Воспоминания ночного сторожа
01
Солнце постепенно склонялось к дымному, застроенному скучными пятиэтажками, промышленными зданиями, обсерваториями, кинотеатрами, стадионами и еще более скучными, хотя и с претензией на модерн, домами культуры, горизонту.
Становилось прохладнее, тем не менее, атаки местных заводских кровососущих насекомых не ослабевали, но становились все назойливее и яростнее, так, как будто они напоследок решились героически пасть в неравном бою с крайне вредными человеческими существами.
Прочитав в раннем детстве книгу «Мухи и их эпидемиологическое значение», я из нее вынес главный постулат, а именно, то, что есть два типа мух: одни имеют лижущий хоботок, а другие, мерзавки, сверлящий. Лижущий хоботок это еще только полбеды, — летают с ним мухи, да летают, по большей части никого не трогают, а только надоедают, ну и, бывает, заразу разносят, что им и полагается делать, так сказать, по определению… На них рукой махнул, они и брызнули во все стороны. Но мухи второго типа, то есть, вооруженные сверлящим хоботком не таковы, эти паскудины так и норовят применить свой хренов хоботок по полной программе, то есть просверлить ваши кожные покровы, поглумиться над живым организмом, а в конечном итоге напиться крови и рассадить опарышей в теплых местах… Таким образом, сидят эти «сверлящие» мухи целый день в засаде, прячутся в укромных местах, изучают обстановку, а под вечер, как только сторожа выходят, кто покурить, кто просто подышать прохладным воздухом, бросаются в решительную и беспощадную атаку.
Роман Романович предпочитал какие-то невероятно вонючие папиросы, а если курил сигареты, то непременно без фильтра и не менее вонючие. Единственным положительным моментом его курения, было то, что насекомые и мотыльки облетали этот ядовитый дым за десятки метров, однако для сверлящих хоботков даже этот ядовитый табачный дым не был достаточным препятствием.
— Блять… Мухи совсем одолели… И откуда столько злобы в этих несущественных организмах?
Роман Романович, как и ваш почти покорный слуга, работал ночным сторожем, караулил механический цех по соседству со складами, где я нес свою суровую, но такую нужную для предприятия службу. Собирались мы обычно по вечерам у песочницы, — да, да, не удивляйтесь, именно у песочницы, расположенной в тени берез между нашими охраняемыми объектами.
Каким образом песочница оказалась на территории режимного предприятия, не знают даже его почетные ветераны. Возможно, ее соорудили шутки ради, возможно, она являла собой часть территории оторванной от захваченного еще в незапамятные времена развитого социализма детского сада, и так же может быть то, что она представляла собой уголок противопожарного стенда, некогда установленного здесь в целях пропаганды эффективных методов пожаротушения и эвакуации. Песка в ней, то есть, в песочнице, естественно было гораздо меньше, чем окурков, обрывков газет, жестоко изуродованных пластиковых стаканов, вскрытых армейским ножом, консервных банок, насильственно умерщвленных тараканов, скелетов рыб неизвестных пород, сомнительного происхождения мелких экскрементов и прочих гадостей, тем не менее, место ее расположения было весьма популярным у заводчан. По крайней мере, именно сюда стекались на перекуры представители рабочих профессий механического цеха, а так же кладовщики и грузчики материальных складов и прилегающих к ним территорий.
А пока Роман Романович курил, я вспоминал тот поучительный случай, когда мне довелось очищать крышу здания этого механического цеха от снега.
02
Дело в том, что я в былые времена трудился в отделе инженером по нормированию труда, и только ближе к вечеру заступал на трудовую вахту в качестве ночного сторожа на склад. И вот, однажды, в самом начале первого весеннего месяца, забыл уже конечно какого года, приносят мне на подпись наряд на проведение работ, смысл коих заключался очистке крыши здания механического цеха от снега, сосулек и наледи.
В то время я относился к своей работе достаточно ответственно, ну или, по крайней мере, создавал впечатление, что мне далеко не на все наплевать, к тому же привык во многое вникать, и никому не верить. Таким образом, с начальником бюро труда цеха у меня состоялся примерно следующий разговор:
— Лидия Васильевна, а они там снежные фигуры лепить не будут?
Лидия Васильевна сделала вид, будто не поняла моего вопроса и даже попыталась сделать удивленное лицо. — Какие еще фигуры?
— Высокой художественной ценности… Иначе, что они будут делать на крыше двести часов, которые вы им так щедро отписали в наряде?
— А вы, Михаил Семенович, знаете, сколько там работы?
Этот вопрос в бытность мою инженером в отделе труда, я слышал не менее пятидесяти тысяч раз, и справедливо считал его чисто риторическим, однако не в этом случае.
Я очень быстро прикинул для себя габариты здания, количество выпавших в этом году осадков, ширину лопат, а так же мое горячее желание заработать.
— Мы вдвоем с Ефимом Фомичем уложимся за …
Вопрос в глазах Лидии Васильевны был уже далек от риторики.
— Восемьдесят часов…
Мой коллега Ефим Фомич отработал на заводе что-то около сорока годов, пенсионер, небольшого роста, но очень шустрый, и практически всегда поддерживал все мои инициативы в плане дополнительного заработка.
— Вдуем этой стерве по самые помидоры… — Этой фразой Ефим Фомич ответил на мое предложение, что, как я понимал, означало согласие.
Однако мы оба тогда даже не имели представления о том, в какую авантюру вляпались практически добровольно.
Когда после окончания нашего трудового дня мы с Ефимом Фомичем подошли к зданию цеха, крышу которого мы так рьяно и решительно ринулись расчищать, меня поджидал первый облом.
— Миш…
— Че, Ефим Фомич?
— А как мы туда попадем? – Глаза ветерана труда были устремлены ввысь, поэтому смысл его вопроса от меня не ускользнул.
Дело в том, что попасть на крышу изнутри здания можно было только через помещение типографии на четвертом этаже, но в конце рабочего дня его тщательно закрывали и сдавали на пульт, так что сторож механического цеха даже при всем своем желании не мог нас туда пропустить. Оставалось взбираться наверх только по пожарной металлической лестнице, которая при любом контакте с нею скрипела, как старая проститутка, да еще немного раскачивалась на ветру.
— Ёть ти-ти, ёть… — Такой фразой Ефим Фомич емко обозначил свое отношение к пути на крышу.
Меня такой взгляд естественно почти не обрадовал.
— Давай, Ефим Фомич, я тебя подстрахую…
Ефим Фомич по-деловому подошел к лестнице, посмотрел наверх, надел рукавицы, уже в них перекрестился, и приступил к проверке лестницы на прочность крепления методом расшатывания, причем проверял так тщательно, что из стены здания вылетел крепежный костыль, и упал рядом со мной. После этого, Ефим Фомич уцепился за перекладину руками, и, болтая своими ногами, обутыми в модные некогда унты, изо всех сил, пытался закинуть одну из них на самую низкую перекладину лестницы, расположенную где-то в полутора метрах от уровня грунта.
Сказав почти вслух плохое слово, я кинулся ему помогать, и собственноручно поставил его ногу на перекладину.
— Ну вот… Нащупал… — После этих слов Фомич довольно рьяно двинулся вверх по лестнице, однако, примерно на высоте второго этажа вдруг резко остановился и сник.
-Все, Миша…Я дальше не могу… Старая сволочь оказалась хитрее, чем я предполагал… — Глаза Фомича заблестели от слез.
В его голосе, было, столько боли и раскаяния, что я даже не рассердился на него. Ефим Фомич просто боялся высоты…
03
— Ну и чё? – Эта короткая фраза в устах Романа Романовича говорила о многом: во-первых, о том, что уже давно пора выпить, (иначе он просто бы молчал), во вторых, о том что, деньги у него есть, и в третьих, о том, что бежать за султыгой, и перелазить через забор внешнего периметра, не смотря на мое продолжительное молчание, придется все-таки мне.
— Роман Романович… — Мне, честно говоря, не хотелось…
— Миш… — За этим следовал настолько убедительный взгляд, что возражать уже было бессмысленно…
До своего ухода на вполне заслуженную пенсию Роман Романович летал в чине бортмеханика на АН-8, и это, несомненно, давало ему право причислять себя к красавцам летчикам, а так же пользоваться массою, прилежащих этому званию привилегий, как-то носить летную форму с фуражкой, курить папиросы «Спутник», широко и честно улыбаться, имея в переднем строе зубов пару золотых коронок, а так же рассказывать девушкам слегка хрипловатым, но очень романтичным голосом о том, что жить пилоту без неба невозможно.
Закусывали мы копченой селедкой, черным хлебом и луковицей, аромат которой, преодолевая все преграды, сбивал с толку влюбленных, спешащих на романтическое свидание далеко за территорией нашего предприятия.
— Не устану повторять, то, что разобраться во всех перипетиях наших жизненных ситуаций бывает архисложно, практически…
Роман Романович вытер руки ветошью для удаления излишков масла, разлил водку в потемневшие, от крепкого чая стаканы, и продолжил.
— Была у меня одна встреча в Москве… Можно сказать незабываемая…
Все истории Романа Романовича я слушал крайне заинтересованно, он был великолепным рассказчиком, таким, что я даже иногда старался ему подражать, пересказывая его истории, всегда очень содержательные, интересные, ироничные, и наполненные каким-то особым, присущим только добродушным умам, деликатным юмором.
— Представь себе… Столица, август месяц… Я в командировке, уже не помню по какому поводу…
Романыч прикурил свою вонючую папиросу, и я тут же открыл окно в приемной начальника цеха, где мы обычно и проводили вечерние часы нашего дежурства.
— Комарье налетит…
— Нет, Романыч… Видишь уже твой дым в окно потянуло, и часть насекомых погибла… Ты лучше продолжай…
Стряхнув пепел в огромную пепельницу в виде перевернутой черепахи с усеченной шеей, Роман Романович продолжил:
— Я приметил ее в метро… Стройная такая… До безумия… Формы волнуют, и сзади и спереди… Шея прямая, смотрит только перед собой, и, что главное… Не шелохнется… Как из кино…
Роман Романович в очередной раз, на радость правительству, сократил период своего постпенсионного дожития, вдохнув порцию едкого дыма, немного помолчал, глядя куда-то в пустоту окна, и продолжил.
04
Так тоскливо в моей, тогда еще не слишком продолжительной жизни не было, пожалуй, никогда… На ум приходили самые мрачные образы и с ними такие же безутешные формулировки, как «Снежная пустыня», «Белое безмолвие», «Суровые арктические дали» и наконец даже, очень близкое к теме — «Смерть в бескрайних снегах Заполярья…»…
Это я о том, что увидел, поднявшись на крышу механического цеха, которую я мужественно решил очистить от снега, наледи и сосулек. Представьте себе бесконечную белую, занесенную снегом, глубиною не менее, чем в человеческий рост, белую пустошь… Она простиралась налево и направо, почти до самого горизонта… И только в самой ее средине, то есть в центральной части, как будто в наказание или издевательство надо мною, а скорее всего для того, что бы просто показать, что ожидает того, кто решится все это разгрести, был прорыт проход, не более метра в ширину, и полутора метров в глубину…
Я не то, чтобы позавидовал Ефиму Фомичу с его высотобоязнью, или тем работягам, на которых первоначально был выписан наряд, или всем тем нормальным людям, которые их спокойно, не особо вникая в суть дела, подписывают, я просто вместил в себя то, что эта белая бесконечная равнина – моя судьба, и так или иначе, мне от этого не уйти. Я надел рукавицы, взял совковую лопату, которая заметно болталась на черенке, и начал сбрасывать снег с крыши…
В порыве проработал до испарины, не меньше часа, или даже двух… При этом я не много сумел добавить к уже прорытому средь пустоши проходу, а убавить от снежной пустыни не сумел практически ничего. Но я не отступил…
В другой раз мы поднялись на крышу с Ефимом Фомичем, он так же заметно загрустил, но для приличия пару часов помахал лопатой, так же без особого успеха, но, не уронив достоинства. И мы с ним тогда решили, что по мере сил будем работать, а там что будет, то и будет… И наш день настал…
05
— Звали ее Хельга… То ли эстонка, то ли что-то в этом роде… — Роман Романович мечтательно посмотрел вдаль и затушил папиросу, при этом не доставив черепахе ни малейшего удовольствия.
— И ты, знаешь, слова она этак медленно произносила… Как будто собаку за хвост растягивала… Типа: доообрыый вееечер… Пооойдемтее коо мнее… Паскуда, блин…
Я налил в стакан Романа Романовича водки, плеснул немного себе, мы выпили… Селедка была великолепной, она настолько оттеняла спиртовый привкус, что тут же захотелось выпить еще.
Что мы и сделали, в то время как с морщинистого лица Романа Романовича все не уходил некий романтический налет, возникший при воспоминаниях, где фигурировала некая замечательная особа, о которой он только что так нелестно отозвался.
— Ну… Вечером договорились мы встретиться… В ресторане…
— В каком ресторане? – Мне было интересно, какой московский ресторан посещает летный состав нашей транспортной авиации.
— В каком… В ресторане… В хорошем… — Роман Романович собрался, было, закурить, но я опередил его, и пока, наливал водку в стаканы, спрятал спички…
— В хорошем ресторане, в дорогом… Я еще перед этим перекусить сбегал, ну чтобы там… В ресторане поменьше… Беляши с молоком… Перед нашим офицерским общежитием парк такой… Там киоск в парке, с беляшами… А молоко я в гастрономе купил…
В нашем широком окне солнце, постепенно уходя в закат, красиво прощалось, оставляя жителям Земли надежду в виде своих последних лучей, таких ласковых и теплых, как легкое прикосновение мамы.
— Где эти херовы спички? – Пошарив минуту по карманам, Роман Романович, как всегда, вспомнил о нехороших женщинах, и достал новую коробку из нижнего ящика стола секретарши.
— Посидели мы конечно хорошо… Где-то на треть моей зарплаты… Ну без левых, конечно… — В теплый воздух комнаты ввалилась незваная струя ядовитого табачного дыма, изображая из себя какие-то мрачные зыбкие образы, которым место в аду.
— Сам понимаешь… Москва… Теплый летний вечер… Стройная женщина… Красавец пилот в фуражке… Потанцевали… — Струя дыма, тем временем, до конца жизни парализовала муху…
— Роман Романович, а кто этот красавец пилот в фуражке?
— Ты, Миша, не умничай, а слушай… — Когда Роман Романович делился своими воспоминаниями, его было очень трудно остановить, возможно в это время он и не переживал какие-то счастливые моменты своей жизни, как бы заново, но несомненно получал удовольствие, как рассказчик.
— Меня огорчал постоянно один неприглядный момент… Живот немного придавило… В принципе и не так сильно, но все-таки дискомфорт… А я понимаешь ли, просто никак не мог отлучиться… За соседним столом четверо грузин сидели… Они ее танцевать приглашали, и даже не раз…
Слушая вдохновенный рассказ Романа Романовича, я не забывал разливать спиртовый раствор и отдавать должное селедке, которая, нужно сказать, была выше всяких похвал. При этом в моем сознании, причем уже не в первый раз, получала свое развитие мысль о том, что работа ночного сторожа на нашем заводе, несмотря на низкую заработную плату, является одной из самых лучших работ на всем огромном земном шаре… И это при все при том, что мне пришлось бежать за второй бутылкой…
06
Знаете, бывает так, вспоминаешь с вечера, полностью неудачный, хмурый холодный прошедший день, мрачное, даже тоскливое настроение, голова забита неразрешимыми завтрашними проблемами, а так же очень суровыми последствиями их неразрешения… И кажется: все… Приехали… Выхода нет… Пора сдаваться… Но вот только кому?
Но на следующий день с самого утра, как-то особенно ярко засветило солнце, по-весеннему запели птицы, статистические данные по улыбкам за отчетный период резко рванули вверх, и когда я в конце рабочего дня забрался на треклятую крышу, то был приятно удивлен – большая часть работы по очистке кровли механического цеха от снега и наледи была уже сделана! Солнце и теплый воздух вполне сносно поработали за нас, и я только прошелся с совковой лопатой и очистил стоки, по которым растаявший снег вполне успешно уходил в ливневую канализацию.
Следующий день был еще теплее, что не так часто случается у нас в марте, и даже в его конце, а на третий день после начала скоростного таяния снега позвонила Лидия Васильевна сама и пригласила нас с Ефимом Фомичем сдать инструмент и получить деньги.
Ну и в эпилоге стоит сказать о том, что я после этих событий приобрел репутацию специалиста, которому просто так не проедешь по ушам, и большое количество часов писать стоит очень и очень аккуратно.
Я же для себя в то время сделал следующий вывод: вряд ли целесообразно чего-то преждевременно бояться и ужасаться, и соответственно сдаваться, — нужно иногда просто подождать восхода солнца…
07
— То есть наш вечер развивался в самом правильном направлении. После кофе мы потанцевали, захватили две бутылки шампанского, и поехали к ней домой, на такси… Я, помню, предложил, прогуляться. Помню, неожиданно, поссать приперло… Вышли, где-то в районе Сокола… Потом куда-то еще шли… Она сказала, что живет на А-а-алабяна…
Роман Романович замолчал, посмотрел на папиросы, на заходящее, за давно уже не мытым окном, солнце, на часы, которые показывали на двадцать минут позже реального времени, наконец, нашел взглядом бутылку, и скомандовал:
— Наливай!
Мы выпили, побаловали себя скромной, но весьма, замечательной закуской, после чего, я, как лицо весьма заинтересованное позволил себе вопрос.
— Ну и что дальше?
— Поссал кое-как…
Роман Романович часто меня просто опережал.
— Говорю, подождите сеньорита… Я чуть бакенбарды подправлю… Подержите, пожалуйста, шампанское… — Она и подержала…
— А сам тут же в детский садик, который по дороге приметил…
— Ну, а как же дети?
— Ты понимаешь… Когда очень навязчиво хочется в туалет, не так сильно сопереживаешь детям, как бы этого хотелось… — Роман Романович все-таки закурил, и на минуту уставился в потолок, где рассматривать особо было нечего, разве, что кроме одной похабной надписи, которая неизвестно, как там появилась, но незыблемо проступала вновь и вновь, несмотря на многократные побелки.
— Ну да… Не очень хорошо… Но я так культурно сходил, где-то с краю, за фанерного бегемота, что это всем подобным нарушителям можно поставить в пример…
— Я вас, Роман Романович, не осуждаю… Наоборот, отношусь с глубоким пониманием, тем более, что только у нашего брата может прижиться такая поговорка, как: «Только покойник не ссыт в рукомойник…».
Роман Романович мечтательно улыбнулся, еще раз посмотрел на закат, и продолжил:
— Ты, Миша, послушай, что дальше было… Зашли мы в обычную многоэтажку, поднялись на самый верх… У ней ключи… Дверь открыла… — Романыч сделал небольшую паузу и закурил.
— Зашла, свет в прихожей включила…
— Проохоодите… Роомаан…
Квартирка такая небольшая… Только кухня и спальня… Я даже в туалет не успел зайти…
Постепенно начинало темнеть, солнце почти зашло, но еще цеплялось своими неяркими лучиками за земную твердь. Звуки постепенно становились мягче, движения более плавными, голоса приобретали новую мелодичную звучность…
— Миша, наливай!
Вновь бутылка склонилась перед мутными стаканами, обозначая, некоторым образом продолжительность нашего застольного общения.
— Ты знаешь… Я шампанское разлил, а поговорить по душам у нас как-то не получалось… Я много шутил, но она не смеялась, отвечала своими растянутыми, как кишка словами: «Да-а-а…», «Ка-а-а-к», «Что-о-о»…
Вдруг зазвонил телефон. Старый, массивный аппарат, мрачно черного цвета, снабженный еще коммутационной клавиатурой, которой, матерясь, еще пользовались некоторые наши начальники, он звонил так громко, что в радиусе трехсот метров все люди вздрагивали, мелкие животные подпрыгивали, насекомые прекращали полет, а птицы роняли из клюва все, что в нем в данный момент находилось.
— Да… Так точно… Будет исполнено… Таблетку выпил… В сумке говоришь… Понял… Анализы завтра сдам… — Судя по выражению лица Романа Романовича, звонила его жена, а судя по эмоциональной составляющей его реплик, подобные звонки были регулярными…
Наконец черная килограммовая трубка легла на массивный бакелитовый корпус базы, и мы оба, вдруг, ощутили, до чего притягательна и красива тишина теплого летнего вечера, особенно вдали от суеты…
— У нас еще, между прочим, есть пирожки с капустой… Забыл из сумки достать… Так, что, Миша, наливай…
08
— И кто меня дернул, сказать эту фразу… Причем первый и, надеюсь, последний раз в моей очень наполненной и многострадальной жизни… Как вспомню, так холодный пот прошибает… — Роман Романович обхватил голову руками.
— Малыш, поверь, эту ночь ты не забудешь никогда! – Эти слова я сказал прежде, чем начал раздеваться.
— Лег в постель, залез под одеяло… Лежу… Жду… Даже трусы снял… И тут… Понимаешь… Просто захотелось пернуть, живот немного ныл, ну и я подумал, что сделаю это очень тихо… И Хельга ни хрена не заметит… Но, где уж там…
Роман Романович на секунду наморщил лоб, но вскоре улыбнулся, и, как будто стряхнув с себя старые печали, увлеченно продолжил:
— Короче, пернул я… Но чувствую, что-то не то… Как будто мокро там… А она свет потушила, включила только тусклый бра… И за дверкой шкафа… Ну, типа, там раздевается…
Я настолько проникся рассказом Романа Романовича, что очень явственно представил себя на его месте… Меня тут же охватил озноб, и я, не дожидаясь призыва, наполнил рюмки… Выпили даже, не закусив…
— Щупаю, а там действительно… Короче, я таким образом дристанул немного… Ну и эта, красавица, что–то почуяла… Подошла в трусах в кружевных и в лифчике, одеяло поднимает, а там я голый, и это…
— Что-о-о-о-о? – Этим, пожалуй, было сказано все… С такой скоростью я не летал даже на своем Ан-8… Одежду схватил и унес с собой, один носок остался… Благо сумел открыть дверь и одевался уже на лестнице…
Стемнело, по периметру зажгли электрические прожекторы. Романыч не отпускал, но мне уже пора было обходить объект, — работа, есть работа, пусть даже самая лучшая, где бы то ни было…
