8. Верность

8. ВЕРНОСТЬ

 

1.

Какая разница, душа в какое тело

облачена, когда мы вовсе не одежду,

а нежно любим то, что билось и горело

высоким небом и землёй суровой между?

 

Мне костыли твои из гробовой дюрали,

коляска Otto Bok, и рук, и ног увечья

не больше значат, чем случайные детали.

Я так тебя люблю — ах, разуму переча!

 

О, жалость и печаль! О, радость узнаванья

себя в любимой! Да, но то, на что иные

брезгливо поглядят, то для меня, на край, на

твою коленку сев, сон, мотылёк — цветные

крыла раскрывши — ах —

весь музыка

и тайна!

 

2.

Ты с коляской — одно, как гунны

были слиты с конями. Мог бы

человек от разрыва бомбы

пострадать не больше, и думы

застревают в мозгу, как тромбы.

 

Ну а я — что я? Оборванец.

Что мне нужно? Листок бумаги,

той толику чудной отваги,

от которой умчится в танец —

эх! — душа да по самой кромке,

кромке леса и кромке неба.

 

А любовь — это, как на тонкий

лёд ступать, как снимать коронки,

как делить, например, на серба

и хорвата, на украинца

и на русского, это уже,

чем проделанная бойница…

Ветер счастья шумит над сушей…

 

3.

Кукушкины слёзки, да крест петров,

да куст чернотала у края поля.

На перекрёстке семи ветров

двое нас… двое!.. Вольному воля!

Хочешь воды родниковой? Пей!

Любишь — и словно бы небо ближе.

О, моё солнце, ярче свети же!

О, моё сердце, бейся сильней!

 

Бедную голову забинтовать

узкой грунтовки изношенной лентой.

Неповторимой станем легендой,

шорохом листьев, дымкой рассветной,

крылышком бабочки великолепной,

чтобы истаивать

и ускользать.

 

4.

Устали мы с тобою, бегуны

на длинную дистанцию вины,

и оттого грустим сейчас, но чайник

кипит… А день такой необычайный —

теплее, чем бывает в октябре.

Я думаю: «А может быть, в ребре

Адама был избыток цианида?»

Но ты мне улыбаешься — обида

уже прошла, как поздний листопад.

Мой свет, и я забыть скорее рад

неосторожно сказанное слово —

чай разливаю в чашки бестолково:

то кипяток добавлю, то ещё

добавлю снова. — Хватит! Горячо! —

по-детски обрываешь ты неловкость,

и листьев на берёзе одинокость

под окнами тоскует о ЖД

вагонах, дыме, ветре и дожде.

 

5.

Я люблю, мой Чижик, но ты не верь.

Растворяясь в космосе милых глаз,

человеку ближний — безумный зверь:

он летит с катушек на раз-два-раз.

 

Вот и мне бы мчаться на край земли,

погружаться медленно в мезозой,

чтобы мальвой губы твои цвели,

сладко нардом пахли, сырой грозой.

 

У меня — жена. У тебя — … Скажи,

без каких ты жить не смогла бы слов?

Из канатов крепких подкожных жил

я свяжу сто тысяч морских узлов.

 

Ты пойдёшь дорогой своей, а я

буду жить не хуже, чем раньше мог,

потому, что главное — долг, семья.

А тебе всегда да поможет Бог!

 

6.

Николаевой Д. А.

Прожигатель жизни, ребёнок, геймер,

не пригоден для жизни семейной, трудной,

словно маленький, скользкий холодный сейнер

для морской прогулки, но встретив судно

настоящее, быстро поймёшь, какая

у него уютная есть каюта,

и стюард бутылку несёт Токая…

Только надо же сейнер любить кому-то!

Впрочем, всё ещё сбудется, дорогая!

 

7.

Посиди со мной рядом — так редко бывает у нас

то, что больше всего человеку усталому надо,

то, что ценят цари, то, что юных и старцев отрада,

то, чего не бывает, и всё-таки в жизни хоть раз

с человеком случается — в небе восходит звезда,

и прохладой ночной молчаливое озеро дышит,

и какая-то ветка стучит осторожно по крыше,

и другой — это ты, и хотелось бы… чтоб навсегда.

 

Ну, скажи мне те самые, лучшие в мире слова,

от которых так жарко на сердце и хочется плакать.

Мне нужна эта нищая, жгучая, непобедимая влага

и последней надежды открытые вновь острова!

 

8.

Села на холод под форточкой —

это тебе не Тифлис.

Красной акриловой кофточкой

ты, наконец, утеплись.

 

Скоро завоет, закружится

мутная зимняя мгла.

Сердце сожмётся от ужаса,

тень поползёт из угла —

 

скверная, скользкая, длинная,

грозно обнимет тебя.

Но не сдавайся, любимая,

скомканный чек теребя.

 

Есть у нас чай с макаронами

и рафинад кусковой.

Кто-то же светит огромными

звёздами над головой!

 

9.

Ты меня целовала: — Медведик, сердешный,

мы с тобой никогда… мы с тобой не умрём!..

За окном было сказочно тихо и снежно,

и, мерцая зелёным, ночной гастроном

звездолётом казался, спешащим в погоню

за утраченным временем (штурманом — Пруст).

На морозном узоре протаяв ладонью

ненадёжную дырочку, думал я: «Пусть,

пусть на тёплый с цветком подоконник покатый

слёзы капают густо, и в мёрзлой земле

дремлют слабые зёрна, мы тоже когда-то

станем этой землёю, вином на столе!»

 

10.

В тонкий флисовый плед завернувшись,

Шуршалотточка, спишь. Облака

замирают, и звёзды, и ужас

отменяется весь. А пока

снег и тьма — только стужа снаружи.

Ты прозрачной щеки полукружьем —

спи, мой свет! — безмятежно прижалась

к белой-белой подушке. Нежна

жилка тонкая — нищая жалость...

 

Как скала, на меня тишина

опускается — только настольный

неумолчный будильник стучит,

да ещё хомячок недовольный

в клетке возится… Кто разлучит

нас, моя дорогая подруга?

Уж и так между нами течёт

золотое свечение Юга:

шашлыки под каштаном, плечо

загорелое, речь озорная,

чужедальняя летняя Керчь…

Если петелька скрипнет дверная,

то захочется нежность беречь.

Аня, жилка моя

потайная...