К Зинаиде Гиппиус

Психоделика Аня

Апофеоз душевного зигзага,

неведомость движений и молитв -

незримая загадочность связала

иноприродность, пафосность и ритм.

Безумная в зеркальном отраженье...

как сумрак злобы, выпуклый рассвет,

что создал демон в сфере приближенья,

где и пятна живящей силы нет.

И только сырость давит на сознанье,

закостневела революций прыть:

мы по карманам яды рассовали

чтоб застеклиться от желанья выть.

Перед кем обнажиться, Боже,

ты позволишь, доколь азартна?

Мигом вылезу вон из кожи

не пленяясь далёким "завтра"...

А душе так гораздо проще

без телесной той оболочки,

ты прости, если вдруг возропщем,

если сил нет закончиь строчку.

Опускаюсь в хроники событий,

где волчонком ты пускалась в злость,

и вплетаюсь молча в твои нити

(крайностей двойных - двойную трость)

А Париж смешался с Петербургом,

и антихрист душу истаскал...

Будто в бездну падают окурки

слов. И эхо между скал.

Мелкая дрожь в пальцах,

жизнь - это ложь, пойми...

Не продолжай скитаться

таинством меж людьми.

Третьего нет Завета,

вера как смутный сон

в сумерках. под секретом,

(быть напоказ не резон),

сердце в кукольном доме

бьётся о мягкий картон,

и в унисон ему вторит

вечность, зашитая в стон.

На душе кулаки как камни,

тяжелеющие с ударом...

мне как будто вырвали гланды

и раскрылись другие раны,

и спасаться любовью поздно,

словно в выстреле сердце глохнет,

хоть какой бы пришёл Апостол,

столько душ подсобралось дохлых!

Что осталось? Смотреть в небо.

И терзаться судьбой мира.

Мне туда б, где Бориса с Глебом

"от грехов" причащают миррой...

Шепчи, пресмыкайся и вейся -

не вижу, не буду, не знаю.

Отдай горячительным смесям

себя - отдалённой от рая.

Поступки, привычки, раскрутки,

и новое сердце ужалишь,

чтоб дальше разжёвывать - сутками,

поветь мне, что это не зависть.

Не страшно, не больно, заманит

чужая история жизни.

Успеть отвернуться мне мало,

увидеть хочу этот выстрел.

Защитная оболочка -

эгоцентризм в чулочках...

Румяная дъяволица

рисует "Живые лица",

цепляясь за отраженья,

планирует изверженьем

раздумий и наблюдений -

за обликом хитросплетений,

поступков, конфликтов, жестов,

терзая мужскую женственность.

Его двенадцать апостолов,

Твои двенадцать проблем...

Стучишь кулаком по столу,

безруким стучать-то чем?

Нервозное состояние,

молчание, взгляд в упор...

Измеришь ли расстоянием

позор?

В каждом калибре твои пантомимы,

твоя эмиграция...в пастбище книг.

Чего ты лишаешься, выстрелив мимо

и спрятавшись в панцирь любви?

Опять повторяется утро и вечер

стремительной засухой сердце облив.

Забыться, уснуть показалось бы легче,

но жизнь припекает, душевный нарыв

дошёл до предела и всё же ты дышишь

и ходишь по улицам, зная беду...

а по подоконнику бегают мыши,

и мысли всё горче, всё дальше ведут.