Посвящаю дорогому папочке.
Нет, мой папа не был отцом- одиночкой, у него была и есть моя мама, но поскольку иногда ей приходилось отлучаться в роддом, то папа становился для своих дочек, то бишь для нас( и для меня в том числе)- второй мамой, а по определению,- временно одиноким отцом.
Он очень скучал по маме. И все время, пока она «болела» в больнице, ходил бледно-серый. Бледный от переживания и недосыпания, а серый из-за небритости.
О папином недосыпании мы не догадывались, равно, как и о мамином, поэтому вели себя так же, как и раньше: я спала, сестра-нет, еще одна сестра плакала, а ее погодка(тоже сестра) ей вторила. Потом две ревы засыпали, я просыпалась, а та сестра, что не спала и не плакала, начинала вести со мной задушевные беседы и спрашивать о том, снилась ли она мне на данный момент или нет. Если я отвечала отрицательно, она обижалась и снова задавала мне этот же вопрос, подводя меня к положительному ответу.
-Сейчас по задницам дам!- звучало тогда в нашей комнате папино рычание.
Мы испуганно умолкали, а он еще минуту стоял в дверном проеме, как полицейский, только свистка во рту не было.
-Папа злой,- говорили мы друг другу шепотом, прячась под одеялами с головой.- Так жаль, что нет мамы рядом!
Я всегда плакала тихонько, когда думала о маме. Мне было страшно одиноко без нее, не хватало ее нежных рук, которые заплетали мне косички, и ее нежных губ, целующих меня в щеки и в макушку. Когда я ненароком падала, я всегда шла к маме, чтобы она поцеловала мне ушибленное место, и хотя после этого боль не прекращалась, внутренне я успокаивалась.
Когда же мы остались дома лишь с папой, я долго не могла понять: к кому мне теперь подходить для того, чтобы получить свой законный поцелуй.
-Идите, я пожалею,- сказал однажды папа нам с сестрой, когда мы, не подрассчитав, с разбегу стукнулись лбами.
Оказалось, что папины губы ничем не отличались от маминых, и были даже какими-то робкими, что ли, ну, и немного колючими.
А после начались самые настоящие испытания для меня и девчонок.
Папа совсем не умел плести косички. Прядки наших волос абсолютно не слушались сильных папиных пальцев и все время распадались. Наши косы после папиного плетения были похожи на растрепанные мочалки, а банты папа завязывал с каким-то моряцким уклоном, -словно в скандально известный среди капитанов узел. Наверное, он думал, что именно в силе узла заключается искусство волосоплетения.
Да….. с узлом –то было все в порядке, но только не с нами.
Самым страшным испытанием для меня стало купание. Воду папа лил мне на голову щедро, не заботясь о том, что я уже давно подавилась ею.
-Ты куда?- спрашивал он сосредоточенно, когда я соскальзывала с бортика ванны в воду. Он подтаскивал меня снова к себе, и продолжать мылить-мылить-мылить мою кудрявую тогда еще голову. Я начинала плакать. Не так, как по маме, сиротливо и тихонечко, а в полный голос, потому как мыльная пена попадала мне в глаза, которые я очень боялась закрыть, полагая, что папа меня попросту утопит.
-Ты меня не любишь,- не выдержав, сказала я папе в сердцах после третьего купания, а он почему-то обиделся.
Кашеварил папа отменно. Я и сейчас люблю его стряпню, особенно борщ и котлеты, а еще картофельное пюре и плов.
Кормил нас папа по очереди. Тяжеловато ему приходилось с малышами. Те время от времени сплевывали пищу или плакали, а папа уговаривал их и почему-то смеялся, но и ругал, если девчонки баловались. Тогда мы все дружно плакали.
В роли прачки он совсем не смотрелся, то ли потому, что было непривычно для меня видеть, как папа вытаскивает из машинки белье,- волоком, то ли просто папы не созданы для этих процедур,- очень многие вещи после его стирки полиняли.
Зато развлечения, которые он нам устраивал, заставляли забывать обо всем грустном: папа, выступая в роли лошади, возил нас на себе по всем комнатам. Это было особенно интересно, потому что папа передвигался очень быстро и, казалось, совсем не замечал нашей тяжести.
Моим самым любимым развлечением было следующее: когда папа читал газету, то сидел в кресле, закинув ногу за ногу. Мне казалось, что нога, которой он периодически водил туда-суда, не должна быть бесполезной. Я садилась на нее верхом спиной к папе, лицом к его большой ступне, крепко цеплялась за нее руками и папа качал меня, поднимая свою ногу и опуская, ну, а если был не в настроении, то говорил, чтобы я пошла и нашла для себя занятие более полезное.
Тогда я тоже обижалась на папу.
Прошло время. Мы выросли. Разъехались кто куда. Сейчас все, что я тут рассказала, вспоминается с грустью и даже со слезами.
Как вы думаете, любил ли нас папа или просто ему было некуда деваться в своем одиночестве без мамы?
на главном фото папа и мамуля, ну другом- папа и некоторые из его дочерей на киностудии "Мосфильм".
Он очень скучал по маме. И все время, пока она «болела» в больнице, ходил бледно-серый. Бледный от переживания и недосыпания, а серый из-за небритости.
О папином недосыпании мы не догадывались, равно, как и о мамином, поэтому вели себя так же, как и раньше: я спала, сестра-нет, еще одна сестра плакала, а ее погодка(тоже сестра) ей вторила. Потом две ревы засыпали, я просыпалась, а та сестра, что не спала и не плакала, начинала вести со мной задушевные беседы и спрашивать о том, снилась ли она мне на данный момент или нет. Если я отвечала отрицательно, она обижалась и снова задавала мне этот же вопрос, подводя меня к положительному ответу.
-Сейчас по задницам дам!- звучало тогда в нашей комнате папино рычание.
Мы испуганно умолкали, а он еще минуту стоял в дверном проеме, как полицейский, только свистка во рту не было.
-Папа злой,- говорили мы друг другу шепотом, прячась под одеялами с головой.- Так жаль, что нет мамы рядом!
Я всегда плакала тихонько, когда думала о маме. Мне было страшно одиноко без нее, не хватало ее нежных рук, которые заплетали мне косички, и ее нежных губ, целующих меня в щеки и в макушку. Когда я ненароком падала, я всегда шла к маме, чтобы она поцеловала мне ушибленное место, и хотя после этого боль не прекращалась, внутренне я успокаивалась.
Когда же мы остались дома лишь с папой, я долго не могла понять: к кому мне теперь подходить для того, чтобы получить свой законный поцелуй.
-Идите, я пожалею,- сказал однажды папа нам с сестрой, когда мы, не подрассчитав, с разбегу стукнулись лбами.
Оказалось, что папины губы ничем не отличались от маминых, и были даже какими-то робкими, что ли, ну, и немного колючими.
А после начались самые настоящие испытания для меня и девчонок.
Папа совсем не умел плести косички. Прядки наших волос абсолютно не слушались сильных папиных пальцев и все время распадались. Наши косы после папиного плетения были похожи на растрепанные мочалки, а банты папа завязывал с каким-то моряцким уклоном, -словно в скандально известный среди капитанов узел. Наверное, он думал, что именно в силе узла заключается искусство волосоплетения.
Да….. с узлом –то было все в порядке, но только не с нами.
Самым страшным испытанием для меня стало купание. Воду папа лил мне на голову щедро, не заботясь о том, что я уже давно подавилась ею.
-Ты куда?- спрашивал он сосредоточенно, когда я соскальзывала с бортика ванны в воду. Он подтаскивал меня снова к себе, и продолжать мылить-мылить-мылить мою кудрявую тогда еще голову. Я начинала плакать. Не так, как по маме, сиротливо и тихонечко, а в полный голос, потому как мыльная пена попадала мне в глаза, которые я очень боялась закрыть, полагая, что папа меня попросту утопит.
-Ты меня не любишь,- не выдержав, сказала я папе в сердцах после третьего купания, а он почему-то обиделся.
Кашеварил папа отменно. Я и сейчас люблю его стряпню, особенно борщ и котлеты, а еще картофельное пюре и плов.
Кормил нас папа по очереди. Тяжеловато ему приходилось с малышами. Те время от времени сплевывали пищу или плакали, а папа уговаривал их и почему-то смеялся, но и ругал, если девчонки баловались. Тогда мы все дружно плакали.
В роли прачки он совсем не смотрелся, то ли потому, что было непривычно для меня видеть, как папа вытаскивает из машинки белье,- волоком, то ли просто папы не созданы для этих процедур,- очень многие вещи после его стирки полиняли.
Зато развлечения, которые он нам устраивал, заставляли забывать обо всем грустном: папа, выступая в роли лошади, возил нас на себе по всем комнатам. Это было особенно интересно, потому что папа передвигался очень быстро и, казалось, совсем не замечал нашей тяжести.
Моим самым любимым развлечением было следующее: когда папа читал газету, то сидел в кресле, закинув ногу за ногу. Мне казалось, что нога, которой он периодически водил туда-суда, не должна быть бесполезной. Я садилась на нее верхом спиной к папе, лицом к его большой ступне, крепко цеплялась за нее руками и папа качал меня, поднимая свою ногу и опуская, ну, а если был не в настроении, то говорил, чтобы я пошла и нашла для себя занятие более полезное.
Тогда я тоже обижалась на папу.
Прошло время. Мы выросли. Разъехались кто куда. Сейчас все, что я тут рассказала, вспоминается с грустью и даже со слезами.
Как вы думаете, любил ли нас папа или просто ему было некуда деваться в своем одиночестве без мамы?
на главном фото папа и мамуля, ну другом- папа и некоторые из его дочерей на киностудии "Мосфильм".
