мемуарное (часть: Макс)

Время продолжало сгибать пространство, и я всё глубже погружался в этот психоделический поток, где всё становилось ярче, но темнее, где каждый день был как опьянённый водоворот, тащивший меня всё дальше от привычного мира. С Акулиной мы были как два искателя, блуждающих по неизведанным мирам, сливаясь и растворяясь в том, что для других казалось безумием. Её любовь, как светящийся, но обжигающий огонь, всё больше поглощала меня, но оставалось что-то странное — ощущение, что она меня теряет, что я становлюсь лишь её проекцией, её тенью, частью её мира, который всё больше расползался по периметру моих снов и реальности.

 

И в этот момент появился он — Макс. Он пришёл как будто из ниоткуда, прямо в самый эпицентр нашего хаоса. Странный человек с такими глубокими глазами, что казалось, он видел всё, что скрыто под кожей, а может, и саму ткань реальности, разрывая её взглядом. Мы встретились случайно — или, может, не случайно, ведь в нашем мире случайности давно перестали существовать. Макс был музыкантом, но его музыка была не такой, как у других. Она была как психоделическая симфония, где аккорды были искажёнными звуками, а ноты — плавными линиями, которые не переставали менять свою форму. Он играл на гитаре, но так, как будто каждая струна была связана с душой вселенной, а его музыка — это был не просто звук, а создание новой реальности.

 

Он был как странный артефакт из другого времени, с которым нельзя было не столкнуться, потому что его присутствие разрывает ткань бытия. И вот, как в каком-то психоделическом сне, мы начали проводить всё больше времени вместе, втягивая его в наш мир, где все границы были смазаны, а прошлое и будущее сливались в единую зыбкую линию.

 

Макс, с его магическим взглядом и безумной музыкой, оказался тем, кто мог понять нас, даже если мы не понимали друг друга. Он играл на гитаре как будто выворачивая её наизнанку, создавая звуки, которые казались одновременно знакомыми и чуждыми. Но было что-то в его игре, что заставляло меня ощущать, как пространство вокруг начинает сжиматься, как стены разрушаются, и каждый аккорд становится маленьким космосом, который раскрывается, излучая яркие вспышки.

 

Акулина смотрела на него с интересом. Не с ревностью, но с тем взглядом, который мне был знаком — взглядом, когда ты видишь, как кто-то касается самой сущности твоего мира, но не пытается разрушить его. Она понимала, что Макс не является угрозой, а скорее отражением того, что уже существует в её внутреннем мире, как ещё одна тень, проскользнувшая через её психоделическую вселенную.

 

Но с каждым аккордом, который он играл, с каждым его прикосновением к струнам, мир вокруг нас начинал становиться ещё более странным, зыбким и непредсказуемым. Мы уже не были просто людьми, мы стали чем-то больше — что-то существующее в промежуточном состоянии, где разум мог вырваться за пределы времени, где ощущения становились объёмными и растекались в пространстве, как мозаика, собранная из несоединимых фрагментов.

 

Макс был как живая иллюзия. Он будто бы был везде, но нигде одновременно. В его глазах я видел отражения всех возможных миров, как если бы он был не просто музыкантом, но и посредником между мирами. Он говорил мало, но его слова — такие же, как его музыка — были не про описание, а про ощущение. Они обвивали твоё сознание, как дым, проникали в саму ткань твоих мыслей, меняя всё.

 

Однажды ночью, когда мы снова собрались у нас в квартире, Макс стал играть в темноте. В его руках гитара зазвучала так, как будто сам мир начинал колебаться в такт с его музыкой, а стены помещения исчезали, уступая место чему-то иным — пространствам, где не было ни времени, ни прошлого, ни будущего. Я почувствовал, как исчезает реальность, и мы с Акулиной стали частью этого мира, частью его звуков и его частиц, которые плавно сливались в единую психоделическую картину, что напоминала образы с галлюциногенных картин или сновидений.

 

И тут я понял, что Макс стал не просто частью нашего мира — он стал его кодом, языком, который позволял нам понять, что происходит. Его музыка — это был не просто звук, а нечто большее, что проникало в нас и меняло нас. Мы начали понимать, что наша любовь с Акулиной — это не только то, что происходит между нами, но и то, что происходит в этой вселенной, которая, как в космологии Жени, не имеет ни центра, ни границ. Мы были лишь её частицами, но и эти частицы, как выяснилось, могли изменять всё.

 

Макс оставался загадкой. Он был и проводником, и разрушителем, и созидателем одновременно. В его присутствии я не знал, где заканчиваюсь я и где начинается он. Это было как путешествие в мир, в котором каждый новый взгляд или аккорд мог привести к открытию чего-то нового, изменяя нас и реальность вокруг. В его глазах я читал загадку, которую не мог разгадать, но был готов искать. Возможно, именно в этом было и его предназначение — быть тем, кто расставит последние штрихи в этом безумном, ярком и таинственном мире, который мы начали создавать.