Душа твоя - без времени, без места...
Душа твоя - без времени, без места -
сквозняк, несвязных образов поток,
симфония без нот и без оркестра,
случайный взгляд, затоптанный цветок... Толпа в тебе, ребенок потрясенный, толпа времен - игралище смертей,
рождений гул - под оболочкой сонной лица,
себе чужого, как артель... А глаз твоих седых никто не видит,
и это тело как бы не твое,
и душит чья-то боль, и бьет навылет
чужих зрачков двуствольное ружье... Узнав на вкус, какую малость значишь,
стал всем для всех, не находясь ни в чем,
и превратил себя в открытый настежь
гостиный дом с потерянным ключом. Кто здесь не ночевал, кто не питался,
кто не грешил... Давно потерян счет.
А сколько ты укоренить пытался,
уверенный, что срок не истечет? Тоска листает улицы и лица,
шумит ветрами, ливнем льется с крыш...
И вот, оторван ветром, как ресница,
ты невесомо в вышине паришь - а там, внизу, в долине, пастырь строгий
с жезлом и книгой знаков путевых
стада безумцев гонит по дороге,
не отличая мертвых от живых.
сквозняк, несвязных образов поток,
симфония без нот и без оркестра,
случайный взгляд, затоптанный цветок... Толпа в тебе, ребенок потрясенный, толпа времен - игралище смертей,
рождений гул - под оболочкой сонной лица,
себе чужого, как артель... А глаз твоих седых никто не видит,
и это тело как бы не твое,
и душит чья-то боль, и бьет навылет
чужих зрачков двуствольное ружье... Узнав на вкус, какую малость значишь,
стал всем для всех, не находясь ни в чем,
и превратил себя в открытый настежь
гостиный дом с потерянным ключом. Кто здесь не ночевал, кто не питался,
кто не грешил... Давно потерян счет.
А сколько ты укоренить пытался,
уверенный, что срок не истечет? Тоска листает улицы и лица,
шумит ветрами, ливнем льется с крыш...
И вот, оторван ветром, как ресница,
ты невесомо в вышине паришь - а там, внизу, в долине, пастырь строгий
с жезлом и книгой знаков путевых
стада безумцев гонит по дороге,
не отличая мертвых от живых.