Предание о Тихвинской иконе Божией Матери
Книга преданий
ПРЕДАНИЕ
О ТИХВИНСКОЙ ИКОНЕ
БОЖИЕЙ МАТЕРИ
Объяви всем находящимся
в обители, да возьмут икону Мою
и обойдут по стенам вокруг,
и узрят милость Божию.
«Жития Святых»
* * *
Святой Лука,
евангелист,
Идей Христовых проповедник,
Седобород, высок, плечист,
Старался развязать передник,
Но непослушная тесьма
В немыслимый стянулась узел;
И он, измученный весьма,
Сел на скамью,
сутул и грузен,
И на треножник кинул взгляд,
Где Божьей Матери икона
Уже немало дней подряд
Стояла так незавершённо...
Всё небывалым мастерством
В ней и светилось и дышало –
Задумчивых бровей излом,
Живые складки покрывала,
Соединённые круги
Над Ней и Сыном, знак союза,
И чуть приподнятой руки
Благословенье Иисуса.
Но тайно чувствовал Лука –
Пока трудов не довершали
Какие-то два-три мазка,
Какие-то две-три детали.
И он, передника не сняв
(Тесёмка там спаялась, мнится),
Спешит под сень церковных глав
На день грядущий помолиться.
* * *
У золотого алтаря
Он ночь в молениях проводит,
И вот уж ясная заря
Над вечным городом восходит.
Горят узоры царских врат
В своём небесном изобильи,
И чистым золотом горят
Резные ангельские крылья.
– О, Матерь Божья!
Будь щедра,
Всё встало без твоей заботы,
Дай силы свежей мне с утра
Для завершения работы.
Удачи дай наверняка
Не имя мне свое прославить,
А грешным людям на века
Твой образ праведный оставить.
Догадкой мудрой осени,
Чтоб тайна цвета мне открылась,
Чтоб все оставшиеся дни
Твоя мне вспоминалась милость... –
И только с просьбою такой
Он к Ней вознёсся благодарно,
Как свет заметил голубой
На чистом золоте алтарном.
И выше он поднял глаза,
И там узоры изменились –
В них отразились небеса,
Бессмертья краски отразились.
И он – к треножнику,
и нет –
Сомнения,
и устремлённо –
Он голубой наводит свет
На золотой узор иконы.
Там блик голубизны в глазах,
Там синий уголок подклада,
А там, погуще, синь в тенях,
И всё, как в жизни, всё, как надо! –
И на колени он упал,
Заплакал вдруг и засмеялся,
И узелок послушным стал,
Легко и просто развязался...
* * *
В те годы мудрый Теофил
Страной антиохийской правил,
Средь христиан он первым был,
Кто с Сыном Божью Матерь славил.
И чтобы в вере не остыть
И дух старанием утроить,
Решил он подвиг совершить –
В стране безбожной храм построить.
И потому Лука спешил
Посланье написать собрату:
«Достопочтенный Феофил!
Вчерашнюю восславим дату.
Я высшей волей написал
Икону Матери Господней.
И с радостью до солнца встал,
И у иконы день сегодня
Провёл...
Ах, Боже, свет какой!
Какие благостные лики!
Но слышу голос над собой:
– Забудь успех, творец великий.
Тому, кто первым из царей
Воспринял таинство крещенья
И душу, и мечты согрей
Сердечным жаром подношенья.
Пускай икона будет в нём,
Писание, Деяний свиток.
В стремлении царя большом
Всё это будет не избыток.
Основой храма станут пусть
Твои дары. Мир Божий тесен.
И Я начну в том храме путь,
И, право, будет он чудесен... –
И вот, о, славный Феофил!
Я шлю труды евангелиста
И веры свет,
что легче крыл
Возносит в праведный и чистый
Небесный храм...»
* * *
И жизнь прошла
Раба Господня Феофила.
И вправду словно два крыла
Икона наша возрастила.
С антиохийских берегов
В святыню Иерусалима
Она перенеслась –
таков
Ей выпал путь неизъяснимо.
И самарянин, и еврей,
И странник из персидской дали
Молились жарко перед ней
И исцеленье получали.
Но вновь сменились времена,
И вновь у ней пути крутые.
В Константинополе она,
В столице древней Византии.
И для неё особый храм
Владыка выстроил – Влахернский,
И пять веков икона там,
И оборвался путь вселенский...
Но нет, но нет! –
Её покой
Лишь на короткий миг приснился.
Идут язычники толпой,
Зоритель храмов объявился.
Святые ценности –
в костёр:
Иконы, утварь и одежды.
Какой в Империи разор!
И на спасенье нет надежды!
И падает за храмом храм,
И вот уж очередь
Влахерны.
Но нет иконы главной там! –
И в страшном ужасе неверный...
А Божья Матерь, между тем,
С притихшим на руках Младенцем –
В келейном тайнике меж стен,
Обёрнутая полотенцем.
А за столом –
старик седой
Читает; тихо голос льётся.
К обители пустынной той
Враг и за жизнь не доберётся...
* * *
Когда иконоборцев прах
Один лишь в памяти остался,
Раз византийский патриарх
С купцами русскими встречался.
– Скажите, молодцы!
У вас
Не объявлялась ли икона?
Там Богородица и Спас
Небесно-золотого тона.
Её в лихие времена
Мы непредвиденно теряли,
Но объявлялась вновь она,
Полна смиренья и печали.
И снова во Влахерне нет
Любимицы.
Уж не у вас ли
Царицы объявился след? –
Купцы, смутясь, лицом погасли:
– Прости, владыка!
Не видать
И не слыхать про эти были.
Хотя всё может быть, как знать,
Ведь мы когда в Руси-то были... –
И патриарх поник:
– О, да...
Вот так всегда перед бедою... –
Он оказался прав тогда.
Царьград разрушен был волною
Неисчислимых янычар.
И чувствовал владыка это.
– Не избежать нам Божьих кар,
Сживут, сживут грехи со света...
* * *
А в это время на Руси
Теплынь июльская стояла,
Над Ладогой утрами синь
В рассветном золоте сияла.
И чуть береговой туман
По тёплым заводям клубился,
Как будто бы огромный жбан
Парного молока разлился.
И вдруг над лоном чистых вод
Приметил местный люд сиянье,
Как будто золотистый плот
В неспешном двигался качаньи.
Вплотную к мысу подплывал,
И пела тишина стозвонно,
И сельский плотник увидал,
Что нет,
не плот там,
а икона.
На ней сияли Божья Мать
И на руках Её – Младенец.
Сквозь свет непросто увидать,
Но видел это поселенец.
Потом икона отплыла
Опять к мыску, сближая дали.
Напротив, где она была,
Там через годы церкви встали.
А возле Тихвина,
где штиль
И где совсем остановилась,
Там вскоре вырос монастырь,
И чудный храм Успенья вырос.
И занесли икону в храм,
На лучшем укрепили месте,
И с этих пор икона там,
И только об иконе вести
Летят по всем людским местам,
Как с Иорадана голубица,
И говорят,
что Грозный сам
Пред нею приезжал молиться.
* * *
Но жизнь и в северной стране,
Святым Владимиром крещённой, –
На недовольствах, на огне
И на людской слезе солёной.
Лишь поокреп маленько храм
И всё пошло, как подобало,
Как это недругам-врагам
Не по нутру ужасно стало.
Давай священника чернить,
Что он к деньгам и зелью жадный,
Не рвёт, мол, с ветхой жизнью нить,
Во всех делах зело нескладный...
И уж заметили не раз,
Как кто-то чёрный к церкви крался
С горящей паклей в поздний час,
Да упасли –
храм цел остался.
Но как-то (кто подумать мог!),
В ночь мглы кромешной и ненастья,
Тот чёрный всё же храм поджёг,
И к тихвинцам пришло несчастье.
К утру сгорело всё до тла.
Чернели угли отрешённо,
И лишь нетронутой была
Среди пожарища –
икона.
Огонь был яростен и жгуч,
Но даже краска не отстала, –
И только брызнул солнца луч,
Она, как прежде, засияла.
И тихвинский кузнец Пахом
Так горе выразил словами:
– Тебе мы новый срубим дом,
Лишь только будь,
Царица,
с нами!..
Пять раз сгорал в том месте храм,
Пять раз Христа помочь просили,
И снова главы к небесам
Кресты святые возносили.
Всем миром расчищали гарь,
Всем миром лес в бору валили,
И миром всем, как было встарь,
Сруб, помолившись, возводили.
Когда ж в последний раз забрал
Господь святыню в назиданье,
Построить князь Василий дал
Из камня церковь указанье.
И монастырь его отец
Стеною мощною обстроил,
Чтоб наконец-то жизнь чернец
Себе спокойную устроил.
И вот, когда как крепость стал
Сей монастырь,
тогда-то, мнится,
Великий царь и приезжал
Иконе знатной помолиться.
За то,
чтоб не терзала грусть,
Чтоб хворь проклятая отстала,
За то,
чтобы Святая Русь
Твердыней неприступной стала...
* * *
И пролетела жизнь его.
Приспело время Михаила.
Но только жаль,
и у него
Врагов ничуть не меньше было.
На север вторгся по весне
Воитель шведский
Делагарди,
На белом ехал он коне
Несметных полчищ в авангарде.
– Здесь, – говорил, – в монастыре
Есть чудотворная икона,
И захотелось, братья, мне
Отвесить чудной три поклона.
Один – чтоб в битвах счастлив был,
Другой – чтоб бился не впустую,
А третий – чтобы покорил,
Как пол-Европы,
Русь Святую. –
Вот монастырь.
И он в него,
Коня оставив, мирно входит,
Молиться хочет,
и его
К иконе в Божий храм проводят.
Он молится.
Но во дворе
Смеётся с другом: – Э, пустое! –
И конники по той поре
Встают в обители постоем.
Воитель оставляет их,
А сам на Новгород с войсками
Спешит в порядках боевых
И топчет свежий луг конями.
* * *
В те дни жила в монастыре
Благочестивая Мария.
Прозрели в прошлом январе
Глаза её, как тьма, слепые.
Когда уже совсем невмочь
От постояльцев новых стало,
Мария после службы в ночь
Вдруг Пресвятую увидала.
Навстречу к ней Она идёт,
И голос дивный раздаётся:
– Буди монашеский народ,
Пусть тут же за мечи берётся,
Гостей незваных гонит вон.
Царь Михаил вчера разбил их,
Они бегут, неся урон,
И вы гоните их, постылых! –
Мария будит чернецов,
И те, оружье взяв в подвалах,
Теснят врагов со всех концов,
Безвольных, сонных и усталых.
Забыв добычу и коней
И от ударов пряча лица,
Они торопятся скорей
От чёрных демонов укрыться...
И то-то гневом воспалён
Воитель шведский Делагарди,
Когда в бессильи видит он
Побег своих хвалёных гвардий.
И неизвестно почему
Средь этой скачки обозлённой
Вдруг вспоминается ему
Осмеянная им икона...
* * *
Но вскоре удалось собрать
Ему гораздо больше войска.
Он Русь спешит завоевать,
И нет и тени беспокойства,
Что в пепле храмов и божниц
Меч русский варвар не уронит
И перед ним не рухнет ниц,
И навсегда главы не склонит.
И нынче битву он начнёт
С того, что гордую святыню
Возьмёт, разрушит и сожжёт,
И превратит её в пустыню.
И темень войска своего
Он шлёт на гордую обитель.
Не видно свету самого,
И молит Бога местный житель:
– Такого вражьего числа
Русь от рожденья не знавала!
О, если б эта жуть прошла,
Как наваждение, пропала.
О, как бы мы перед Тобой,
Всё в мире позабыв, молились
И дерзкою своей душой
С какой бы радостью смирились!..
Но чужеземные войска
У стен ряды свои сгущают.
Гарцует конница, легка,
Стрелки пищалями стращают.
И полк подходит за полком
В пыли по самую макушку,
И на холме
перед леском
Уж бомбардиры ставят пушку.
* * *
На белом щегольском коне
Сам Делагарди выезжает,
Сияет солнце на броне,
Он гневно руку поднимает,
Штурмующих на приступ шлёт,
И с лесом лестниц,
со щитами
Волна людей о стены бьёт,
И медленно чужое знамя
Всё выше,
выше
от земли
К седым зубцам стены стремится,
И стрелы тучами легли,
И стая пуль смертельных мчится.
Вот-вот и встанет на стене
Смельчак со знаменем заморским. –
Как супротивиться волне
Лихих вояк – монахов горстке?!
Но дивный инок, сняв шелом,
К зубчатой нише подступает.
Он, словно пёрышком, бревном,
Смеясь в лицо врагам, играет.
Бьёт в лесницу одним концом,
Та рушится,
и, жертва мести,
Несётся вниз
кричащий ком
Со знаменем военным вместе.
И участь лестниц решена,
Атака первая отбита...
Смеётся инок:
– Вся спина,
Как будто киселём облита... –
Сдирает смоль сосны с лица,
Весёлый, сильный, ясноглазый,
И шлёт какого-то мальца
За новой иноческой рясой.
* * *
Но о беде бойцов Христа,
О том, несчастия какие,
Какие боль и маета, –
Об этом знала лишь Мария.
В подвале трапезном она
Всех пострадальцев разместила
И йода, марли, полотна
Достала, воду вскипятила.
И получился лазарет,
Забот такое же беремя;
Помощников вот только нет.
Да где же взять в такое время!
Послушник, правда, был, – юнец,
Но здесь остался бы едва ли,
Всё убегал
и, как боец,
Стрелял в бойнице из пищали.
Какой был у мальчонки глаз!
Какая в юном духе сила!
В могиле братской спит сейчас,
Стрела послушника пронзила.
И вот одна она, хоть плачь,
На части рвись –
всё будет мало.
И милосердная, и врач,
И, Бог помог, хирургом стала.
На сердце холод ледяной,
А это только то и значит,
Что будь убитым брат родной,
Она не всхлипнет, не заплачет.
И сердце сжалось только раз,
Темно, безжизненно и душно,
Когда от раны между глаз
В подвале умирал послушник.
Он вдруг заплакал так легко,
Так безутешно, как ребёнок,
И слёзы потекли рекой,
И плач был, словно нитка, тонок.
Она притронулась к рукам,
Сказала:
– Смерти не бывает.
Не плачь. Ты скоро будешь там,
Где Божья Матерь нас встречает.
Она приветит. Ты герой.
С тобою враг шутил не шибко... –
И под мальчишеской слезой
Скользнула ясная улыбка.
* * *
А Делагарди
бунтовал.
Людей своих, как зёрна мельник,
Он злобно в порошок стирал:
– Ну, что? Опять не взял, бездельник?!
Ведь там не крепость, а редут,
Какой же, право, ты воитель?
Пусть был бы Новгород,
а тут
Всего какая-то обитель! –
И генералы сгоряча
(Что делать – сами уж не знали),
Всё – от пращи и до меча –
На штурм избитых стен бросали.
И вновь безумный бой гремел,
И стрелы тучей нависали.
Бойцы – да где же он, предел,
И сколько дней прошло – не знали...
Но вот и ночь...
В подвале свет.
В душе Мария Бога славит.
То успокоит чей-то бред,
То простынь спавшую поправит.
Как все в обительском дворе,
Минуты отдыха не знает,
И только утром, на заре,
Глаза усталые смыкает.
И сон несёт её,
несёт
В какой-то светлый сад зелёный...
Вдруг видит –
Божья Мать идёт,
Спустившись с Тихвинской иконы.
Лик вправо наклонён слегка,
На капюшоне складок свитки,
И так же правая рука
Отодвигает край накидки.
– Проснись, Мария!
Объяви
Всем, кто теперь в тисках осады,
Чтоб с изъявлением любви
Ко Господу –
стеной ограды
С Моей иконой обошли
Вокруг,
забыв тоску острожью,
И так – познают мир земли,
И так – да узрят милость Божью!
* * *
И вот по крепостной стене,
Чудесным светом озарённой,
Уже привыкшие к войне,
Идут за мирною иконой
Монахи тесною толпой
И громкою священной песней
Ночь оглашают пред собой
И задремавший мир окрестный.
И шведы, сонные глаза
С испугом смертным протирая,
Вдруг видят – движется гроза,
Кипящей яростью сверкая.
И тучами войска идут,
И огненно блестят доспехи,
И дружно ангелы поют,
Суля им скорые успехи.
И от московских дальних мест
Они шагают и шагают,
И затопили всё окрест,
И бедных шведов окружают.
И, бросив копья и мечи
И шлемы, чтобы не мешали,
Безумные враги в ночи
В жестокой панике бежали.
Бежали, падали врастяг,
И кони падавших топтали,
И под кустом валялся стяг,
Который (будет помнить враг!)
Так над стеной и не подняли.
* * *
В лесах окрестных, говорят,
Нашли испуганного шведа,
Он сам был русским сдаться рад,
И всё шептал: – Какой победа...
Позднее через толмачей
Монахи всё узнать пытались,
Как нехристи не от мечей,
А от иконы разбежались.
Мудрили с бедным, как могли,
Но пленный улыбался кисло,
И всё никак дела не шли
По части проясненья смысла.
Рвалась его цепочка слов:
– О, боги!.. я не понимаю...
Такого полчища бойцов
Никто не видел в нашем крае...
И сразу вдруг, со всех сторон,
Они бросались так ужасно!.. –
И страхом вновь терзался он:
– Откуда?.. ничего не ясно...
Сказал игумен: – Всё понять –
Тут надо дюже постараться...
Зато уж точно будешь знать,
Как с Божьей Матерью сражаться...
ПРЕДАНИЕ
О ТИХВИНСКОЙ ИКОНЕ
БОЖИЕЙ МАТЕРИ
Объяви всем находящимся
в обители, да возьмут икону Мою
и обойдут по стенам вокруг,
и узрят милость Божию.
«Жития Святых»
* * *
Святой Лука,
евангелист,
Идей Христовых проповедник,
Седобород, высок, плечист,
Старался развязать передник,
Но непослушная тесьма
В немыслимый стянулась узел;
И он, измученный весьма,
Сел на скамью,
сутул и грузен,
И на треножник кинул взгляд,
Где Божьей Матери икона
Уже немало дней подряд
Стояла так незавершённо...
Всё небывалым мастерством
В ней и светилось и дышало –
Задумчивых бровей излом,
Живые складки покрывала,
Соединённые круги
Над Ней и Сыном, знак союза,
И чуть приподнятой руки
Благословенье Иисуса.
Но тайно чувствовал Лука –
Пока трудов не довершали
Какие-то два-три мазка,
Какие-то две-три детали.
И он, передника не сняв
(Тесёмка там спаялась, мнится),
Спешит под сень церковных глав
На день грядущий помолиться.
* * *
У золотого алтаря
Он ночь в молениях проводит,
И вот уж ясная заря
Над вечным городом восходит.
Горят узоры царских врат
В своём небесном изобильи,
И чистым золотом горят
Резные ангельские крылья.
– О, Матерь Божья!
Будь щедра,
Всё встало без твоей заботы,
Дай силы свежей мне с утра
Для завершения работы.
Удачи дай наверняка
Не имя мне свое прославить,
А грешным людям на века
Твой образ праведный оставить.
Догадкой мудрой осени,
Чтоб тайна цвета мне открылась,
Чтоб все оставшиеся дни
Твоя мне вспоминалась милость... –
И только с просьбою такой
Он к Ней вознёсся благодарно,
Как свет заметил голубой
На чистом золоте алтарном.
И выше он поднял глаза,
И там узоры изменились –
В них отразились небеса,
Бессмертья краски отразились.
И он – к треножнику,
и нет –
Сомнения,
и устремлённо –
Он голубой наводит свет
На золотой узор иконы.
Там блик голубизны в глазах,
Там синий уголок подклада,
А там, погуще, синь в тенях,
И всё, как в жизни, всё, как надо! –
И на колени он упал,
Заплакал вдруг и засмеялся,
И узелок послушным стал,
Легко и просто развязался...
* * *
В те годы мудрый Теофил
Страной антиохийской правил,
Средь христиан он первым был,
Кто с Сыном Божью Матерь славил.
И чтобы в вере не остыть
И дух старанием утроить,
Решил он подвиг совершить –
В стране безбожной храм построить.
И потому Лука спешил
Посланье написать собрату:
«Достопочтенный Феофил!
Вчерашнюю восславим дату.
Я высшей волей написал
Икону Матери Господней.
И с радостью до солнца встал,
И у иконы день сегодня
Провёл...
Ах, Боже, свет какой!
Какие благостные лики!
Но слышу голос над собой:
– Забудь успех, творец великий.
Тому, кто первым из царей
Воспринял таинство крещенья
И душу, и мечты согрей
Сердечным жаром подношенья.
Пускай икона будет в нём,
Писание, Деяний свиток.
В стремлении царя большом
Всё это будет не избыток.
Основой храма станут пусть
Твои дары. Мир Божий тесен.
И Я начну в том храме путь,
И, право, будет он чудесен... –
И вот, о, славный Феофил!
Я шлю труды евангелиста
И веры свет,
что легче крыл
Возносит в праведный и чистый
Небесный храм...»
* * *
И жизнь прошла
Раба Господня Феофила.
И вправду словно два крыла
Икона наша возрастила.
С антиохийских берегов
В святыню Иерусалима
Она перенеслась –
таков
Ей выпал путь неизъяснимо.
И самарянин, и еврей,
И странник из персидской дали
Молились жарко перед ней
И исцеленье получали.
Но вновь сменились времена,
И вновь у ней пути крутые.
В Константинополе она,
В столице древней Византии.
И для неё особый храм
Владыка выстроил – Влахернский,
И пять веков икона там,
И оборвался путь вселенский...
Но нет, но нет! –
Её покой
Лишь на короткий миг приснился.
Идут язычники толпой,
Зоритель храмов объявился.
Святые ценности –
в костёр:
Иконы, утварь и одежды.
Какой в Империи разор!
И на спасенье нет надежды!
И падает за храмом храм,
И вот уж очередь
Влахерны.
Но нет иконы главной там! –
И в страшном ужасе неверный...
А Божья Матерь, между тем,
С притихшим на руках Младенцем –
В келейном тайнике меж стен,
Обёрнутая полотенцем.
А за столом –
старик седой
Читает; тихо голос льётся.
К обители пустынной той
Враг и за жизнь не доберётся...
* * *
Когда иконоборцев прах
Один лишь в памяти остался,
Раз византийский патриарх
С купцами русскими встречался.
– Скажите, молодцы!
У вас
Не объявлялась ли икона?
Там Богородица и Спас
Небесно-золотого тона.
Её в лихие времена
Мы непредвиденно теряли,
Но объявлялась вновь она,
Полна смиренья и печали.
И снова во Влахерне нет
Любимицы.
Уж не у вас ли
Царицы объявился след? –
Купцы, смутясь, лицом погасли:
– Прости, владыка!
Не видать
И не слыхать про эти были.
Хотя всё может быть, как знать,
Ведь мы когда в Руси-то были... –
И патриарх поник:
– О, да...
Вот так всегда перед бедою... –
Он оказался прав тогда.
Царьград разрушен был волною
Неисчислимых янычар.
И чувствовал владыка это.
– Не избежать нам Божьих кар,
Сживут, сживут грехи со света...
* * *
А в это время на Руси
Теплынь июльская стояла,
Над Ладогой утрами синь
В рассветном золоте сияла.
И чуть береговой туман
По тёплым заводям клубился,
Как будто бы огромный жбан
Парного молока разлился.
И вдруг над лоном чистых вод
Приметил местный люд сиянье,
Как будто золотистый плот
В неспешном двигался качаньи.
Вплотную к мысу подплывал,
И пела тишина стозвонно,
И сельский плотник увидал,
Что нет,
не плот там,
а икона.
На ней сияли Божья Мать
И на руках Её – Младенец.
Сквозь свет непросто увидать,
Но видел это поселенец.
Потом икона отплыла
Опять к мыску, сближая дали.
Напротив, где она была,
Там через годы церкви встали.
А возле Тихвина,
где штиль
И где совсем остановилась,
Там вскоре вырос монастырь,
И чудный храм Успенья вырос.
И занесли икону в храм,
На лучшем укрепили месте,
И с этих пор икона там,
И только об иконе вести
Летят по всем людским местам,
Как с Иорадана голубица,
И говорят,
что Грозный сам
Пред нею приезжал молиться.
* * *
Но жизнь и в северной стране,
Святым Владимиром крещённой, –
На недовольствах, на огне
И на людской слезе солёной.
Лишь поокреп маленько храм
И всё пошло, как подобало,
Как это недругам-врагам
Не по нутру ужасно стало.
Давай священника чернить,
Что он к деньгам и зелью жадный,
Не рвёт, мол, с ветхой жизнью нить,
Во всех делах зело нескладный...
И уж заметили не раз,
Как кто-то чёрный к церкви крался
С горящей паклей в поздний час,
Да упасли –
храм цел остался.
Но как-то (кто подумать мог!),
В ночь мглы кромешной и ненастья,
Тот чёрный всё же храм поджёг,
И к тихвинцам пришло несчастье.
К утру сгорело всё до тла.
Чернели угли отрешённо,
И лишь нетронутой была
Среди пожарища –
икона.
Огонь был яростен и жгуч,
Но даже краска не отстала, –
И только брызнул солнца луч,
Она, как прежде, засияла.
И тихвинский кузнец Пахом
Так горе выразил словами:
– Тебе мы новый срубим дом,
Лишь только будь,
Царица,
с нами!..
Пять раз сгорал в том месте храм,
Пять раз Христа помочь просили,
И снова главы к небесам
Кресты святые возносили.
Всем миром расчищали гарь,
Всем миром лес в бору валили,
И миром всем, как было встарь,
Сруб, помолившись, возводили.
Когда ж в последний раз забрал
Господь святыню в назиданье,
Построить князь Василий дал
Из камня церковь указанье.
И монастырь его отец
Стеною мощною обстроил,
Чтоб наконец-то жизнь чернец
Себе спокойную устроил.
И вот, когда как крепость стал
Сей монастырь,
тогда-то, мнится,
Великий царь и приезжал
Иконе знатной помолиться.
За то,
чтоб не терзала грусть,
Чтоб хворь проклятая отстала,
За то,
чтобы Святая Русь
Твердыней неприступной стала...
* * *
И пролетела жизнь его.
Приспело время Михаила.
Но только жаль,
и у него
Врагов ничуть не меньше было.
На север вторгся по весне
Воитель шведский
Делагарди,
На белом ехал он коне
Несметных полчищ в авангарде.
– Здесь, – говорил, – в монастыре
Есть чудотворная икона,
И захотелось, братья, мне
Отвесить чудной три поклона.
Один – чтоб в битвах счастлив был,
Другой – чтоб бился не впустую,
А третий – чтобы покорил,
Как пол-Европы,
Русь Святую. –
Вот монастырь.
И он в него,
Коня оставив, мирно входит,
Молиться хочет,
и его
К иконе в Божий храм проводят.
Он молится.
Но во дворе
Смеётся с другом: – Э, пустое! –
И конники по той поре
Встают в обители постоем.
Воитель оставляет их,
А сам на Новгород с войсками
Спешит в порядках боевых
И топчет свежий луг конями.
* * *
В те дни жила в монастыре
Благочестивая Мария.
Прозрели в прошлом январе
Глаза её, как тьма, слепые.
Когда уже совсем невмочь
От постояльцев новых стало,
Мария после службы в ночь
Вдруг Пресвятую увидала.
Навстречу к ней Она идёт,
И голос дивный раздаётся:
– Буди монашеский народ,
Пусть тут же за мечи берётся,
Гостей незваных гонит вон.
Царь Михаил вчера разбил их,
Они бегут, неся урон,
И вы гоните их, постылых! –
Мария будит чернецов,
И те, оружье взяв в подвалах,
Теснят врагов со всех концов,
Безвольных, сонных и усталых.
Забыв добычу и коней
И от ударов пряча лица,
Они торопятся скорей
От чёрных демонов укрыться...
И то-то гневом воспалён
Воитель шведский Делагарди,
Когда в бессильи видит он
Побег своих хвалёных гвардий.
И неизвестно почему
Средь этой скачки обозлённой
Вдруг вспоминается ему
Осмеянная им икона...
* * *
Но вскоре удалось собрать
Ему гораздо больше войска.
Он Русь спешит завоевать,
И нет и тени беспокойства,
Что в пепле храмов и божниц
Меч русский варвар не уронит
И перед ним не рухнет ниц,
И навсегда главы не склонит.
И нынче битву он начнёт
С того, что гордую святыню
Возьмёт, разрушит и сожжёт,
И превратит её в пустыню.
И темень войска своего
Он шлёт на гордую обитель.
Не видно свету самого,
И молит Бога местный житель:
– Такого вражьего числа
Русь от рожденья не знавала!
О, если б эта жуть прошла,
Как наваждение, пропала.
О, как бы мы перед Тобой,
Всё в мире позабыв, молились
И дерзкою своей душой
С какой бы радостью смирились!..
Но чужеземные войска
У стен ряды свои сгущают.
Гарцует конница, легка,
Стрелки пищалями стращают.
И полк подходит за полком
В пыли по самую макушку,
И на холме
перед леском
Уж бомбардиры ставят пушку.
* * *
На белом щегольском коне
Сам Делагарди выезжает,
Сияет солнце на броне,
Он гневно руку поднимает,
Штурмующих на приступ шлёт,
И с лесом лестниц,
со щитами
Волна людей о стены бьёт,
И медленно чужое знамя
Всё выше,
выше
от земли
К седым зубцам стены стремится,
И стрелы тучами легли,
И стая пуль смертельных мчится.
Вот-вот и встанет на стене
Смельчак со знаменем заморским. –
Как супротивиться волне
Лихих вояк – монахов горстке?!
Но дивный инок, сняв шелом,
К зубчатой нише подступает.
Он, словно пёрышком, бревном,
Смеясь в лицо врагам, играет.
Бьёт в лесницу одним концом,
Та рушится,
и, жертва мести,
Несётся вниз
кричащий ком
Со знаменем военным вместе.
И участь лестниц решена,
Атака первая отбита...
Смеётся инок:
– Вся спина,
Как будто киселём облита... –
Сдирает смоль сосны с лица,
Весёлый, сильный, ясноглазый,
И шлёт какого-то мальца
За новой иноческой рясой.
* * *
Но о беде бойцов Христа,
О том, несчастия какие,
Какие боль и маета, –
Об этом знала лишь Мария.
В подвале трапезном она
Всех пострадальцев разместила
И йода, марли, полотна
Достала, воду вскипятила.
И получился лазарет,
Забот такое же беремя;
Помощников вот только нет.
Да где же взять в такое время!
Послушник, правда, был, – юнец,
Но здесь остался бы едва ли,
Всё убегал
и, как боец,
Стрелял в бойнице из пищали.
Какой был у мальчонки глаз!
Какая в юном духе сила!
В могиле братской спит сейчас,
Стрела послушника пронзила.
И вот одна она, хоть плачь,
На части рвись –
всё будет мало.
И милосердная, и врач,
И, Бог помог, хирургом стала.
На сердце холод ледяной,
А это только то и значит,
Что будь убитым брат родной,
Она не всхлипнет, не заплачет.
И сердце сжалось только раз,
Темно, безжизненно и душно,
Когда от раны между глаз
В подвале умирал послушник.
Он вдруг заплакал так легко,
Так безутешно, как ребёнок,
И слёзы потекли рекой,
И плач был, словно нитка, тонок.
Она притронулась к рукам,
Сказала:
– Смерти не бывает.
Не плачь. Ты скоро будешь там,
Где Божья Матерь нас встречает.
Она приветит. Ты герой.
С тобою враг шутил не шибко... –
И под мальчишеской слезой
Скользнула ясная улыбка.
* * *
А Делагарди
бунтовал.
Людей своих, как зёрна мельник,
Он злобно в порошок стирал:
– Ну, что? Опять не взял, бездельник?!
Ведь там не крепость, а редут,
Какой же, право, ты воитель?
Пусть был бы Новгород,
а тут
Всего какая-то обитель! –
И генералы сгоряча
(Что делать – сами уж не знали),
Всё – от пращи и до меча –
На штурм избитых стен бросали.
И вновь безумный бой гремел,
И стрелы тучей нависали.
Бойцы – да где же он, предел,
И сколько дней прошло – не знали...
Но вот и ночь...
В подвале свет.
В душе Мария Бога славит.
То успокоит чей-то бред,
То простынь спавшую поправит.
Как все в обительском дворе,
Минуты отдыха не знает,
И только утром, на заре,
Глаза усталые смыкает.
И сон несёт её,
несёт
В какой-то светлый сад зелёный...
Вдруг видит –
Божья Мать идёт,
Спустившись с Тихвинской иконы.
Лик вправо наклонён слегка,
На капюшоне складок свитки,
И так же правая рука
Отодвигает край накидки.
– Проснись, Мария!
Объяви
Всем, кто теперь в тисках осады,
Чтоб с изъявлением любви
Ко Господу –
стеной ограды
С Моей иконой обошли
Вокруг,
забыв тоску острожью,
И так – познают мир земли,
И так – да узрят милость Божью!
* * *
И вот по крепостной стене,
Чудесным светом озарённой,
Уже привыкшие к войне,
Идут за мирною иконой
Монахи тесною толпой
И громкою священной песней
Ночь оглашают пред собой
И задремавший мир окрестный.
И шведы, сонные глаза
С испугом смертным протирая,
Вдруг видят – движется гроза,
Кипящей яростью сверкая.
И тучами войска идут,
И огненно блестят доспехи,
И дружно ангелы поют,
Суля им скорые успехи.
И от московских дальних мест
Они шагают и шагают,
И затопили всё окрест,
И бедных шведов окружают.
И, бросив копья и мечи
И шлемы, чтобы не мешали,
Безумные враги в ночи
В жестокой панике бежали.
Бежали, падали врастяг,
И кони падавших топтали,
И под кустом валялся стяг,
Который (будет помнить враг!)
Так над стеной и не подняли.
* * *
В лесах окрестных, говорят,
Нашли испуганного шведа,
Он сам был русским сдаться рад,
И всё шептал: – Какой победа...
Позднее через толмачей
Монахи всё узнать пытались,
Как нехристи не от мечей,
А от иконы разбежались.
Мудрили с бедным, как могли,
Но пленный улыбался кисло,
И всё никак дела не шли
По части проясненья смысла.
Рвалась его цепочка слов:
– О, боги!.. я не понимаю...
Такого полчища бойцов
Никто не видел в нашем крае...
И сразу вдруг, со всех сторон,
Они бросались так ужасно!.. –
И страхом вновь терзался он:
– Откуда?.. ничего не ясно...
Сказал игумен: – Всё понять –
Тут надо дюже постараться...
Зато уж точно будешь знать,
Как с Божьей Матерью сражаться...
