Поцелуй дождя

ПОЦЕЛУЙ ДОЖДЯ 2019 ГОД.

 

* * *

Ну вот, живой... Хотя могло быть хуже.

Как вьюга здесь укутала деревья!

Всё это надо Господу? Кому же

ещё нас так испытывать, из чрева

судьбы в небытие перемещая?

Натянута в ночи, как перепонка,

галактика, на зов не отвечая.

Морозно. Лес постреливает звонко.

 

О счастье быть!.. И сердце застучало

уверенно, как прежде: «Бейся, бейся,

усталое моё! Смотри, как леса

встаёт стена, и тёмное зерцало

озёрных вод лежит, закованное льдами!»

 

А ночь необорима и разверста,

жестокосердна, зла, черноволоса,

и заметает узкими бинтами

мои следы… У смерти все печальны

ответы на последние вопросы,

но дух свободен — здесь и на вершине Эвереста,

всегда, везде! О да, на то любовь и бездна,

любовь и бездна…

 

* * *

Беззвёздное небо в свинцовых тучах,

суровой земли осторожный запах.

Пожалуй, награда из самых лучших

мне — снег на зелёных сосновых лапах.

 

И как это важно, что он, простудных

посланец краёв — разновидность чуда.

О, сколько же надо мне было трудных

таких же вот зим пережить, покуда

не стал я смиренным, как этот белый

задумчивый лес в ледяных оковах!

Сквозь эту чащобу хоть зимник сделай

до вымерших выселков поселковых!

 

Высокое небо над снежным долом,

промёрзшей земли молодая нежность.

Конечно, мне счастье, что лес в тяжёлом

уборе морозном, где жизнь — безбрежность.

 

* * *

Травам высоким, седым облакам

лирник поёт, луговой чекан,

о кареглазой нежности сердца,

первой черёмухе в райском снегу,

о разбивающей лёд набегу

невской воде,

шелудивой,

как в детстве.

Вот бы и мне в облака упереться,

точно сосне на крутом берегу.

Вместе с тобой на февральском снегу

мне бы огонь развести

и согреться.

Что я могу?

Ничего не могу.

 

* * *

Небо — его глаза,

плечи, сердечный ритм.

С юга идёт гроза,

небо горит, как Рим.

 

Богу ли в том корысть?

Сёстры — любовь и смерть!

Падает первый лист,

«да» переходит в «нет».

 

Ветер играет — Бах —

сосны — ах! — не щадя.

Дрожь на твоих губах,

как поцелуй дождя.

 

* * *

Я умолчу про главное… Что толку?

Кому случится быть на небесах?

Откинула спадающую чёлку,

и серебро мелькнуло в волосах.

Увы, седым из них был не один!

Родная, счастье — газ летучий, дым.

Оно повсюду: в домике с балконом,

и в солнечных лучах, упавших на

лицо, на занавесочки окна,

в твоём смешном халатике зелёном,

в улыбке тихой, ласковой пока,

пока моя-твоя тепла рука,

пока ты положила на колени

мне голову и нежно говоришь:

— Я — девочка хорошая! — без тени

кокетства. — Я послушная. Я — мышь!

— Шушарочка, ну что не утаишь,

так это факт: Миросоздатель — гений!..

 

* * *

Молчалива лесная страна,

и трещит костерок, и свежо.

Я: — Тоскуешь?.. — Тоскую, — она.

Я: — Не стоит!.. Она: — Хорошо…

 

А миров голубые стада

отразила озёрная зыбь.

Я: — Могла бы… Она: — Никогда…

Я: — Не понял?.. Она: — Разлюбить…

 

Я: — Прекрасен?.. Она: — Не вполне…

Я: — И что же?.. Она: — Ничего…

В темноте на упавшей сосне

мы сидим: — Хорошо…

— Отлегло…

 

* * *

Вперёд! Вперёд по просеке заглохшей!

Как ветер-злобный нойд камлает на варгане!

Вот лось прошёл, покачивая ношей —

тяжёлыми, ветвистыми рогами.

 

Вот царь грибов, похожий на тарелку,

осинник, розоватые волнушки,

и, рассыпаясь, мокрые гнилушки

пугают зазевавшуюся белку.

 

О, если бы в узор необычайный

листа, творимый Вышним ювелиром,

и я проник, и все постиг бы тайны,

и вдруг увидел свет над божьим миром!

 

* * *

Проплывают

сосны — чудо-корабли —

возле голубого глаза-озерца,

облаков обрывки в небе подмели.

Выкатился лунный ломтик из ларца.

 

Тихо-тихо — слышно, как растут грибы,

приподняв на шляпках палую листву.

Насыпаю сахар — сложностью судьбы

муравьиной тронут — накормить братву.

 

Вот о зимних вьюгах чтобы погадать,

чутко ёжик Ромка в травах прошуршал.

Господи, какая нежность — благодать!

Отчего же плачет и болит душа?

 

То ли всё былое обратилось в дым?..

То ли скоро стану дряхлым стариком?..

Полежу под ёлкой — подышу сырым

сумраком, туманом, хвойным холодком.

 

* * *

Бежали свинцовые тучи,

рыдали блажными дождями.

Постанывал ельник дремучий,

поскрипывал страшно над нами.

Ручей разливался в низине,

как тот, что Офелии тело

качал, отпевая, а ныне

и небо, как совесть, болело.

Такое беспечное часто.

Такое, как жизни начало.

Ну что ему наши несчастья?

Скажи мне! Но солнце вставало…

 

* * *

А помнишь, мы счастливые ходили

осенними дубами любоваться?

Кому-нибудь могло бы показаться,

что я на воздух вывел дочку или

привёз больного внука. И прохожий

сказал: — Не повезло... Я удивился:

— Мне? Мне не повезло?.. Я как-то кисло

из вежливости фыркнул, и, похоже,

ты тоже удивилась (но ветвями

дуб закрывал, горящее, как факел,

всевидящее небо): «Вот бы запил

прохожий тот на нашем месте! Нами

пугал детей бы: — Гляньте, во! Очочки!

У-у, жуть! Что уцелело от ребёнка!»

 

— Но то всего лишь тело — оболочка, —

в тот раз я возразил ему негромко.

 

Как хорошо, что ты жена — не дочка,

что есть у нас большая, как дорога,

вот эта жизнь, коляска Тётя Гися,

таблетки на ночь, кошка наша Крыся,

любовь, и музыка (во всём так много смысла),

и книги (целый шкаф) — о, с ними та ещё морока!

 

* * *

Он прекрасен своей красотой бесполезной,

восхитительной, чистой, отчаянной, грешной,

и напрасен по сути, и, да, безобразен,

и отчаянья полон, и тихой надежды.

Ты случаешься в нём как нечаянный праздник,

но смыкает рассвет беззащитные вежды*.

И от нежности вдруг выдаёт перебои

то, которое глыбой не сделаешь кварца.

Я люблю тебя, небо моё голубое,

моё сердце, которое может порваться.

 

*большинство хронических

больных умирает на рассвете.