Воробей
Жил-был в Москве воробей
На улице тихой, среди фонарей.
Среди воробьёв, его многие знали,
Но никогда в стае не уважали.
Был он не таким, как другие,
Как голуби иль воробьи остальные.
За корочку хлеба он не марался
И пред людьми не унижался.
Еду в полёте сам себе добывал,
За шустрыми мошками летал на вокзал.
Он не чирикал впустую, а пел.
Эту манеру у дроздов подсмотрел.
Он не дрался с товарищами своими,
Хоть те его и позором клеймили.
Он был самостоятелен, добр и горд,
Не хотел быть частью воробьиных когорт.
Не волновала его мелкая суета,
Летал он и пел от рассвета и до заката.
Глупые не понимают пророков,
Ведь по горло погрязли в пороках.
Наш воробей стаю хотел изменить,
Любить целый мир, он хотел научить.
Но мелкие птицы смеялись над ним,
Авторитет «мудрых» непоколебим.
С гордым воробьём не дружит никто,
Его одногодки клянчат хлеб у метро,
Им не хочется слушать о красоте и о правде,
Зачем думать им о такой ерунде?
Вся сила в воде и еде!
Так уж заведено в птичьей среде!
Нашего героя воробьихи не любят,
Их лишь заботит воспитание чад.
Песни не трогают их мелких сердец
Им нужен защитник, настоящий самец!
Летунок и певец – это блажь,
Речи о правде – несусветная фальшь.
Нет, героя здесь не понимали,
И из стаи, как безумца, прогнали.
Но надо сказать, что он не горевал,
От постоянной борьбы он устал.
Сложно тех научить, кто слушать не хочет,
И над тобой постоянно хохочет.
Он летел по бульвару и песни пел
И нечаянно крылом ворону задел.
«Извините, меня»,- сказал воробей.
«Замолчи, несчастный плебей!»
Ворона на него нападала,
Воробья извинения она осмеяла.
Герой наш закрылся крылом,
А враги его столпились кругом.
Он хотел улететь, его прибили к земле,
Враги ведь превосходили в числе.
Клювами чёрными, острыми
Вороны убить бы смогли,
Но воробей хоть и мал,
Но крепок, потому не пропал.
Но сильно его исклевали,
Перья нещадно они вырывали.
Наш герой потерял сознание,
Хотел, чтобы закончилось это страдание.
Проснулся он в железной клетке,
В кормушке зёрнышки, водичка в пипетке.
Крыло измазано йодом и зелёнкой,
Весело прыгать не позволяют скромные силёнки.
Тут к нему и хозяйка пришла,
Нежно из клетки его извлекла.
Воробей встрепенулся в её добрых руках,
Больше его не терзал страх,
Оттого, что потерял он свободу,
Которую ему сменили на свежую воду.
Еле слышно запел,
Но песня не вышла, лишь прохрипел.
Но хозяйка была восхищена,
Не ожидала такого от хрипуна.
Шли дни. Герой мой лечился,
От девичьей ласки совсем приручился.
Она полюбила характер и песни его,
Воробья не смущало детское иго.
Девчонку ценил больше стаи своей,
Она оказалась смешней и теплей,
Чем те, с кем он жил много лет,
Побирушек и пустых приверед.
Он выздоровел, но не желал улетать,
Туда, где его готовы опять заклевать.
Воробью там хорошо, где его любят,
Где ласкают его и голубят.
А зачем жить там, где тебя презирают,
И во всех несчастьях и бедах тебя обвиняют,
Там, где нет настоящей любви,
А принят принцип «жри и дави».
Нет, лучше с любовью в неволе пожить,
Чем на свободе в одиночку бродить.
На улице тихой, среди фонарей.
Среди воробьёв, его многие знали,
Но никогда в стае не уважали.
Был он не таким, как другие,
Как голуби иль воробьи остальные.
За корочку хлеба он не марался
И пред людьми не унижался.
Еду в полёте сам себе добывал,
За шустрыми мошками летал на вокзал.
Он не чирикал впустую, а пел.
Эту манеру у дроздов подсмотрел.
Он не дрался с товарищами своими,
Хоть те его и позором клеймили.
Он был самостоятелен, добр и горд,
Не хотел быть частью воробьиных когорт.
Не волновала его мелкая суета,
Летал он и пел от рассвета и до заката.
Глупые не понимают пророков,
Ведь по горло погрязли в пороках.
Наш воробей стаю хотел изменить,
Любить целый мир, он хотел научить.
Но мелкие птицы смеялись над ним,
Авторитет «мудрых» непоколебим.
С гордым воробьём не дружит никто,
Его одногодки клянчат хлеб у метро,
Им не хочется слушать о красоте и о правде,
Зачем думать им о такой ерунде?
Вся сила в воде и еде!
Так уж заведено в птичьей среде!
Нашего героя воробьихи не любят,
Их лишь заботит воспитание чад.
Песни не трогают их мелких сердец
Им нужен защитник, настоящий самец!
Летунок и певец – это блажь,
Речи о правде – несусветная фальшь.
Нет, героя здесь не понимали,
И из стаи, как безумца, прогнали.
Но надо сказать, что он не горевал,
От постоянной борьбы он устал.
Сложно тех научить, кто слушать не хочет,
И над тобой постоянно хохочет.
Он летел по бульвару и песни пел
И нечаянно крылом ворону задел.
«Извините, меня»,- сказал воробей.
«Замолчи, несчастный плебей!»
Ворона на него нападала,
Воробья извинения она осмеяла.
Герой наш закрылся крылом,
А враги его столпились кругом.
Он хотел улететь, его прибили к земле,
Враги ведь превосходили в числе.
Клювами чёрными, острыми
Вороны убить бы смогли,
Но воробей хоть и мал,
Но крепок, потому не пропал.
Но сильно его исклевали,
Перья нещадно они вырывали.
Наш герой потерял сознание,
Хотел, чтобы закончилось это страдание.
Проснулся он в железной клетке,
В кормушке зёрнышки, водичка в пипетке.
Крыло измазано йодом и зелёнкой,
Весело прыгать не позволяют скромные силёнки.
Тут к нему и хозяйка пришла,
Нежно из клетки его извлекла.
Воробей встрепенулся в её добрых руках,
Больше его не терзал страх,
Оттого, что потерял он свободу,
Которую ему сменили на свежую воду.
Еле слышно запел,
Но песня не вышла, лишь прохрипел.
Но хозяйка была восхищена,
Не ожидала такого от хрипуна.
Шли дни. Герой мой лечился,
От девичьей ласки совсем приручился.
Она полюбила характер и песни его,
Воробья не смущало детское иго.
Девчонку ценил больше стаи своей,
Она оказалась смешней и теплей,
Чем те, с кем он жил много лет,
Побирушек и пустых приверед.
Он выздоровел, но не желал улетать,
Туда, где его готовы опять заклевать.
Воробью там хорошо, где его любят,
Где ласкают его и голубят.
А зачем жить там, где тебя презирают,
И во всех несчастьях и бедах тебя обвиняют,
Там, где нет настоящей любви,
А принят принцип «жри и дави».
Нет, лучше с любовью в неволе пожить,
Чем на свободе в одиночку бродить.
