Заржавели листья в ноябре
Заржавели листья в ноябре,
Грязной стружкой засыпают ноги.
Со стрелой, отравленной в ребре,
Я бегу от страха и тревоги.
По бокам уродцы-близнецы –
Серые, измученные стены.
И кричат, визжат во все концы
Мертвые, безликие сирены.
Холод заполняет пустоту,
И перчатки руки не согреют.
Верил я в любовь и в красоту,
Но не знал цены за эту веру.
Потускнели стекла у витрин,
Фонари к луне взывают блёкло.
Город словно встал на карантин,
Захлебнувшись чьей-то острой болью.
Я уже иду который год,
В лабиринтах путаясь осенних…
Я не вижу знаков на «Вперед» —
Только указатель на «Смиренье».
Грязной стружкой засыпают ноги.
Со стрелой, отравленной в ребре,
Я бегу от страха и тревоги.
По бокам уродцы-близнецы –
Серые, измученные стены.
И кричат, визжат во все концы
Мертвые, безликие сирены.
Холод заполняет пустоту,
И перчатки руки не согреют.
Верил я в любовь и в красоту,
Но не знал цены за эту веру.
Потускнели стекла у витрин,
Фонари к луне взывают блёкло.
Город словно встал на карантин,
Захлебнувшись чьей-то острой болью.
Я уже иду который год,
В лабиринтах путаясь осенних…
Я не вижу знаков на «Вперед» —
Только указатель на «Смиренье».