Муха монотонно жужжит и бьется в стекло, замолкает и снова назойливо жужжит. Небольшое окно с пыльными стеклами пропускает тусклый свет, освещая стол и скромное убранство комнаты. Посреди неё, занимая чуть ли не половину пространства, белеет русская печь, где тяжело ворочается и сипло вздыхает Софрон.

- О-хо-хонюшки! Грехи мои тяжкие! Вот и день к вечеру клонится, пора Веру будить. Жалко девчонку, но ничего не поделаешь, время такое! Война, будь она неладна!

Софрон приподнимается на локте, всматривается в старенькие ходики. Минутная стрелка неумолимо ползет к двенадцати. Переводит взгляд на дочь. Она спит сидя за столом, уронив русую голову на руки. Белый платок сбился вбок, длинная коса в руку толщиной, опускается почти до пола. И поспала то всего два часа, а надо будить.

- Вера, проснись, дочка! Пора!

Она поднимает голову и снова роняет ее на руки.

- Сейчас, тятя, сейчас!

И засыпает. Софрон, хрипло дыша и покашливая, сползает с лежанки. Возрастом еще не старик, но болезнь скрутила его, превратив в дряхлую развалину. В японскую войну отравился в окопах газами, вернулся домой инвалидом, с тех пор и сидит на печи. Одышка и кашель отнимают силы.

Наклонился к дочери, дрожащей ладонью, ласково погладил ее по голове, поправил выбившуюся прядку волос. Тяжело вздохнув, подумал:

- И всего-то тебе шестнадцатый годок, доченька, а работать за мужика приходится!

Вера работала на механическом заводе, эвакуированном из Мелитополя, фрезеровщицей.

Завод выпускал снаряды и другую продукцию, необходимую для победы. Многие подростки встали к станкам, заменив тех, кто ушел на фронт. Вот и Вера работала по двенадцать часов, приспособив при своем малом росте, ящик, чтобы удобнее было точить болванки.

Девушка открыла глаза, виновато улыбнулась:

- Тятя, ещё минуточку, душа замирает, так спать хочу.

- Вставай, дочка, поешь. Я картошки сварил, огурцы вон, малосольные в миске.

Вера растерла ладонями щеки, подошла к рукомойнику, набрав в горсть воды, ополоснула лицо. Глянув на часы, заторопилась:

- Ой, не успею! Быстро завернула в чистую тряпицу несколько картофелин и пару огурцов, переплела косу, закрутив ее вокруг головы, заколола шпильками, повязала платочек и, прихватив узелок с обедом, побежала на завод.

Софрон вынул из-за божницы серый конверт и сел на скамью у окна. Долго смотрел на него, словно не решаясь открыть. Затем достал листок и уставился в него невидящим взглядом. Он знал наизусть, что там было написано. Каждое слово болью рвало его сердце. Похоронная, на старшего сына Афанасия. Пал смертью храбрых, подорвавшись на мине. Двадцати трех лет от роду, дочку месячную оставил, уходя на фронт и жену Олюшку. Расти теперь Валечке без отцовской заботы. Сколько их ещё поляжет, молодых и здоровых! Смахнув набежавшую слезу, убрал горестный конверт обратно.

Жена Татьяна, получив похоронку, вскрикнула, тяжело осела на пол, потемнела глазами и словно окаменела. С того дня она пропадала на работе почти сутками, стараясь заглушить свое горе непосильной работой. Да и семью надо было как-то кормить. Софрон копошился понемногу по дому, работник из него никудышный. Старшая дочь, Аксинья, была замужем, жила недалеко в деревне. Четырнадцатилетний Алеша работал с матерью на железной дороге, а младшие, десятилетний Мишка и семилетний Коля, управлялись с огородом, да бегали по своим ребячьим делам. На семью получали они рабочую карточку и две служащих. Татьяна бралась за любую работу. Летом сажала деревья вдоль железной дороги, и в новом железнодорожном саду, мыла полы в вокзале и в конторе, а зимой чистила снег, и всегда ее только хвалили. Получив по карточкам паек, пекла пирожки и продавала, а на вырученные деньги покупала еще муки. Выкручивалась, как могла, лишь бы детей сохранить. Их домишко стоял на окраине и частенько привечал беженцев. Никогда и никому Татьяна не отказывала в помощи или добром слове. Про неё говорили, что есть люди двужильные, а она семижильная. Высокая, статная, сухощавая она не была красавицей, но в ней чувствовалась внутренняя сила и добрая душа. С детства ей пришлось пережить немало трудностей, но от этого она стала только сильнее.

Софрону вспомнилось, как в голодном двадцать восьмом году, прослышав о том, что в Урмане ценятся хорошие бондари и можно заработать, она взяла двенадцатилетнего Афоню, взвалила себе на закорки Софрона, и пешком отправилась за двести верст. Шли почти месяц. Иногда их подвозили добрые люди версту, другую, а чаще тащила Татьяна его на себе. Останавливаясь в деревнях, Татьяна шла в сельсовет и бралась за любую работу, чтобы получить кусок хлеба. Даже просто отмыть контору, где обычно было ужасающе грязно. Наконец они добрались до места. Два дня Татьяна обустраивала своих мужиков, а потом пошла домой. Софрон был хорошим мастером, деловито и спокойно делал бочонки, короба, шайки, ушаты и прочую мелочь, а Афанасий плел кузовки, лукошки, корзины. Подошла пора сбора грибов, ягод, кедровой шишки и поделки эти были востребованы. До самого снега работали тогда они в таёжном краю. Когда увольнялись, были несказанно рады тому, что заработали. Три мешка пшеницы, мешок муки, сала ленту через всего кабана, мешок орехов кедровых. Татьяна даже заплакала, увидев такое богатство. Обратно добрались довольно быстро, на санях, по свежему снегу, благо, было чем заплатить за проезд.

Вера была матери главной помощницей. Летом, придя с ночной смены, спала два часа и шла в лесничество за пять километров. Там работала до четырех часов, высаживая на делянке молодые деревца, чтобы заработать покос. Потом шла домой, спала два часа и бежала на завод. Когда выполняла норму посадки, начинался покос. Нужно было выкосить деляну для лесничества и потом только для себя. Сгребать и копнить помогали братишки.

Тяжело вздохнув, Софрон поднялся со скамьи и, шаркая распухшими ногами, поплелся на двор. Стоял тихий июльский вечер. Жара спАла, на западе небо полыхало закатным заревом, лениво перебрёхивались собаки, тянуло печным дымком. Тишина и покой опускались на уставшую за день землю. Ему подумалось:

- Вот, поди ж ты! Хорошо - то как! А где – то на западе гремит война, льется кровушка, гибнут люди. И когда же только она, проклятая кончится!

Шел сорок третий год. До Победы Софрон не дожил одного месяца.

 

СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ ПАВШИМ НА ТОЙ СТРАШНОЙ ВОЙНЕ!

И ВЕЛИКАЯ СЛАВА ТЕМ, КТО ПРИБЛИЖАЛ ЖЕЛАННУЮ

ПОБЕДУ В ТЫЛУ!