
Вот, теософская стезя –
нерукотворный парус,-
свой ум, смирением грызя,
за дух отринуть ярость.
Пытают окрыленный дух,
срывая оперенье,
чтоб он звездой в ночи потух
в тщеславии прозренья.
Но парус набожно молчит
под ветрами кумиров,
а голос внутренний кричит,
икая кляпным миром...
Слюнявит мировой закон
девятый вал познанья...
К чертям кандальный Рубикон!
Бездушных к назиданью!
Чужие ветры с губ чужих
умрите в розе ветра,
забрав с собой утробный дых,
где порождают мэтра.
К смиренью вольные умы!
Свободу подсознанью!
Уж лучше видеть дно суммы,
чем алчность мирозданья.
Уж лучше и не начинать
творить миры из истин,
чтоб самому себе не лгать
с потугами корысти.
Чтоб не тушить исходный свет
невежеству в угоду,
не вызывать из тьмы сюжет
и с ним не кануть в воду.
К смиренью дерзкие умы!
В душе владыка сути;
в глуби умов начало тьмы –
гордец в тщеславной мути.
Штормит не чистою водой
с амбициями лужи,
круги расходятся бедой
в плену суетной стужи.
И глядь – торосами зажат,
и парус, как надгробье,
и леденящий стылый ад
осатанит подлобье.
Там, за началами начал,
где замерли движенья,
родится ль тот, кто развенчал
в себе преображенье.
Как тени лоскутки судьбы,
с названьями кумиров,
где эпитафные гробы
раба сроднят с эмиром.
В пучине утлая ладья
иль парусник вельможный,
забудут, кто им был судья,
с любовью многосложной.
Плыви ладья, ладья плыви
и бриг, и каравелла.
Молись, мой дух, мой дух живи,
пусть будет парус белым.
Покуда правлю волей сам
с частичкой Бога в теле,
мой парус рвется к небесам,
влекомый, словом с делом.
Покуда правлю мыслью здесь,
дано к созвездьям править,
сбивая с мысли утлой спесь,
чтоб робко Бога славить.
Для там мы выбираем тут
и взор, и слух, и чувства.
Тут бармы дьявола растут –
кумиров опекунство.
Тут выбираем мы предел,
доверяясь подсознанью,-
в какой не занятый пробел
отождествить познанье.
Там, многоцветье радуг чувств,
сливает я и парус,
и охраняет дух от буйств.
заветным словом – каюсь.
Слова всесильны только здесь,
лишь здесь они, как пламя;
там, окрыляемая весь,
не выбирает знамя...
Там, если есть ладья, то в ней
другие измеренья,
там, в беспредельности морей,
не властны отраженья.
Там нет двуличия на я,
там помыслы едины...
Плыви, плыви моя ладья!
Даст Бог, я в ней не сгину.
2001
