В старину, в старину дружно уживались
В одной норке обезьяна, и лиса, и заяц.
Днем на поле и в горах весело играли,
К ночи в лес свой возвратясь, вместе засыпали.
Раз прослышало о том божество на небе
И свалилось, словно гром, в лес, где жили звери.
Обратившись старичком, слабым жалким нищим,
Поклонилось трем зверям, попросило пищи.
Стало жалко старичка ловкой обезьяне,
Собрала она ему целый воз бананов:
— Кушай, бедный старичок, кушай, жалкий нищий,
Я потом тебе нарву ананасов тыщу!
Как услышала лиса, – побежала к речке,
А вернулась – принесла рыбу на дощечке:
— Кушай, бедный пилигрим, кушай до отвала!
Хочешь, – с моря принесу крабов и омаров!
Тут согбенный старичок поглядел на зайца:
— Обезьяна и лиса помогли мне, старцу.
Только от тебя, смотрю, помощи мне нету.
Горько, горько, говорю, и печально это!
Зайчик, выслушав, захлопал грустными глазами:
— Обезьяна, принеси хворосту вязанку!
Ты, лисица, запали хворост и дровишки!
Все исполнили они как велел зайчишка...
Загудел большой костер, стало жарко, дымно.
Молвил зайчик старичку: — Негде взять еды мне!
Стыдно, стыдно за себя: глупый, неискусный...
Я тебе поджарю мяса, будет очень вкусно...
Не успел он так сказать, как подпрыгнул рьяно
И одним прыжком попал в огненное пламя!
Старичок, увидев это, ахнул, пошатнулся,
Вмиг прекрасным божеством снова обернулся:
— Зайчик, сердца твоего не опишешь словом!
Ты своей не пожалел жизни для другого!
Слезы капают, бегут... Нет тебя дороже!
Кто еще на всей земле поступить так сможет?
Сей же миг тебе ожить я повелеваю
И бессмертья эликсир с нежностью вручаю!
Зайца, прыгнувшего в пламя, чтоб поел убогий,
Божество взяло с собой в лунные чертоги.
Над серебряным дворцом звездочки раскиданы,
А когда светла луна, зайчика там видно.
Как услышишь чей-то сказ: “Жил-был Лунный Заяц...”, —
Не удержишься от слез, в сердце – благодарность.
(из Рёкана, 1758-1831)
(По китайским и японским поверьям, тени на полной луне — это очертания живущего там Лунного Зайца, который сидит под лавровым деревом и толчет пестиком в ступке эликсир бессмертия)
В одной норке обезьяна, и лиса, и заяц.
Днем на поле и в горах весело играли,
К ночи в лес свой возвратясь, вместе засыпали.
Раз прослышало о том божество на небе
И свалилось, словно гром, в лес, где жили звери.
Обратившись старичком, слабым жалким нищим,
Поклонилось трем зверям, попросило пищи.
Стало жалко старичка ловкой обезьяне,
Собрала она ему целый воз бананов:
— Кушай, бедный старичок, кушай, жалкий нищий,
Я потом тебе нарву ананасов тыщу!
Как услышала лиса, – побежала к речке,
А вернулась – принесла рыбу на дощечке:
— Кушай, бедный пилигрим, кушай до отвала!
Хочешь, – с моря принесу крабов и омаров!
Тут согбенный старичок поглядел на зайца:
— Обезьяна и лиса помогли мне, старцу.
Только от тебя, смотрю, помощи мне нету.
Горько, горько, говорю, и печально это!
Зайчик, выслушав, захлопал грустными глазами:
— Обезьяна, принеси хворосту вязанку!
Ты, лисица, запали хворост и дровишки!
Все исполнили они как велел зайчишка...
Загудел большой костер, стало жарко, дымно.
Молвил зайчик старичку: — Негде взять еды мне!
Стыдно, стыдно за себя: глупый, неискусный...
Я тебе поджарю мяса, будет очень вкусно...
Не успел он так сказать, как подпрыгнул рьяно
И одним прыжком попал в огненное пламя!
Старичок, увидев это, ахнул, пошатнулся,
Вмиг прекрасным божеством снова обернулся:
— Зайчик, сердца твоего не опишешь словом!
Ты своей не пожалел жизни для другого!
Слезы капают, бегут... Нет тебя дороже!
Кто еще на всей земле поступить так сможет?
Сей же миг тебе ожить я повелеваю
И бессмертья эликсир с нежностью вручаю!
Зайца, прыгнувшего в пламя, чтоб поел убогий,
Божество взяло с собой в лунные чертоги.
Над серебряным дворцом звездочки раскиданы,
А когда светла луна, зайчика там видно.
Как услышишь чей-то сказ: “Жил-был Лунный Заяц...”, —
Не удержишься от слез, в сердце – благодарность.
(из Рёкана, 1758-1831)
(По китайским и японским поверьям, тени на полной луне — это очертания живущего там Лунного Зайца, который сидит под лавровым деревом и толчет пестиком в ступке эликсир бессмертия)
