Как Мазаччо
«Пока здесь работает этот художник, не смейте приближаться к нему! Он одержим», — сказала настоятельница.
«Дьяволом?» — испугалась сестра Агата.
«Хуже! Женщинами!» — потупила взор настоятельница. Она стала усердно креститься и беззвучно, лишь шевеля губами, произносить молитвы .
Матушка-настоятельница грезила увидеть стены родного монастыря святой Маргариты расписанными на подобие соборам Флоренции, и, услышав приставку «фра» в имени порекомендованного художника, обрадовалась: «Фра Филиппо Липпи, значит, монах. Благодарю Тебя, Господи!» Но радость испарилась, когда она прочла письмо от кармелитов из монастыря дель Кармине, где монахи, отзываясь о брате Филиппо, предупреждали о его дурной склонности. Однако большой гонорар уже был выплачен, вздыхать и сокрушаться, сотрясая воздух раскаяниями, бесполезно, поэтому пришлось остеречь монахинь.
« Ненавижу эти монастыри! – скрепя зубами от злости, художник осматривал место будущей работы. – Толстые стены, давящие своды, крошечные оконца, ни света, ни свободы!» От бурного проявления негодования Филиппо удерживала глубокая признательность к братьям-кармелитам, за пару монет выкупившим его, малыша-сироту, у родной тётки синьоры Лапаччи, которой нечем было кормить племянника. Монахи хотели обучить его какому-нибудь ремеслу, но Филиппо лишь разрисовывал книжки всякими уродцами, подозрительно сильно смахивающими на братьев-кармелитов. Как-то, увлёкшись, Филиппо глиной размалевал мощёный монастырский двор. На рисунке был изображён сам Папа, вручающий настоятелю устав монастыря. Умилённый настоятель подарил неутомимому и непослушному брату Филиппо краски. Едва взяв в руки желанный подарок, он неистово принялся срисовывать со стен капеллы Бранкаччи в церкви Санта-Мария дель Кармине фрески великого Мазаччо, да так преуспел в копировании, что многие стали сторониться его, поскольку помнили страшное предсказание умирающего живописца, отравленного завистниками: «Я воскресну в теле другого, чтобы снова творить!» Даже друг Франчо злорадно распускал слухи: «Говорю же, дух Мазаччо вселился в Липпи! Рисует как одержимый!» Но дурная молва только усилила внимание к Филиппо и его картинам. Особое любопытство проявляли девушки, замужние дамы и благочестивые вдовушки, которые уговаривали написать их портреты, затем просили остаться на часок, после – и вовсе на ночь…Филиппо же про себя подметил: влюблённость усиливала желание писать, а чем больше женщин в его жизни, тем больше упоительных Мадонн появлялось из-под его кисти. Вот Филиппо не спеша и брёл по коридору монастыря в надежде встретить свою музу, чтобы, вдохновившись, на стенах трапезной изобразить пир Ирода с изысканными яствами на столе, а на алтарной картине – Богоматерь, изумительную, излучающую свет и тепло. Однако повсюду сновали одни старухи. Раздосадованный, с трудом сдерживаясь от сквернословия, он распахнул окно: снаружи бушевала весна, зеленели виноградники. Лоза скоро должна была налиться соком, дать гроздья, затем – доброе вино… «Вино, солнце и женщина – всё, что мне необходимо!» — горестно вздохнул было художник, как за спиной скрипнула дверь, и в трапезную робко вошла послушница. Лукреция, застенчивая, богобоязненная, безропотно-покорная родительской воле и наказам настоятельницы, в страхе замерла на месте в ожидании встретиться с этаким бесом в человеческом облике, кидающемся на беззащитных женщин, как дикое животное. А Филиппо застыл как вкопанный, он не мог понять: явилась ли ему богиня или эта женщина из плоти и крови. Выступавшие из-под платка золотистые пряди, соблазнительный румянец на гладкой коже щёк и точёная фигура отмели все сомнения – она была создана, чтобы воплотить на полотнах танцующую Саломею и Мадонну с младенцем на руках, а в жизни то должен был быть только его младенец, и пусть все и всё летят к чертям, так как эту Мадонну он задумал украсть у Самого Бога! Художник был абсолютно уверен — Бог милостив к нему, Господь не накажет своё взбалмошное дитя за сей проступок, иначе Он не позволил бы безрассудно-храброму и мечтательному юнцу Филиппо спастись ещё двадцать пять лет назад, когда вместе с друзьями он попал в плен к пиратам, которые продали их в рабство. Друзья погибли, Липпи же получил свободу благодаря своему божьему дару – нарисованному углём на стене барака портрету хозяина. Хозяин до того был потрясён сходством между собой и человеком на рисунке, что, испугавшись Божьего гнева, подарил свободу избраннику Господа.
— Хватит! Пишешь, как одержимый, не к добру это, вспомни Мазаччо, — то и дело твердил фра Диаманте, помогая Филиппо расписывать капеллу в церкви в Сполето.
— Ладно, не брюзжи, старина! Вот вернёмся, ты невесту порадуешь, а я – детей и Лукрецию, ведь нам заплатят триста дукатов, это целое состояние. – Снисходительно улыбнулся Липпи другу-брюзге, представляя, как обнимает жену и детей после долгих месяцев разлуки из-за нескончаемой росписи фресок.
Однако ворчун Диаманте вернулся во Флоренцию один. Он не пошёл к Лукреции отдать половину полученных за работу денег и рассказать о внезапной и загадочной смерти её мужа, уж очень не хотелось покидать невесту и своё новое имение…
А набожные сполетцы с тех пор, слыша доносящиеся со стороны собора тяжёлые вздохи, стали всех уверять, что так упокоенный там под органом в мраморной гробнице художник грустит по родной Флоренции и любимой Лукреции…
