ТАРАГАРЩИНА. Часть 30
* * * *
Откройте секрет, если мне невдомек:
Русь - резвый рысак иль рабочий конек?
Элитный скакун или тяжеловоз,
Влачащий телегу под градом угроз?
А вдруг это пони, из всех своих сил
Копытящий цирка манежный опил?
Крестьянская лошадь, влекущая плуг
На пашни большой черноземистый круг?
Конь, тянущий в пене набитый битком
Большой тарантас? Или что седоком
От зноев всех лет и морозов всех зим
В конюшне лелеем, храним и щадим?
Откройте глаза мне, да стану я зряч -
Русь напоминает какую из кляч?
Русь - кляча? Русь - тройка? А, может - Пегас,
Несущий не плуг и большой тарантас
По жиже суглинков глухих деревень,
А нас - на крылах в светлый завтрашний день?
Как хочется верить в подобный намек...
Но ясно давно - норовист тот конек:
Кусал седоков и ногой землю рыл,
Не всяким дано удержался меж крыл.
Упорных кусал, а упавших топтал...
Но что интересно: короче не стал
Тот список желающих, всем нам назло,
Пегаса взнуздать и отдать под седло.
А крылья - излишество, жлобство и кич
И в случае крайнем их можно постричь.
На каждую клячу найдется сбруя:
Хомут и узда, стремена и шлея.
А коли достался вам конь-баламут,
То не пожалейте нагайку и кнут.
А станет брыкаться, так можно не раз
Бичом между крыл, меж ушей и меж глаз.
А лучше - под ребра да парою шпор
И мчаться во весь лошадиный опор.
Мелькают дома, купола и кресты...
Какой росс не любит веселой езды
Без смысла, без устали и без дорог!
Что ни гражданин, то беспечный ездок,
Что ни россиянин - способный жокей,
Любой в коневодстве постиг апогей.
И вот результат: чем он более груб,
Чем злее он хлещет и холку, и круп
И чем беспощаднее гонит коней,
Тем кони послушней, тем кони смирней.
В азарте седок скачет с места в карьер,
Берет без труда за барьером барьер,
Любая конем выполняется блажь.
Трибуны в восторге: какой пилотаж!
Он не для влаченья кладбищенских дрог,
Конь - Сивка, конь - Бурка, Конек-Горбунок! -
Тот чудо-конек (лишь ему прикажи),
Который любые возьмет рубежи.
Готов рубежи брать и дальше, и впредь,
Не надо щадить только шпоры и плеть.
Напорист Пегас: он не лошадь, а танк!
Но и переменчив, как дикий мустанг.
То он вездесущ и пронырлив, что хорь,
А то - приключится вдруг странная хворь:
По-ихнему сплин, а по-русски - хандра,
И конь уж не тот, что был позавчера:
Чужих не подпустит к себе за версту,
Отвергнет подпругу, седло и узду.
Рванется, и пылью клубя из-под ног,
Помчит по степи - горд, пуглив, одинок.
Бесцельно, но страстно. Пусть и налегке.
И с тайной мечтой о лихом седоке.
Русь - тот же мустанг. Ей и нужен жокей,
И скинуть стремится его поскорей.
* * * *
Последних ночей если взять череду,
Захар просыпался в поту и бреду,
Крестясь в страх и темень кремлевских палат.
Ведь нервы - они не пеньковый канат.
Палаты ему - что тюремный острог,
Попробуй, засни словно зимний сурок,
Не зная, лишишься какой из свобод:
Тепло перекроют или кислород?
Соратники, словно побитые псы,
Неделю к Захару не кажут носы
(Нюх, кстати, отменный у этих носов),
Все ждут, куда склонится чаша весов.
Умей обонять, а все прочее - тлен.
Нос - самый рабочий политика член.
От знатных врагов не спасают кремли,
Но тлеют в душе злой обиды угли:
Забыли, поклон им за то до земли,
Но куревом, водкой помочь бы могли!
И здесь даже недруга Мэр обкорнал,
Надежно задраен торговый канал.
Привыкнув к “Кристаллу” и фирме “Дукат”,
Непросто осваивать вновь суррогат.
Паленку хоть сутки подряд керосинь,
Трещит голова лишь, а сна - ни на синь.
И муть на душе, непокой и погром...
Противная штука сивушный синдром.
В компании, может, оно б и пошло,
А вот в одиночку - уже тяжело.
Сиди, жди грозы из собравшихся туч...
А что остается? Противник могуч,
Его рать несчетна, послушна, стройна.
А что у Захара? Лишь “Made in China” -
Погнутая кружка. Не рог, не бокал,
Но, в общем, сойдет, чтоб налить самопал.
Потом закусить всё ириской “Кис-Кис”...
Фигня! Приходилось пить и атифриз,
Клей и политуру, топить гуталин,
Настаивать в банке всю ночь “Поморин”,
Шампунь дегустировать, множество браг,
И даже однажды попробовать лак.
Нашли чем пугать! Да под тот суррогат
Он дюжину б вынес подобных блокад.
Без закуси трудно (подводит Госснаб),
Но хуже другое: тоскливо без баб!
Кого приласкать? Кому душу излить?
Кого под нетрезвую руку побить?
В безделье и скуке листая журнал,
Захар об Оксанке не раз вспоминал.
Явись она - точно бы поколотил,
А после... А после, конечно б, простил.
Да, не эталон женских нравственных норм,
Зато покоряет изяществом форм.
Словарный запас неказист и не густ...
Пусть так, допускаю. Зато какой бюст!
Он брошенней всех робинзонов и круз...
Но вспомнилось вдруг про оставленный груз.
Коробит, конечно, но стыд победив,
Надует одну из резиновых див,
Разденется, свет припотушит... и в рот
Ей граммов пятьсот для начала нальет.
Сам будет из кружки, она - из горла...
От гаммы желаний заныла скула.
Когда же тоски беспредела достиг,
То вышел во двор поискать грузовик.
Темно на задворках Кремля: глаз коли,
Не видно ни неба, ни звезд, ни земли.
Но, к счастью, колоть не пришлось ему глаз,
Слегка поплутав, обнаружил КамАЗ.
До боли родной: от рессор до болтов.
Покрашен, заправлен и к рейсу готов.
И груз уцелел - хоть вези его в ГУМ...
Но вот посторонний доносится шум.
Захар было сжал монтировки металл,
Но голос Оксанкин ему прошептал:
“На реплики время не надо, не трать!
ОНИ сговорились Степана сдавать,
Боятся, что Мэр настучит по мордам.
ОНИ уже близко, идут по пятам.
Настигнут - попомни: отвинтят рога,
Нам следует срочно срываться в бега!
Да что на тебя вдруг нашел за столбняк?
Скорее придумай, что делать и как”.
Про “женское сердце” попал не в струю,
Забудьте слова мои про чешую.
Трепещет описывать сцену рука,
Фантасмагорична она и дика:
Несется КамАЗ, сея чад, сея стук,
Теряя бессчетное множество штук:
Резиновых штук, штучек из ПВХ,
Из дерева, пластика... Чтоб до греха
Вас не доводить, на такой иду шаг:
Я ставлю в конце многоточия знак...
Отмечу лишь, что достославный момент
Стал вскоре одной из столичных легенд
(А миф всенародный - он непобедим):
Как дворники утром сметали интим
От самой Манежной и вплоть до Кольца.
Всезнайству людскому не видно конца!
А наш грузовик... Он все мчал по прямой,
Спустя полчаса был уж за Кольцевой,
В Клину появился он через часок,
Наутро же - мял новгородский песок.
Без отдыха жмут: не засни, не приляг.
Бегут от столицы, ее передряг,
Интрижек, предательства, драчек и склок
В любимый ад русских шоссейных дорог.
Забыто все, что не срослось. И не жаль,
Поскольку лежит впереди Магистраль.
И правила здесь без помпезности поз:
Сломался товарищ - подай ему трос,
Солярку, запаску и дельный совет.
А метров за сто притуши дальний свет.
Гнать жадных и подлых, а слабым помочь...
Об этом с Захаром мы спорили ночь.
Он все из китайского пил стопаря,
А рядом Оксана сидела, куря.
Из Мурома в Астрахань (может, в Тамбов)
Таранил груз рыбы (а, может, грибов),
Возможно, тушенки - нехитро забыть.
Крюк сделал проведать да водки попить.
Купили графин. Показалось, что мал.
Сходили еще. Тут мне и рассказал
Про трудные версты своих одиссей.
Не верил, смеялся я: “Надо в музей
Тебя отдавать. Ты - живой экспонат!”
Захар обижался, срывался на мат.
Второй нас с Захаром графин примирил,
Так, что даже кружку он мне подарил.
Ну, вроде как знак, что меж нами стал мир...
Не бог весть какой для меня сувенир,
Но кружка со смыслом и в том ее прок,
Она как свидетель правдивости строк,
Что я накропал. А коль кто уличит,
То кружка (спасибо ей) мудро смолчит.
Но может подумать: “В деталях ли суть?
Могли исказить, взяв по литру на грудь:
Забыть похвалить, переврать псевдоним...
Но этот дефект без труда устраним.
Тотальную ложь - тяжелее. А жаль.
Суть именно в ней и она - не деталь.
Но в этом вранье вашей жизни весь сок...”
Э-э, как растащило пластмассы кусок!
Финал долгожданный... Нет, парень, постой,
А с теми что, - кто за кремлевской стеной
Грызется подобно взбесившимся псам?
Отстаньте
О том я не ведаю сам.
А КТО ХОЧЕТ ЗНАТЬ, - МОЙ БЕСПЛАТНЫЙ СОВЕТ:
ЧИТАЙТЕ ПОДШИВКИ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ГАЗЕТ.
КОНЕЦ
