Ченс Бурда

1996

Лëха

Колено горит. На штанине огромная дыра, сквозь которую виднеется противное бордовое месиво. Ещё у меня разбита губа, и наверняка вылезет синяк на подбородке.

Хочется зареветь, но я уже не ребëнок. Мне почти одиннадцать.

Дело не в порванных штанах и не в разбитой коленке —меня унизили на глазах у всех. Это гораздо хуже.

Пытаюсь открыть дверь своим ключом, но ничего не выходит. Папа дома. Он появляется на пороге, привычно тихий, одетый в растянутую олимпийку. Смотрит сверху вниз. Изучает.

Мой папа не похож на Ченса Будро. У него очки с толстыми стëклами в чëрной роговой оправе, заметная лысина и тихий, дребезжащий голос. А жаль... Настоящие герои выглядят иначе.

Готовлюсь к ругани, но папа неожиданно обнимает меня за плечи и притягивает к себе, вынуждая уткнуться носом в скользкую синтетическую ткань. От него пахнет одеколоном "Шипр", табаком и канифолью.

— Плачь!

Звучит как приказ.

— Мужчины..., — мямлю я. Хочу сказать "не плачут", но во рту сухо, как в пустыне, и слова липнут к нëбу.

— Синяки пройдут. — Папа гладит меня по голове, и я расслабляюсь, врезаясь лбом ему в живот. — Шрамы на теле — это ерунда. Главное, никогда не позволяй им оставлять шрамы у тебя в душе. Плачь, сынок!

— Мужчины не плачут...

— Все плачут. Иногда.

— И Ченс Будро?

— Он тоже. Только никому не говори.

Не знаю, верить или нет, но реву. Громко, взахлёб, по-настоящему. Боль, обида, невысказанные слова льются из глаз, текут по щекам, по подбородку, по шее. Становится легче...

Оказывается, мужчины тоже плачут. Даже такие, как Ченс Будро. Просто об этом нельзя говорить.

Я умею хранить тайны. Это останется между нами.

Никто не узнает.

2024

Алексей

Я сижу в машине и курю, стряхивая пепел на ботинок. Здесь нет пепельницы – я не планировал снова начинать курить. И не начну.

Не хочу открывать окно. Тонировка прячет меня от мира. Сейчас это то, что нужно.

Гражданская панихида начнëтся в четырнадцать тридцать. Так сказал чувак из похоронного агентства. Телефон истошно вопит в кармане, но мне плевать. Перезвонят.

В носу щиплет. Я откидываюсь в кресле и даю волю слезам. Никто меня не видит. Я здесь один.

Ченс Будро никогда не лежал в душной палате на четверых и не шутил о смерти, зная, что рак уже пробрался в его лимфоузлы, печень, желудок и штурмует лëгкие. Ченс Будро – слабак в сравнении с моим отцом.

Скоро я выйду из машины. Будут объятия, причитания и пустые, никому не нужные слова.

Я расскажу им о многом, но не о том, что когда-то отец научил меня плакать.

Это останется между нами.

Никто не узнает.

2024

Кирюха

Меня не взяли на похороны. Мама сказала, ребëнку там делать нечего. Я начал спорить, потому что он вообще-то и мой дедушка тоже. Ну, то есть был.

Бесполезно. Меня всё равно оставили дома.

А потом я видел, как плачет папа. Я сказал, что мужчины не плачут, а он показал какого-то челика по фамилии Бурда и сказал, что этот Бурда тоже плакал, когда было плохо. Ну, не знаю... Хотя от чувака с такой причëской можно ожидать чего угодно.

Папа просил никому не рассказывать, и я пообещал.

Вечером я долго не мог уснуть. Я не плакал, может, совсем чуть-чуть. Тогда пришëл папа. Сел на кровать и стал гладить меня по голове, как маленького. А потом сказал, что дедушка бы мной гордился. И этот Бурда —тоже.

Не такая уж и дурацкая у него причëска, если подумать...