Шинок. Роман в стихах. Монолог пятнадцатый
Монолог пятнадцатый
ПРО ЖИЗНЬ МОЮ
(Закругление)
Итак, дошли до закругленья,
Хотя округлые места
В моем дальнейшем изложеньи
Не попадутся
ни шута.
Увы, такая уж натура!
Как славно дело бы ни шло,
А вот возьму
да ляпну сдуру,
Себе, любезному, во зло.
Вот, помню, было при Хрущеве:
Жизнь забурлила,
как фонтан.
Тогда была свобода внове,
И я, как все, был ею пьян.
И получаю я квартиру,
Хрущёвку,
с общим санузлом.
И задурил, ребята, с жиру,
Пришел с претензией в профком.
Представьте, мол,
я в ванной моюсь.
Ну а супругу в туалет
Приспичило...
Как дверь открою,
Когда весь в пене, с головою? –
Тут никакой культуры
нет.
Потом, дурак,
еще два слова
Ввернул, не знаю для чего,
Мол, поглядеть бы на Хрущева,
Как это выйдет у него...
Все посмеялись.
А наутро
Приходит вызов в КГБ.
«Ну что, кулацкая лахудра,
Наш вождь не нравится тебе?
Наш быт советский не по нраву?
Тогда ты нам не друг,
а сэр.
Вас, недовольную ораву,
Пора метлой из СэСэСэР!»
И кэгэбист,
на ругань падкий,
Вскипел:
«В бараний рог согну!
Чтоб до утра собрал манатки —
И в Казахстан,
на целину!..»
Вот так и стал я освоитель
Земель целинных —
враг не враг,
Урала житель и не житель
И сибиряк не сибиряк.
А коли так —
даешь просторы!
Даешь и солнце и мороз!
Даешь саманные каморы
И зерноводческий совхоз!..
Вот где земли-то
испахали:
С утра садишься на «ДТ»
И по степной шуруешь дали
До горизонта и т. д.
А через сутки
жмешь оттуда,
И всё, ребятки, по прямой, –
И ни барана, ни верблюда,
Ни прочей живности какой.
Лишь видишь:
столбиком тушканчик,
Как завороженный, застыл.
«Араки» пропустил стаканчик
И дальше, дальше покатил...
М-да,
летом мы по-царски жили:
В озёрах утки, караси.
А зимы победнее были,
Порою хоть саман
грызи.
Из-за пурги или мороза,
Бывало,
словно Божья длань,
В продмаг все нет и нет завоза.
А без него делишки дрянь.
Продукты кончатся,
солярка,
И ёшь (как мы ругались) в клёшь! —
Кругами вскачь,
чтоб стало жарко,
Пока без сил
не упадешь...
Так
целину мы поднимали.
Да уж такая, знать, стезя:
Как по лбу обухом —
узнали
Позднее:
степь пахать нельзя.
Она становится
пустыней
И ей рожать уже невмочь...
Я сделался от злости синий,
Да этим горю не помочь...
Понятно,
это было позже,
А в ту эпоху, так сказать,
Я даже, вроде, как-то ожил,
Себя героем стал считать.
Послал деньжат
старушке-маме.
И, тем согласно временам,
Как протрубили весть
о БАМе,
Я сам отправился на БАМ.
И там,
в восточной нашей дали,
Там тоже было будь здоров!
И мерзли мы,
и голодали,
Кормя собою комаров.
И вот,
когда стальную ветку
Назло чертям мы провели,
Узнали,
что чертячьи детки
И тут нас крепко провели.
Такая уж, поверьте,
жалость,
Ну, прямо лучше и не жить:
По этой ветке,
оказалось,
Державе нечего возить...
Я разъярился,
трали-вали!
И вместе с бамщицей-женой
Вновь объявился на Урале
И вот завел шинок пивной.
Такая вот, друзья,
судьбина
(Горька, как водка, и крепка)
Крестьянского, простите, сына,
Невежи, лаптя, мужика.
А впрочем, с этою судьбою
Мы все в России рождены,
За исключеньем тех, не скрою,
Кто в просторечьи —
«пузаны».
Ну ладно,
хватит на сегодня.
А то, что я «грузином стал»,
Так это Вася за три сотни
Меня таким нарисовал.
Я возмутился: не похоже!
Какой-то, мол, не русский вид!
А он: цени талант дороже,
Добьюсь и сходства,
говорит...
