Я так давно не слышал искреннюю ложь.
Я ненавижу вопли, сквозящие между строчек размеренных ритмов
читающих бредовые но очень правильные стихи
чьи авторы, погибшие так грустно и так тихо
никогда не скажут нам ненужное "прости".
Я если б мог, я проложил бы путь,
пусть шаткую канатную дорогу
в мир, который может быть, наверное, возможно, еще смогли бы мы вернуть,
не будь мы подлецами. Стыдно ль Богу
(при условии, конечно, что он есть), за этот идиотский штрих
в моих кардиограммах, по которым я считаюсь мертвым?
Я устал страдать, я от молчания охрип
и задыхаюсь кислородом спертым,
мои мысли - реакция обмена
тысячи химических веществ в моей крови,
я видел боль - там перепутанная схема,
хуже, чем реакция любви.
Мой мир оскалился мне перевернутым дном
переполненной чашки, где кофеина лишь на дне,
а остальное - слезы, как я мог таким глупцом
оставаться век с собой наедине,
но у меня есть алиби: ведь я отброс,
я чертов искореженный поэт,
о да, я зол, небрит, и весь порос,
и я неправильно одет,
в моих глазах смеется мрак,
я ничего не знаю, но не суть,
ведь я дурак.
Когда же принесут
мой счет, в котором я поймаю ритм,
тот самый, может станет легче вам,
а может мне, хотя мне даже сто молитв
не уготовят храм.
Я... полно. Хватит драм.
Я удаляюсь. Счастья и удачи вам,
я буду письма присылать сожженные заранее,
и все, что было зашифрую задом наперед,
сломаю содержание
и симпатических чернил флакон моя душа прольет
на белый, как саван, конверт.
Простите. Столько зим, а воздух здесь всё тот же
и в ушах огонь не умолкает, а мольберт
заткнет гуашью синие березы,
я ненавижу акварель, она свободна,
мне никогда не стать таким.
Что ж... я привык, нормально, превосходно,
как будет вам угодно, господин,
но боль тянущих чувства не останется навек,
и всплески выбегут наружу в степь
а там не выживет бесстрастный человек,
я оборву однажды цепь,
и мне плевать. Я многое стерпел,
стерплю и это, только музыку не трожь,
не выключай, он так прекрасно пел,
я так давно не слышал искреннюю ложь...
читающих бредовые но очень правильные стихи
чьи авторы, погибшие так грустно и так тихо
никогда не скажут нам ненужное "прости".
Я если б мог, я проложил бы путь,
пусть шаткую канатную дорогу
в мир, который может быть, наверное, возможно, еще смогли бы мы вернуть,
не будь мы подлецами. Стыдно ль Богу
(при условии, конечно, что он есть), за этот идиотский штрих
в моих кардиограммах, по которым я считаюсь мертвым?
Я устал страдать, я от молчания охрип
и задыхаюсь кислородом спертым,
мои мысли - реакция обмена
тысячи химических веществ в моей крови,
я видел боль - там перепутанная схема,
хуже, чем реакция любви.
Мой мир оскалился мне перевернутым дном
переполненной чашки, где кофеина лишь на дне,
а остальное - слезы, как я мог таким глупцом
оставаться век с собой наедине,
но у меня есть алиби: ведь я отброс,
я чертов искореженный поэт,
о да, я зол, небрит, и весь порос,
и я неправильно одет,
в моих глазах смеется мрак,
я ничего не знаю, но не суть,
ведь я дурак.
Когда же принесут
мой счет, в котором я поймаю ритм,
тот самый, может станет легче вам,
а может мне, хотя мне даже сто молитв
не уготовят храм.
Я... полно. Хватит драм.
Я удаляюсь. Счастья и удачи вам,
я буду письма присылать сожженные заранее,
и все, что было зашифрую задом наперед,
сломаю содержание
и симпатических чернил флакон моя душа прольет
на белый, как саван, конверт.
Простите. Столько зим, а воздух здесь всё тот же
и в ушах огонь не умолкает, а мольберт
заткнет гуашью синие березы,
я ненавижу акварель, она свободна,
мне никогда не стать таким.
Что ж... я привык, нормально, превосходно,
как будет вам угодно, господин,
но боль тянущих чувства не останется навек,
и всплески выбегут наружу в степь
а там не выживет бесстрастный человек,
я оборву однажды цепь,
и мне плевать. Я многое стерпел,
стерплю и это, только музыку не трожь,
не выключай, он так прекрасно пел,
я так давно не слышал искреннюю ложь...
