СЕПТА

[Фрагмент неоконченной повести "Житие Гравёра"]

 

Минуло четыре с лишним года. К тому времени почти все заказы выполнял Гравёр. Мэтр брался лишь особо сложные, либо от особо знатных особ. Мэтр к тому времени продал дом и они вселились в новый, просторный, двухэтажный, в другом конце города. Стало побольше богатых клиентов, потому что на этой улице жили состоятельные ремесленники, модные портные, торговцы, судейские, даже мелкая знать, грудились дорогие магазины, ювелирные лавки.

 

Тётка Марта к тому времени померла, тётка же Агата, схоронив сестру, стала быстро хиреть умом, появились приступы падучей и частые обмороки. Какой-то невесть откуда взявший родственник ревностно принялся её опекать: определил в монастырь святой Анны, после чего как-то совершенно по закону продал дом, утварь и сгинул из города прочь.

 

Деньги Мэтр ему по-прежнему не давал, а еженедельно складывал в некий ящичек, из коего Гравёр брал порою сам, дабы купить необходимое для себя и для тётки Марты.

 

***

Был поздний вечер, Гравёр закрыл ящики стола и собрался было отвязывать Каппу (он её привязывал всегда, дабы она не пугала заказчиков), когда дверь содрогнулась от толчка такого сильного, что, казалось, едва не слетела с петель. Гравёр, сунув на всякий случай за пояс остро отточенное долото, быстро и резко распахнул дверь.

 

Перед ним стоял человек в нахлобученной шляпе, лицо его словно маской, было укрытой густой рыжей бородой. Однако, он узнал посетителя почти сразу, хотя не видел много лет. Это был Уго Стерн, его второй или третий заказчик. Три года назад он, собираясь на войну, принёс свой тяжёлый боевой шлем-капеллину и заказал надпись, опоясывающую выщербленный фамильный герб: «С нами Господь, Богородица и Святая Хильда».

 

Говорили про него разное. Сначала, что он погиб в первой же схватке с туземцами, потом, что он не погиб а, попал в плен и отпущен был за выкуп. Потом, что он был приговорён к повешенью своими же за какой-то проступок, однако был пощажён и отправлен то ли на каторгу, то ли в какую-то «роту висельников», уцелеть в которой было немыслимо, а он однако ж уцелел. Всякое говорили.

 

Уго постоял на пороге, затем прошёл в комнату, обойдя Гравёра, как некое незначительное препятствие.

 

— Где Мэтр? — спросил он каким-то скрипучим, ржавым клёкотом.

 

— Хозяин, верно, отдыхает после ужина, — ответил Гравёр, не сводя с посетителя настороженного взгляда. — Прикажете проводить?

 

Уго пожал плечами, достал откуда то грубую промасленную холстину и развернул. Это был кинжал. Затем он медленно, точно нехотя вынул его из ножен морёного дуба с медною окантовкой. Гравёр замер, увидев его.

 

Лезвие было необычного серо-голубого оттенка с правильным, непонятно как сделанным узором — судя по всему, ветвь трилистника, — и было отточено так остро, что кромки невозможно было разглядеть — лишь радужный, пульсирующий, нестерпимо тонкий лучик.

 

Гравёр не удержался и осторожно провёл по нему большим пальцем, и его тотчас словно ожгло лёгким, но пронзительным холодком. Гравёр невольно отдёрнул руку. И тотчас за спиной послышался скрипучий смешок Уго Стерна.

 

— Чего дёргаешься? Боязно? Оно правильно. Тронешь не так — пальцы, как стручки бобовые полетят. Уж я-то знаю.

 

Рукоять костяная, судя по всему моржовый клык с прихотливо выточенными ложбинами для пальцев

 

Эфес дугообразный, Посреди — полукруглая пластина чернёной стали. В центре её анаграмма — где выпуклая, где вогнутая. Гравёр не сразу сообразил, что она являет прихотливое сплетение двух букв Z и Х.

 

Заключена анаграмма была в вогнутый, гранёный барельеф семиугольной звезды. Для того, чтобы понять, что гравировка совершенна, для него достаточно лишь прикоснуться к ней подушкой пальцев. Металл, казалось, беззвучно пел под его руками. Абсолютное совершенство граней, матовую, зеркальную чистоту шлифовки он угадывал с безошибочностью слепца.

 

— Что надо сделать? — спросил Гравёр, не открывая заворожённого взгляда от клинка.

 

Уго молча перевернул кинжал с боку на бок.

 

Вензель на другой стороне эфеса являл собою точное зеркальное отражение первого, однако без опоясывающей звезды. Кроме того, было ещё нечто совершенно неуловимое, лишь незримым интуитивным промельком ощущаемое, но что ясно указывало: анаграммы делались разными людьми.

 

— Надо, чтоб звезда была и здесь тоже. Всего-навсего. Сможешь?

 

Гравёр не ответил, он не мог отвести от кинжала зачарованного взгляда.

 

— Не можешь? — Уго хохотнул отрывисто и злобно. — Я так и думал. Стоило тогда морочить мне голову!

 

— Я… я попробую!

 

— Ты попробуешь? — Уго разразился едким глумливым хохотом. — Поглядите на него, он попробует! Нет, щенок, пробовать ты будешь целок на сеновале. А сейчас забудь о нашем разговоре.

 

— Мой господин! — Гравёр вскрикнул так пронзительно, что сам испугался. — Я не попробую. Я — смогу.

 

Сама мысль о том, что он более никогда не увидит этот кинжал, отчего-то привела его в безысходное отчаяние.

 

— Гляди, парень, — сказал, уходя, Уго Стерн, — сделаешь как надо, заплачу так, что тебе на полжизни хватит. Испортишь — пожалеешь, что родился.

 

И в этот момент Гравёру с неимоверной обострённой ясностью показалось что вокруг анаграммы тонким, искрящимся абрисом высветилась та самая недостающая семи конечная звезда. Она мерцала пульсирующим беловато-синим светом, будто некое потустороннее живое существо.

 

Ему хотелось смеяться от счастья — вот оно, ради чего он жил все эти годы. Вот он, этот самый Третий глаз, черт бы его побрал совсем! А ежели и не он, так и плевать трижды. Он сделает заказ, даже если на кону будет жизнь, ибо впрямь, грош ей цена, если он провалит этот заказ.

 

***

Наутро Мэтр хмуро и пристально оглядел кинжал. Даже сделал им несколько мгновенных рубящих движений крест на крест.

 

— Уго Стерн? —Мэтр покачал головой, не отрывая глаз от кинжала. — Не надо бы тебе с ним иметь дело. Уж поверь. Предоставь это мне. Приказывать не могу, но, поверь, для твоей же пользы.

 

— Нет, — Гравёр отчаянно замотал головой и глянул исподлобья.

 

— Тьфу, волчья порода. Смотри, я предупредил. Только ты с огнём играешь, помяни моё слово.

 

— Я справлюсь, — Гравёр вдруг широко улыбнулся. — ОН мне поможет.

 

— Кто – Он? — Мэтр подозрительно нахмурился. — Ты не о Господе ли нашем болтаешь, бездельник?

 

— Нет. Он — Гравёр указал пальцем на эфес клинка. Вот видите. Звезда! Она уже почти что есть. Осталось только вывести её по этому… сиянию!

 

— Звезда? Семиконечная, её ещё зовут Септа. Некий апокалипсический знак, который толком никак не истолкован… Погоди, о каком сиянии ты говоришь?

 

— Ну вот же!

 

Искристый контур семи конечной звезды все так же посверкивал на эфесе, как сквозь туманную плёнку.

 

Мэтр глянул на него тяжело и пристально.

 

— Ты ведь не морочишь мне голову, сынок? На умалишённого ты тоже непохож — дураки с ума не сходят. Стало быть, здесь то, чего я не понимаю. Сколько он дал тебе дней?

 

— Неделю, господин Мэтр.

 

— Много. Я даю тебе… четыре дня. Эти четыре дня ничем, кроме кинжала заниматься не будешь. Но через четыре дня или садишься за обычную работу, или можешь убираться вон и наниматься конюхом к Уго Стерну. Понял меня?

 

Гравёр кивнул, едва дослушав и едва не бегом кинулся к себе, прижимая к груди кинжал.

 

«Самому Диаволу не по силам остановить человека, который решил во что бы то ни стало сломать себе шею», — пробормотал Мэтр, глядя ему вслед.

 

***

 

Он не помнил, спал ли он вообще эти дни. Пожалуй, что и не спал вовсе. Если и спал, то и там было одно: мерцающий силуэт Септы. Он манил и, как будто, все время что-то подсказывал, но, придя в себя, он так и не мог вспомнить, что. От работы его отрывала лишь Каппа, которая дважды в день силой сволакивала его со стула и выводила на прогулку.

 

Азарт и страх жили в нем, не мешая, а лишь уравновешивая друг друга.

 

Первые полдня ушли лишь на размышления. Он тщательно, до крупинки продумал, с чего и как он начнёт. Он приготовил всё, что только может понадобиться ему для работы. Мысль, что его в самый сложный момент может отвлечь от дела какое-нибудь ерундовое отсутствие нужного резца или свёрлышка ему претила.

 

Он наслаждался работой. Жил ею, она жила им. Когда дело почему-либо не шло, он не отчаивался, а лишь впадал в хищный, куражливый запал. Кинжал стал его смертельным врагом и неоценимым другом. И в конце концов страшило его лишь то, что она вскоре закончится.

 

Она и закончилась. Он это понял, когда вдруг погасла семиконечная звезда на эфесе. Словно та, рукотворная, законно ей на замену.

 

Когда она закончилась, он показал кинжал Мэтру. Тот вертел его в руках, морщился, уже открыл рот, чтобы сказать по обыкновению что-то въедливое, но осёкся и вдруг обнял его и еле слышно всхлипнул. И в этот момент, показалось Гравёру, полыхнула и вновь погасла семиконечная звезда на чернёном эфесе…

 

БЕЗУМЕЦ

 

Уго Стерн пришёл за заказом, как и прежде, возле полуночи. Был раз сильно взбудоражен, похоже, изрядно пьян. Капюшон забрызган грязью, кафтан порван, лицо, и без того смуглое и морщинистое, напоминало сургучную печать.

 

— Ну что там мой заказ? — Уго вперил в Гравёра тяжёлый сверлящий взгляд. — Готов, надеюсь?

 

— Точно так, ваша милость, — Гравёр вежливо склонил голову. — Прикажете принести?

 

— Конечно, прикажу! Да живее!

 

Потом он долго и неподвижно сидел, сгорбившись и пристально разглядывал эфес кинжала, водил по нему большим пальцем с фиолетовым, сбитым ногтем, щурился, что-то бормотал.

 

— Ха! — вдруг гаркнул он так громкой, что Гравёр вздрогнул и невольно отшатнулся, а Каппа за стеной залаяла и заскребла лапами дверь.

 

— Ха! — выкрикнул он того громче и хлопнул его по плечу. — А ведь сделал, чёртов уродец. Да ты умелец! Ладно. Скажешь Мэтру, чтоб зашёл завтра за оплатой. Я не при деньгах сейчас. Ну так вышло.

 

— Но, господин Стерн…

 

— Что — но? — Уго вперился с него со злобой и презрением. — Ты хочешь сказать, что баронет Уго Стерн может удрать, не заплатив, как карточный шулер?

 

— Я только…

 

— Я сказал завтра, стало быть, завтра.

 

Впрочем, Гравёр его почти не слышал. Он с внезапно навалившимся отчаянием провожал глазами кинжал, который, как ему казалось, навсегда скрылся от него в темной норе ножен.

 

— А… скажите, чей это кинжал? — вдруг неожиданно для себя самого выпалил Гравёр. — То есть, я хотел сказать кто его делал?

 

Уго, вновь вынул кинжал из ножен и глянул на свет. Лицо его болезненно исказилось, сухие, бескровные губы зазмеились, как трещины на камне.

 

— Того, кто его сделал, уж лет триста, как на свете нет. Да и лучше б тебе и не знать вовсе, кто его сделал.

 

— Поди, деньжищ стоит этакая вещь, — вздохнул Гравёр, хотя это его интересовало менее всего. Ему просто нужно было сказать хоть что-то, чтобы ещё хоть несколько мгновений кинжал не исчезал из его жизни, словно за эти мгновения могло произойти чудо, которое крутанёт назад маховик времени, и отбросит к той ночи, когда проник в его душу мерцающий контур Септы…

 

— Деньжищ! — Уго Стерн презрительно сплюнул и сипло расхохотался. — Нет. Тут не деньги, парень. Тут… тут другой счёт. Совсем другой. Такой, что ни в один кошель не уместится, вот какой.

 

— Уж скажете, — лицо Гравёра растянулось в глуповатой ухмылке. Он ясно понимал, что совершает нечто тревожное и опасное, однако остановиться уже не мог и не хотел. — Это что ж такое, чего и за денежку не купишь? Не душу ль сатане, прости господи?

 

В ту же секунду тяжёлый удар в грудь отбросил его и едва не опрокинул навзничь на стол. Прямо над собой он увидел вытаращенные, сумасшедшие глаза Уго Стерна. Узловатыми, каменными пальцами он схватил его за горло.

 

— Душу? — он хрипел ему в лицо кисло и угарно. — Может статься, и душу. Запросто может быть. Да только не тебе, поганец о том судить! Не тебе! Не тебе!..

 

Гравёр отчаянной, безумной пружиной, вывернулся на какое-то мгновение, перевалился на живот, с ненавистью вцепился зубами в вездесущую жилистую ладонь. Уго выкрикнул проклятие и вновь с чугунной силой навалился на него, одной рукой уперся ему в затылок, прижав лицом к столу, другой вновь сдавил его горло. Гравёр пытался закричать, но вышло лишь глухое, кошачье шипение. Он слышал лишь тяжкое дыхание и кряхтение Уго, да истошный лай запертой Каппы. Он из последних сил вновь попытался вырваться, а потом вовсе перестал ощущать мир…

 

***

Гравёр обнаружил себя скорченным на полу в луже собственной рвоты. Лицо было в кровь разбито, шея болела так, будто её переехало тележное колесо. Он ещё лежал некоторое время, дожидаясь, пока в него войдет хоть какое-то подобие силы, чтобы подняться с пола. Он не сразу вспомнил случившееся, а вспомнив, содрогнулся от ужаса — ему показалось, что на него по-прежнему со стеклянной пристальностью глядят бессмысленные глаза безумца.

 

Было, однако, тихо. Тишину, правда, нарушали какие-то непонятные звуки, но Гравёр решил пока не обращать на них внимания и вновь закрыл глаза.

 

Однако из забытья его вывели те же странные звуки. Нечто похожее на утиное кряканье. Приподняв голову, он к ужасу своему вновь увидел Уго. Тот сидел на корточках возле самой двери, скорчившись, будто присел по нужде. Это именно от него исходили те странные, будто нечеловеческие звуки.

 

— Эй, господин Уго, — произнёс Гравёр, не узнавая собственного голоса.

 

Тот приподнял голову, но глянул куда-то в сторону. Взгляд пустой, точно дотла выжженный. И вновь этот ужасный гортанный, харкающий звук. Гравёр наконец сел, превозмогая головокружение и тошноту. Рука его наткнулось на что-то холодное, он невольно отдернул руку. Это было лезвие кинжала. Он сначала с отвращением оттолкнул его от себя, но потом, встав на четвереньки, дотянулся и взял в руки. Затем, держась за скамью, поднялся на ноги.

 

— Эй, господин Стерн! Вы что такое себе позволяете. У нас тут приличное заведение. Ступайте к себе домой.

 

В этот момент спина Уго Стерна с каким-то скрипом вытянулась глаза раскрылись, да так и остались распахнутыми, как мутные оледеневший лужицы.

 

— Господин Стерн, да что ж с вами такое-то! Вставайте, вставайте, нечего тут, — бессмысленно бормотал Гравёр, хотя ясно понял, что произошло. Он легонько толкнул быстро коченеющее тело того, кто был Уго Стерном, и тот, не разгибаясь, стал валиться набок. И только тут Гравёр увидел, что долгополый, широкий плащ Уго Стерна, суконный вышитый галуном камзол и даже башмаки черным черны от крови. Кровь была и на лезвии кинжала.

 

***

Некоторое время он с бессмысленным усердием вытирал лужи крови с пола и с порога, зачем-то оттащил труп под стол. Потом с ожесточением и руганью пытался запихнуть под стол торчащие ступни, но они упорно продолжали торчать. Он готов был делать что угодно, лишь бы не думать о том, что произошло и что теперь надлежит делать. Рассудок его не желал соотнести кошмар, наскоро упрятанный под стол со своей реальной жизнью. Затем он ополоснул лицо водой из кувшина и решился наконец пойти позвать Мэтра. Однако едва он подошёл к двери, она вдруг распахнулась настежь.

 

У порога стояла Констанс.

***

Увидев её, Гравёр на какое-то время утратил дар речи. Он несколько раз порывался что-то сказать, но слова бессильно барахтались в пустоте, не в силах обрести опоры и очертаний.

 

— Констанс?! — выдавил он из себя. — Ты… ты как меня нашла?! Ведь я…

 

Однако Констанс смотрела словно сквозь него. Взгляд не выражал ничего, кроме досады и тревоги.

 

— Нашла? С чего ты взял, что я тебя искала? — она отодвинула его плечом и обошла, как нечто неодушевлённое. — Многовато чести будет для сопливого подмастерья. Я знать-то не знала, что ты здесь. Я ищу мужа. Дворецкий сказал, что он пошёл сюда. Он был здесь?

 

— Муж?! — Гравёр даже попятился. — Уго Стерн — твой муж?

 

— Да, черт тебя побери, да! — вспыхнула Констанс. — Муж, представь себе! Так он здесь был! Скажи, куда он запропастился и перестань на меня пялиться! Ну?!

 

Но глянув наконец в застывшие от ужаса глаза Гравёра, замолкла и тихо подошла к нему.

 

— Что-то случилось? Ну что ты киваешь головой, глупенький барашек? А?

 

Гравёр замычал, будто глухонемой и ткнул пальцем в сторону стола. Констанс, стиснув руками виски, словно боясь, что у нее лопнет голова, на цыпочках подошла к столу и присела на корточки. Издала странный, воющий всхлип, не то ужаса, не то отчаяния. Настороженно тронула за башмак, затем прикоснулась к красной и пятнистой, ладони. Тотчас отдернула. Что-то сказала шепотом. Затем поднялась на ноги.

 

— Это — ты?!! — Констанс глянула на него с ужасом. — Ты убил его?! Ты?!!

 

Гравёр попятился и отчаянно затряс головой. Слова вновь застряли у него в глотке, да так, что он едва не задохнулся.

 

— Констанс, клянусь всеми Святыми, я не знаю, как оно все вышло! Он напал на меня, он едва мне горло не перешиб. Он был вообще не в себе…

 

Констанс, однако, его не слушала. Она присела на корточки, откинула с головы Уго Стерна нависший на самые брови капюшон, пристально глянула в глаза, затем вздрагивающей, растопыренной пятернёю прикрыла веки.

 

— Он впрямь умер, — сказала она тихо и безучастно. — Слышите, вы? Уго Стерн мёртв. Он уже никогда не… В общем, он уже — никогда и нигде.

 

Она вновь зашлась в припадке, плечи затряслись. Гравёр кинулся было к ней, но непонятные, квохчущие звуки вдруг перешли в отрывистый смех.

 

— Ты все-таки умер, Уго Стерн, ты сдох, как пёс под забором, Уго Стерн! В какой-то грязной мастерской. Вы все слыхали? Баронета Уго Эдгара Стерна, отпрыска рода Ллевелинов зарезали, как свинью на Рождество! Прости меня, Господь мой, но я счастлива, что ты прибрал наконец эту окаянную, душу, прибрал к чертям в пекло. Ты ведь знаешь, Господь всеведущий, что я сама хотела его убить. Возможно, сегодня. Убить, пока он не убил меня. Ты уберёг меня от этого, Господи, как мне благодарить тебя?

 

Она несколько раз торопливо, с жаром перекрестилась, после чего неторопливо поднялась на ноги.

 

— Слушай-ка, — она наконец поворотилась к остолбеневшему Гравёру, — у тебя сыщется что-нибудь выпить? — она несколько раз щёлкнула пальцем.

 

— Нет, Констанс… госпожа Стерн. Но я, если хотите могу подняться. В кладовке у Присциллы всегда аперитив, я мигом.

 

— Ну уж нет. Оставаться одной с этой падалью я не хочу. Оживет еще, прости, господи! Я — пойду, пожалуй, мальчик мой. Я бы тебя отблагодарила, но — тороплюсь, право слово.

 

— Но, — Гравёр развёл руками, — что же мне делать со всем этим? Я…

 

— А делай что хочешь, — Констанс выпрямилась, глянула на Гравёра с усмешкой и, не спеша, подошла к зеркалу. Накрутила на палец локон. Увидела там косое отражение — безобразно расставленные подошвы сапог бывшего супруга, мигнула и кивнула им, точно прощаясь. — А я — пойду, пожалуй.

 

Однако, поворотившись к двери, отшатнулась, увидев сухую, как древо в пустыне, фигуру Мэтра. Он стоял возле косяка, скрестив на груди руки.

 

— Одну минуту, госпожа Стерн. Вы ведь не хотите оставить нас двоих наедине с нашей с вами общей бедой?

 

— Вот что, господин Мэтр. — Констанс с трудом подавила испуг. — Я не знаю, что здесь произошло. И знать не желаю. Поэтому…

 

— Вы ведь не думаете, госпожа Стерн, — так же невозмутимо продолжал Мэтр, — что я позволю вам спровадить на виселицу моего непутёвого друга, а самим, после всего этого зажить богатой вдовой?

 

— На виселицу? Его? Да к чему это мне. Мне нет до него никакого дела.

 

— Знаю. Потому и прошу вас настоятельно — погодить.

 

— Меня ждут, — холодно и зло бросила Констанс и даже попыталась оттолкнуть Мэтра в сторону.

 

— Ошибаетесь, сударыня,

 

— Чего вы от меня хотите? — голос Констанс ссохся от страха и ненависти.

 

— Всего-навсего, чтоб вы выполнили свой долг — предали земле бренный остов супруга вашего. Мы вам поможем. Я прочту молитву, вы поцелуете покойника в лоб. Он сделает все остальное. И чем больше людей увидят, как мы втроём повезём среди ночи рогожий куль на двуколке, тем меньше будет у вас шансов безнаказанно поломать ему жизнь.

 

— Но послушайте! — Констанс выкрикнула и затихла, точно прислушиваясь. — Послушайте! — она уже перешла на шёпот. — Ведь я никак не виновата в… в смерти моего мужа.

 

— А кто говорит о вине? Вины, мадам, в философском плане не существует. Существует стечение обстоятельств. А они, мадам, таковы, что вы искренне желали смерти вашего супруга, а нынче поздно вечером покинули дом, после чего супруг ваш пропал без следа, что у вас есть любовник, которому вы подарили золотой перстень покойной первой жены Уго Стерна, за что последний обещал обоим вам переломать хребты. Довольно или продолжить?

 

— Оставьте её, господин Мэтр, — угрюмо произнёс молчавший доселе Гравёр. — это я убил Уго Стерна. Пырнул его в бок. Я один. Ни она, ни вы тут ни при чем. Я один и отвечу ежели надо будет.

 

Констанс быстро закивала головой, точно Гравёр испрашивал её согласия и глянула на него с благодарностью а на Мэтра — с надеждой.

 

— Знаешь, мальчик мой, —вздохнул в ответ Мэтр. — Я в жизни натворил много глупостей. Однако всякий раз возле меня находился, благодаренье Богу, человек, который не позволял мне довести дурь до конца… Однако мы время ведём впустую. Зови Присциллу, пусть поищет куль да попросторней. После запряжёшь двуколку. А мы покудова с Мадам Стерн сделаем остальное. Берите ведро и тряпку, мадам! Вы ведь не всю жизнь были родовитой леди, не так ли?!

 

***

К рассвету следующего дня бренная плоть Уго Стерна, завёрнутая в грубую рогожу, упокоилась в заброшенной штольне неподалеку от города.

 

Гравёр и Мэтр довезли Констанс Стерн до дома. Она спрыгнула с двуколки и быстро зашагала к массивным литым воротам. Гравёр вдруг вскочил ринулся было за нею, но Мэтр с неожиданной силой ухватил его за ворот, как щенка, и воротил на место. «Сидеть на месте, сукин сын!» прошипел он ему в ухо.

 

— Госпожа Стерн! У вас подол испачкан глиной! Застирайте сами, не доверяйтесь горничной.

 

Констанс кивнула, не оборачиваясь, и скрылась в темноте.