Невмы (νεῦμα)
***
я знаю где находятся врата
за коими всё просто и естественно,
перешагнув за грани сумасшествия,
в них входят только раз и навсегда.
Дорога к ним прямая как стрела,
и солнцем залита купель небес,
лес благосклонен, нескончаем лес,
тишь оглушительнее выстрела
несметных войск, сияют купола
отвесных скал, слепят они сильнее
всех позолот на храмах и на шеях,
и замолкают все колокола
пред пеньем птиц, журчанием реки,
неповторимым шёпотом листвы
и еле уловимым звуком крыл
чудесных бабочек, в том мире без мерил,
без рангов, рингов, болтовни толпы,
без шарканья надежды и стопы
о бренное, живущее у ног,
за дверью этой — чист и ясен слог
в рычании зверином, в крике птиц
и постоянстве всполохов зарниц,
в смолистой хвое, в невесомости
созревших одуванчиков. В горсти
добравшихся до злополучных врат,
осужденных не выбраться назад,
вмещаются созвездия —
вот там живёт Поэзия.
я знаю где находятся врата,
мне этот путь понятен и не страшен,
но я сама себе — бессменным стражем —
и непреодолимая черта.
1.
Греется на камешке дилемм
боль моя змеёй пустоголовой.
Рушу мною созданный гойлем.
В пустоту выбрасываю слово.
Говорить нам не о чем с тобой.
Да и ты — всего лишь совпаденье
моего нервозного затменья
с некогда прочитанной строкой.
Так бывает.
Прочитаешь и
всё внутри тебя перевернётся,
стаей воробьёв душа сорвётся
и замрёт на самом краешке —
так бывает...
И глубокий вдох
застревает где-то в подреберье,
этого не чувствую теперь я,
лишь стучит об стену слов горох,
сереньким дождём маячит жизнь,
еле различимая в тумане —
города бессмертных между нами,
и никто не крикнет мне — очнись!
и никто мне не подаст руки —
провести над пропастью безмолвья,
бог храни твоих пожаров комья
за недосягаемость строки,
пеплом от пожарищ не согреть,
перешагивая смерть.
2
Меня не душит крик: «Вернись,
мне без твоих стихов — погибель...»
(Когда-то я дышала ими —
была и смерть, была и жизнь).
Но помню многие из них
(да что там — помню! —
это враки),
в меня вросли, впитались знаки,
и голос твой в меня проник,
ничьи слова — твоими стали,
ты их нашёл и приручил,
чураясь выстроенных правил,
ты против правил всех чудил.
я помню, помню.. бестиарий,
мушиный джа и букинист..
дотла сгоревшие в пожаре
и фолиант, и чистый лист...
и божеле в стрекозьем танце,
и пароходовы гудки..
испепеление простраций
и возрождение строки...
их много... не вмещает память
несовершенная моя,
и первая земная замять
не раненная — ранняя...
ты не вернёшься... брошен выкрик
от безысходности, ну что ж...
и к одиночеству привыкну..
нет — ложь.
Но у меня зима отныне
без видимых приходит ран,
в холодном северном порыве
январь прекрасен и упрям,
есть у зимы в прощальном жесте
язычество февральских вьюг,
снег в декабре и чист, и честен —
прелюдия январских фуг,
с ней забываю обо всём я,
прикладываю к сердцу лёд,
и одиночества позёмка,
и страсть былая — на излёт.
Метелью выхвачены слёзы.
Дыханье стынет в декабре.
Я задыхаюсь от мороза
и плачу я не по тебе.
3.
я леностью души обрамлена,
свисают кисеёй обрывки фразы,
вот, давеча мне терпкого вина
преподносили — но отвергла сразу,
без слов, без мыслей, без эмоций — но
каким прекрасным было то вино,
как мне хотелось, не напиться — нет,
едва пригубить горечи букет,
но я давным-давно не пью вина,
употребляю воду из-под крана,
исчерпана колодцев глубина
и не кровоточит былая рана.
всё тихо — замерло пространство вкруг меня,
и даже листья будто онемели,
и языки холодного огня
не достигают цели.
я в этой тишине так устаю,
что слышу кровь, журчащую по жилам,
в чернильнице, стремящейся к нулю,
заканчиваются чернила.
лишь зыбкое дыхание шагов
мелькнёт напоминанием мотива
в запущенности немощных садов,
смиренно умирая, молчалива,
недвижима глубокая река,
ни всплеска, ни следа, ни ветерка,
но нет величия в застывшей красоте,
нет места Слову в пустоте.
а я всё глубже погружаюсь в сад,
мне никогда не выбраться назад.
в моих руках — засохшие цветы,
в моих глазах — потухшие мечты,
и в сердце, при условии, что есть,
пустот не счесть.
4.
у самой кромки мертвенных садов
несметное количество цветов —
ромашки, васильки, кукушек слёзы...
кузнечики, жуки, стрекозы...
от важных дел серьёзны муравьи,
беспечны бабочки на первый взгляд, скуфьи
бессмертники раскачивают в такт,
ветрами сочиняется трактат,
в реке мальки играют в догонялки,
расписывают жаворонки высь,
и журавлей криклива клинопись,
разгуливают облака вразвалку,
шутливая воронья перепалка —
размеренно жужжит ручная прялка,
сплетая всё в одну тугую нить...
так хочется мне в этой нити быть,
добраться до некошеного поля
и облаком застыть над ним — не более,
5.
танцующая в выдуманном горе
ольховым заблудившимся листком,
фальшивый голос в детском хоре,
форсирующий звуки напролом,
наполовину рта не раскрывая,
за чуждые цепляюсь голоса.
под ярким светом корчится кривая,
соединяющая полюса.
безжалостна, но справедлива память,
мне у неё и пяди не ссудить,
в ближайшей перспективе: камню — падать,
мне — рыбу подле берега удить.
брести домой и, хвастая уловом,
безмолвие взять за основу,
6.
под вечер утихает снегопад,
в задумчивости улицы и птицы.
огромный город с головы до пят
игрушкой ёлочной искрится.
Снег лечит, поглощая всякий звук.
И фонари зализывают раны,
когда проткнёт очередной каблук
распятые в сугробах тротуары.
Хлопочет суетливая толпа.
Троллейбусы, автобусы, маршрутки...
Над городом бурановый колпак
завис на сутки.
Недвижны парки, скверы..
Только снег
ворочается в полусне, бормочет.
А звёзды... , не найдя ночлег,
бессонницею коротают ночи.
И, растворяясь в свете фонарей,
в безжалостном огне иллюминаций,
становятся и дальше, и бледней..
И я бегу из города эрзацев.
Который год бегу, бегу, бегу...,
Не понимая — отчего так страшно...
Там, впереди, я ощущаю мглу,
но и её свет поглотит однажды.
Искусственный, бесчувственный, чужой,
не знающий агонии светильник,
приученный всегда быть под рукой
мог(б)ильник.
Удобный. Комфортабельный огонь
обмана в электрических каминах,
уютно согревающий ладонь,
без дыма.
7.
Сегодня заходила в храм.
Пустынно. Тишина и свечи.
И на божественном наречии
старушки пели. По грехам
отпущенным колокола
рыдали. Продавался крестик.
Был чужеродно неуместен
ребячий смех.
Я плакала
и ставила за упокой
с десяток восковых лучинок.
Монашка поучала чинно,
мол, с непокрытой головой
не разговаривают с богом.
Согбенная и как-то боком
передвигалась меж икон,
тушила свечи, и крестилась,
и совершала в пол поклон.
В углу неистово молилась
пред Чудотворцем женщина...
Я вспоминала имена...
8.
Я прихожу не часто в церковь.
Близки покой и тишина,
и взглядов искренность и цепкость
Святых, глядящих сквозь меня,
лампад мерцание и ладан,
дрожание огня свечей,
проникновенная прохлада,
и ощущать себя ничьей,
купить в церковной лавке крестик
на нити, лёгкий, словно пух,
и выплеснуть ушат известий,
ни слова не промолвив вслух.
Стоять. Глядеть в глаза Марии
Казанской ли Владимирской,
и всё, о чём с ней говорили,
забыть, и в суете мирской
другую вспоминать Марию,
заговорить с ней как с живой.
Уверовать — когда почию —
они вдвоём придут за мной.
9.
Обочину дороги замело.
Нет фонарей. Лишь изредка машины
на миг встревожат мглу и вновь темно,
паршиво.
Такая нынче ночь безлунная.
Беззвёздная. Темно и равнодушно.
Снег шелестит вокруг меня.
Ненужный
Вдали дома в гирляндах, в окнах свет.
Дровами печи топят по старинке.
Прозрачен дым. Под колыбель бесед —
починки.
За окнами чужими так тепло,
обыкновенно мило по-простому,
случись такое — небо замело,
не кончиться душевному простору.
И кажется — у всех этих людей
ни бед, ни слёз — а всё любовь да счастье,
и мне во тьме становится светлей
прощаться.
я словно вор поглядываю вскользь
в чужие окна — на чужую сказку,
и завистью болеет изморозь
напрасно.
10.
Крещение Господне. Минус ноль.
Морозы обезличены зимой.
Погода, говорят, сошла с ума.
Расхаживает девочка-зима
по городу без рукавиц и шапки,
в дорожных ямах снежные заплатки
приляпаны нарочно кое-как,
с беспечностью попавшие впросак
прохожие скользят по тротуарам,
дворы, проспекты, площади, бульвары,
лёд тонок и рыхлы снеговики,
расколоты напополам стихи,
мой город рассыпается на части
в одночасье
у проруби толкается народ,
но прорубями вряд ли назовёт
купающихся длинная процессия
бесформенные на реке отверстия.
Голубка опустилась на плечо,
дыханье мимолётно горячо.
Ночь.
полуобнажённые тела
грехи смывают, о грехах моля,
суконные рубахи ткёт январь
как встарь.
святую воду черпают и пьют.
и окуни в святой воде живут,
святую воду расточают краны,
водой святою омывают раны,
в ней, говорят, стирать — великий грех,
но в теле рек выдалбливая крест
и, чуда требуя — встать босиком на снег,
и в полынью войти, поправ природу —
вино не обратить в святую воду,
да и вода, что сделалась вином —
в источнике находится ином.
Богоявление. Свет. Неприступный Свет.
И Дух святой голубкой белокрылой.
И Глас небес, и Сын — анахорет
на сорок дней, и Крест — всё это было
11.
Шесть. Через пять минут
проснётся будильник, скажет — пора, пора...
секунды в углу грызут
сухарь утра.
Снег постучит в окно,
качнётся завеса безоблачной темноты,
мгновенья смешав в одно,
явив черты
дня.
Лишь одна звезда
задержится в небе, но будет не долог срок,
останется без следа
звезды — восток.
***
я не хочу смотреть на смерть звезды,
пусть звёзды умирают в одиночестве,
в недосягаемости высоты,
в непримиримости с пророчеством.
я верю в свет, не отделяя тень,
мне белое не видимо без чёрного,
и я спасибо говорю всем тем,
кем вычеркнута или перечёркнута.
и я прошу у каждого из всех,
кто рядом был и кто, того не ведая,
издалека в мой безрассудный век
закатами являлся и рассветами,
к кому я прикасалась и кого
отталкивала в исступлении —
к подателю сего
лишь снисхождения.
как знать, куда мне вычерчен полёт.
пусть я не верю в душ переселения,
взлетит ли птицей, птицей ли падёт
мой светлячок, не подлежащий тлению,
а может быть, и что — скорей всего,
той пустоты великие объятия
раскинутся настолько широко,
что от меня не станет даже вмятины.
но если вдруг возможно выбирать
я предпочту не звёзды и не царствие,
позвольте ветром мне вибрировать
над майскими полями и январскими
12.
Вечер в зиму — покой да тишь,
я стремлюсь на огонь в дому,
в окнах свет, значит ты не спишь,
интегрируя тишину.
Прочь задвижки на всех дверях,
тихо бродишь, глядишь в окно,
в неспособности доверять
видишь солнце, когда темно.
я без спроса вхожу в твой мир,
беспокойности привношу,
всё, что день со мной сотворил,
я меняю на тишину.
13.
просыпаюсь — свежо, темно,
в голове водопадов шум,
вот сейчас напеку блинов
да чего-нибудь напишу...
вспомню виденное во снах,
отмахнусь — эка ерунда,
между явью и снами — взмах,
повседневностей череда...
между нами — бессмертных град,
всё пески да ветра, ветра...
словно выстроенные в ряд
все сияния севера.
ты — у маленького окна,
но окно это много больше,
в кружку, полную молока,
окунает солнце ладоши,
врассыпную бегут лучи,
встрепенувшись от зимних спячек,
возвращается из пучин
твоей памяти — солнечный зайчик.
