Кузьмич
Кузьмич стоял почти повиснув на калитке, и всё его лицо выражало скуку и недовольство жизнью – состояние, присущее ему с утра, когда он с друганом не успевал пропустить стимулирующую рюмочку другую…Ждал зятя. Около подворья нарезал круги на велосипеде Серёгин сын Володька. Вот его, чернявого и востроглазого пацана, и послал дед сказать, чтобы вышел отец. Самому было лень пройти эти несколько шагов. Да и чувяки жалко. Он глянул вниз, пошевелил пальцами ног – танки «открыли рот», вздохнул и потянулся за новой сигаретой.
…Утром Кузьмич «намыливался» было к Мишке, чтобы совершить «чайную» церемонию, но бабка, опередив ход его мыслей и намерений, спросила: «Куда засобирался? Делать нечего?» - и добавила: «Сходи к Сережке – за сеном надо ехать».
- Так это…итить не в чем. Чувяки… К Мишке зайду, нехай подошьёть…
- И-и, знаю я ваши подшивания. Придёшь с залитыми глазами и худыми чириками. Иди щас же к Серёжке.
Настроение деда вовсе испортилось. Он уселся на ступень – как летней кухнёшки, закурил неизменную «Приму» и вслед за струйкой дыма унёсся мыслями вдаль. Бабка, громыхнув вёдрами, демонстративно прошла мимо, всем своим видом показывая занятость и подчёркивания его бездеятельность. Кузьмич прищурился, как кот на завалинке, сплюнул, встал и направился к гаражам, где стояла его потрёпанная «копейка». Машинёнка зажужжала, чихнула, затроила и умолкла. «Опять свеча барахлит», - подумал он и ещё раз повернул ключ зажигания. На этот раз всё обошлось и «Жигулёнок», ведомый профессиональной рукой, покатил по пыльной хуторской дороге…
Вышел зять в своём неизменном спортивном костюме и шлёпках «Босс». Молча поздоровались. Присели в теньке старой грушины, потягивая сигареты: один «Приму», второй «Нашу марку».
- Серый, ты не дюже занятый счас?
И в ответ на отрицательное покачивание головой продолжил: «Бабка изгалдилась вся… Ты того... с сеном помоги. Мишка даёть свою «бэшку» на полдня».
И вот, сидя втроём в кабинете «газончика», они катят по придонской степи. Ветер с завихрениями влетает в открытые окна, вытягивая неизменный терпкий дым куряк, и уносится вдаль играть травами, цветами и деревьями, что редко разбросаны по морщинам – балкам.
Когда бортовушка выползла из одной такой балочки, её кидануло в сторону, дед поддал газу и попытался «поймать» дорогу. Но напрасно. Машина, как бы огрызаясь, рычала, ползла прямо, съезжая с грунтовки и не обращая внимания на все попытки Кузьмича подчинить её движение своим усилиям… Выехав на ровное место, остановилась. Вместе с зятем нырнули под автомобиль.
- Ну, твою дивизию, подсуропила. Ишо спрашивал же у Мишки: «Всё нормально?»
- Отлично, дед! Танки грязи не бояться, - передразнил он хозяина машины. – Танкист хренов! Едрёна корень…
- Чаво же делать будем, дед? – спросила бабка.
- Чава, чаво… Загорать будем. Городские же нежатся на солнышке. Вот и ты залезай в кузов, раздевайся и жарься. Там хорошо: ни дуить и никто тебе не увидить.
- Тебе лишь бы языком почесать, сам залезай и загорай.
- У меня коленки так и останутся белые: трусы дюже длинные. Побродив по полю, зять нашёл куски проволоки, залез под машину, скрутил тягу, сказал деду: «Попробуй». «Пойдёть», - ответил тот и осторожно тронулся в путь. Подъехали к первой копёшке. Бабка была в кузове, принимая сено. Двинулись дальше. Дед осмелел и уже уверенно давил газ. Из кузова доносились охи и причитания, и возле следующего стожка бабка дала волю своим эмоциям:
- И-и, глянь чё: вылупил глаза и скачить, чуть не свалилась. Я же не дрова… Дрова и то жалко… Вот щас как охвачу вилами - будешь лыбиться…
Дед ухмылялся, словно бы это не относилось к нему: к следующей копне машина летела ласточкой.
Нехай протрясёца, меньше бурчать будить, - ответил он на молчаливый вопрос зятя.
Потихоньку, с перекуром, с лёгкой перебранкой, нагрузились душистым сеном и покатили домой.
- Бабка, ты налила бы нам с зятьком. С устатку… Дюже уморились мы…
- Особенно ты, - возразила та, - больше курил да скакал как оглашенный на машине. Выпала и не заметил бы.
- Ну, не потерялась же… Он глянь, целая и невредимая… Неси, неси и не болтай лишнего.
Бабка вскоре вернулась, бережно держа в завеске поллитровочку. Кузьмич заулыбался, хлопнул в ладоши. Поставил стопки, две налил, над третьей замер и спросил: «Тебе наливать?»
- А то чё ж – наливай.
Дед хмыкнул, наполнил стаканчик, поднял свой: «Ну, за сено!». Чокнулись. Бабка, выпив налитую долю, долго морщилась, укрывалась и вытиралась фартуком, махала рукой и пыталась что-то сказать.
- Видал, она думаить, что мы мёд пьём, - заметил дед.
- И- и, тебе хучь чё наливай, всё вылакаешь.
- Лишь бы горела, - согласился Кузьмич и добавил: «Складывать будем завтра. Приходи. Бабка ишо нальеть».
- Тебе абы глазоньки залить. И сегодня можно было бы…
- Не, бабка, не могу, - перебил дед, - хватит. А то околею и останется твоё сено не сложенным…
Жена, ворча что-то себе под нос, вышла из кухни. Гремела вёдрами, махотками и продолжала «воспитывать» мужа.
- Вот за что люблю свою бабку, так за то, что бурчить. Как только перестаёть – значит, чё-то не то, значить, не туды…
А бурчить – значить армейский порядок, - и с этими словами он вытащил стоявшую между кроватью и холодильником гармошку и заиграл грустнощемящую мелодию. Покой, умиротворённость легли на душу. Зять, прислонившись к стенке разморенно от усталости, водки и гармошки…
Кузьмич стоял на площадке незавершённого стога и всё его лицо выражало неимоверную скуку и затаённое мучение. Вчера с друганом он принял лишку и сегодня его морило изнутри противное состояние, известное под научным названием «похмельный синдром». Через дорогу, наискосок, сосед майстрячил забор и стук молотка каждый раз отзывался в голове. «Долбить и долбить, как дятел… И когда перестанить?» - с тоской думал Кузьмич. А тут ещё и бабка вертится вокруг соломы, как наседка, не отходя ни на шаг ни от прикладка, ни от зятя, пришедшего на подмогу. «И чаво кружится? Чаво? Твою милость! Куды б её послать?»
- Бабка! Принеси воды – жуть пить охота.
- И-и…, алкаш проклятый! Меньше лакать будешь.
- Бабка, ты не ругайся, а лучше принеси воды, а то ить сдохну, а отсель мене доставать будить дюже неловко…
- Не сдохнешь, - уверила половина, но всё же отбросила грибли в сторону и сказала зятю: «Пойдём, сходим в колодец».
Оставшись наедине с мучением, Кузьмич присел в солому и сам стал похожим на сидящую квочку. Даже руки у него были оттопырены, словно под ним и вправду лежала кладка. Зелень в глазах внезапно вспыхнула огоньком надежды.
- Мишка, подойди сюда.
- Чё тебе, дед?
- Да подойди, не боись – не укушу, всё равно не достану.
Сосед нехотя подвалил к забору Кузьмича.
- Слушай, Мишка, вишь тракторную тележку? Ты глянь: штопорится или нет? Смогёшь её задом загнать во двор? А то с этой соломой возиться туды – сюды накладно…
Сосед, делать нечего – раз подошёл уж, присел на корточки, заглянул под телегу, крякнув, совсем зачем-то скрылся под ней. Потом из-под фуражки показалось его лицо. И он сказал: «Всё нормально. Трактором заеду. Но токо вечером».
- Ну нехай – нехай… Вечером – так вечером. Я погожу. А теперь это… Там вон в траве пошарь немного. А?
- Чё у тебя там?
- Да ты пошарь, пошарь.
- Ни черта тут нет ничего…
- И – и… нету…! Пузырь там, да не тут ишши, а вон там, где колючки.
Мишки с недоверием присел на корточки и стал потихоньку раздвигать растительность. Глянул на деда и, увидел его лицо, полное нетерпения, сообразил, что тот не шутит, и стал энергичней работать руками.
- Ты давай побыстрее, - поторапливал Кузьмич, - а то моя щас придёть и всю малину испортить…
В эту самую минуту сосед надыбал заветную тару: полуторалитровую пластмассовую бутылку. Встав, показал её деду.
- О! Она самая. Хлябни, ежели хочется, и кидай скорее мне.
Мишка не стал себя долго уговаривать, сделал несколько глотков из горла, хекнул, занюхал рукавом, аккуратно закрутил ёмкость и бережно швырнул её в сторону деда.
- Ну, спасибо! Выручил.
- Так до вечера?
- До вечера, до вечера, - протараторил страдалец и прильнул к спасительнице… Почти мгновенно стало лучше и-о! Человеку всегда мало – возникло следующее желание: закурить. Но – нельзя! «Сгоришь к лешему вместе с соломой и костяшек не останется», - подытожил Кузьмич и удобно устроился в стогу, в очередной раз прикладываясь к горлышку… Оторвавшись от бутылки, он взглянул влево, заметил копавшуюся в огороде фигуру соседки и лицо его расплылось в медовой улыбке. Утром она, соседка, с необычным для деревни именем Неонила, выгоняла на выпас свою единственную козу Нюрку, и Кузьмич, который сидел на корточках за забором, возвысился над изгородью и с трудом прохрипел: «Горючее?».
- Тьфу ты, окаянный! Выпужал всю… Чё, страдаешь?
- Ты не рассуждай, а неси скорее, а то загнусь и останусь тут, под забором, на веки вечные.
- А Нюрка… - начала было соседка.
- Какая у чёрта Нюрка! Она, вишь, уже чё-то хватаить – не сдохнет, а я то, я то…
Видя его безумную тоску, соседка резко изменила курс и засеменила домой. Дед присел, прислонившись к забору, закурил, ставшую отчего – то вдруг горькой, «Приму» и с какой-то нежностью уставился на козу: « Щас твоя кормилица и мне помогёть…».
Соседка и вправду уже затворяла калитку. Кадык у Кузьмича судорожно дернулся, ободрал пересохшее горло и в истоме замер, предвкушая, как живительная влага смажет и отогреет все извилины, по которым бежит почти ежедневно.
- Дед, ты иде? – голос бабки прозвучал так некстати, что сигарета, потеряв пепел, сама вывалилась изо рта. «Ну, как всегда вовремя», - поморщился Кузьмич и не откликнулся. Молча наблюдал за Неонилой. А бабка, позвав его ещё раз, зашаркала вглубь двора.
- Нилка! – громким шёпотом позвал дед.
- Чаво?
- Ты не чавокай, а падай на землю и по-пластунски ко мне, а то тут вертится моя драгоценная. Застукаить, сама знаешь, попадёть обоим…
Соседка побаивалась «драгоценной» горлохватки и в другой раз отказалась бы от встречи, но тут у неё в руках была бутылка, а в руках Кузьмича – верёвка, что тянулась к шее Нюрки и потому, неожиданно даже для себя самой, она резво опустилась на четвереньки.
Кузьмич рассмеялся вслух, вспомнив, как Неонилка, высоко задрав зад, двигалась «зигзугом» к нему, почти уткнувшись в землю носом. Изредка она поднимала голову и воровато осматривалась вокруг. А он ещё и поджучивал её: «Ниже, ниже, а то враг узреить». Его подковырка враз оборвалась, когда почти рядом послышался голос жены: «Дед, ты иде хоронишься?». И, видимо обнаружив «противника», продолжила вопрос: «Нил, ты чё там ищишь-то?».
- Да я это…, я тут… того…Уже нашла, - ответила соседка, обивая подол одной рукой, а другой накручивая Нюркину веревку. Бутылку «диверсантка» предусмотрительно оставила в траве. Но прямо в колючках и, естественно, по другую сторону изгороди. Пришёл как раз зять (бабка поэтому и беспокоилась), и довелось Кузьмичу выбираться из своей «засады» и нехотя идти работать, жалостливо оглядываясь туда, где притаилась самогонка.
И вот теперь, когда прохлада ветерка обвевает его на двухметровой высоте, когда несколько глотков вернули деда к жизни, он улыбался и ласково глядел на жену, суетившуюся внизу и никак не сумевшую взять в толк внезапную перемену в настроении Ипата Кузьмича.
