Есенин

I.

 

То ли лес, то ли парк заброшенный,

диких яблок кровят горошины,

обмельчали, мои хорошие,

трудно хвойный держать удар.

 

– Здравствуй, яблонька, здравствуй, тыблонька,

приголубил бы, ствол твой выбелил.

Ну, чего ты молчишь-то рыбою?

Ну, какие твои года?

 

Ты держись, повезёт – отмаешься,

отыюлишься, отфевралишься.

А глядишь – и приметит тебя лешак-

клочковатая борода,

тимирязевец там, мичуринец.

Вот и будешь от счастья жмуриться.

Заболтала меня ты, курица,

недосуг мне, бывай, пойду.

 

 

II.

 

Роговицы мои, хрусталики,

углядели домишко старенький.

– Что ж ты, Рюрик, свои Гардарики

позабросил? Один сундук

в доме том, да мышей орешневых

царство сонное, даже лешие

не ходили туда, не тешились

лет так сорок, а то и сто.

 

Ну чего там, пришлось хозяйничать,

раз один я тут был начальничек,

раз сундук тот забыт и стал ничей.

 

Отворил, а внутри листок.

 

И ещё, и ещё, и ещё один…

 

– Что же это такое, Господи?

Нет чтоб злато, да пусть хоть кости бы.

 

Целый ворох живой листвы.

 

А под ней в переплёте тканевом

(если правильно шепчет память мне,

коленкор тот зовут миткалевым)

старый томик стихов. Увы,

на обложке затёрлись буковки.

 

Узнаваемый образ с буклями.

 

Целый день в тишине насупленной…

 

Измочалил вконец ляссе.

 

Уходил неохотно, затемно

под его подорожник матерный:

 

– Да катись ты. Дорога скатертью.

 

– А иди ты к осенней матери,

 

– Будь в покое, держись, С. Е.