…Было темно, холодно и сыро. Он стоял посреди площади с мешком на голове в ожидании команды. Ощущение безнадежности всего происходящего сковало его тело какой-то странной слабостью и апатией – настолько, что даже свободно наброшенная петля казалась невесомой и совсем не жгла шею. А ведь должна бы вроде? По крайней мере, именно так говорилось во всех этих дурацких старых романах. «Милая, где же ты? Увидимся ли с тобой снова, ТАМ, потом, после ВСЕГО?..» Внезапно его размышления прервал звук приближающихся шагов, чья-то рука легко коснулась плеча, затем шеи, щеки... «Вот и всё! – подумал он. – Сейчас затянут...петлю». Однако вместо этого пахнуло чем-то очень приятным и теплым, и до боли знакомый голос весело произнес:

– Ты бы отдохнул чуток. Релеев, блин! А то ведь так самого скоро Кондратий хватит…

– Рылеев, – машинально поправил он.

– Да пофиг! Хоть Пестель с Якубовичем. На вот, чайку хлебни с ватрушкой.

Щурясь от ударившего в глаза яркого утреннего света и ощущения внезапного избавления, недавний арестант с жадностью набросился на еду.

– Тебе ещё долго сегодня? – спросил голос.

– Да… не очень, думаю. Часок, наверное.

– А а, ну ладно тогда. Твори.

…На этот раз его звали Клавдий. Он шёл в толпе восставших под командованием беглого фракийского гладиатора. Войска Марка Лициния Красса медленно теснили повстанцев к Силари. Берег был заполнен довольно скудно одетыми и вооруженными людьми, а чуть дальше от реки железными зубами Великой Империи щерились ряды легионеров. Небо над полем битвы темнело и хлопало крыльями слетающихся отовсюду стервятников. Глядя на этот последний рубеж своей жизни, Клавдий вдруг увидел дом, увитый лозой винограда, и темноволосую девушку, протягивающую ему на ладонях тяжёлую спелую гроздь. Затем ощутил её нежные пальцы на своем лице и вкус ягоды, такой же терпко-сладкий, как аромат знакомых губ… Стряхивая внезапные воспоминания, он обернулся на крик стоявших рядом воинов. Один из них протягивал руку, указывая куда-то вперед. Посмотрев туда, Клавдий заметил, как первая «черепаха» медленно и страшно двинулась вперед. Началось! Выставив перед собой мечи, копья, колья, хватая камни, повстанцы понеслись навстречу методично двигающейся на них громаде. Сжимая оружие, он с криком бежал среди остальных. Удар о тяжелый щит был так силён, что у воина потемнело в глазах. В следующий миг он обнаружил себя лежащим на камнях, а над ним заносил свой меч огромный легионер с перекошенным от страха и злости лицом. «Всё!» – успел подумать он, сжимаясь в ожидании удара…

– Ну хватит уже, обедать пора! Сколько тебя ждать, – снова знакомым голосом, не опуская меча, произнес легионер…

– Ой, Анечка, – прохватился Клавдий… то есть Кирилл. – Сейчас иду!

Жена лебёдушкой вплыла в дверную арку, разбавляя застоявшийся воздух комнаты ароматами кухни и дешёвого парфюма и добродушно ворча:

– Пошли уже… писатель! Борщ вон стынет. А трескотня твоей машинки весь дом достала. Кстати, – нет бы на компьютере печатать, как все нормальные современные люди…

– Компьютер, Анечка, – это так вульгарно! Ширпотреб какой-то. А вот у меня зато – раритет. И вообще: все величайшие произведения на «Ремингтонах» да «Ундервудах» писались! Так-то. Декабристочка ты моя…

– Ладно тебе, Кирюш, не подмазывайся. Пошли лучше на кухню, – кормить тебя буду. У меня ж задача сейчас какая? – не дать своему прозаику с голоду помереть в порыве творческого вдохновения!..

Она грациозно повернулась, поведя плечами, пошла, приглашая его за собой, уверенная , что он не откажется от приглашения. И писатель-прозаик Кирилл Невостребский, встав из-за письменного стола и потянувшись до хруста, отправился на кухню вслед за своей «декабристочкой», с наслаждением втягивая носом аромат упревшего на плите борща…