Памяти отца

*
В девятьсот тридцать седьмом он родился,
в декабре, под несчастливой звездой, но
не повесился от горя, не спился
от тоски. И прожил, в общем, достойно.

О, по жизни вечно чем-нибудь руки
мой отец занять спешил. Было это
для него не столько бегством от скуки,
сколько пламенным желанием света.

*
Не любя высокопарных историй,
почитал отец баян выше лиры.
Ближе к лету наезжал в санаторий
и оттуда привозил сувениры

или яблоки. Сократа навроде
растекался батя мыслью по древу.
И хотя был очень худ по природе,
относился с уважением к чреву.

*
Это значит был он брат Гераклиту.
Категории лепил из тумана.
И, зеленую прикончив поллитру,
делал копии с Венер Тициана,

расчертив холсты на клеточки. Впрочем,
он и сам творил отчасти. И даже
малевал немного маслом (короче,
брат мой Игорь видел эти пейзажи).

*
В выходной, к теплу весьма расположен,
на щите, бросая в печь по брикету,
пек картошку. Словно шпагу из ножен,
из-за уха доставал сигарету

и садился ладить тумбочку или
вырезал замысловатую раму.
Помогал друзьям и всем, кто просили,
пил чифирь и ревновал мою маму.

Был решителен. Случалось — смущался.
Слыл умельцем (особливо тверёзым).
Не писал он — до стихов не поднялся,
но зато не опустился до прозы.

*
Любознательнее Брема раз во сто,
мастерил отец мой кенарам клетки.
Плюс аквариум для вуалехвостов.
И хотя имел лицо чудной лепки —

обаятелен, но принципиален
(проживи подольше — стал бы примером),
по утрам не выбирался из спален.
Рос от слесаря — и стал инженером.

*
Помню: хищным и изящным наречьем
поэтической строки, без промашек,
как игла над белоснежным предплечьем,
над бумагой зависал карандашик.

До рассвета шелестел плотный ватман
с чертежами. И, сродни двум Сахарам,
раскалялась так настольная лампа,
что рейсфедер покрывался загаром.

*
За окошком город ополоумел
от заката; и, как вскрытые вены,
протянулись облака… Отец мой умер.
Жизнь — театр. Люди сходят со сцены.

Тонут в море, пьют цикуту из чаши.
А иных на полдороге к портфелю
губят алчность и жестокость, но чаще
неумеренность. Сгорев за неделю

*
в сорок лет, забивши легкие сором,
через сорок дней он тетке явился
(все другие спали), горестным взором
нас обвел и молча в рай удалился.

На поминки гости съехались. Шастал
меж гостей я мальчуганом патлатым,
теребил карманы, сплевывал часто
и пищал: «Врачи во всем виноваты».

*
Излагая то, что в память мне вшилось,
не отделываясь трёпом дешёвым,
говорю себе: «Уж так получилось,
что вниманием тебя обошел он».

Потому, если учесть малолетство
(по каким полям отец нынче бродит?),
лишь нервозность мне оставил в наследство
и ушел, как сотни прочих уходят.

Не поймал звезду и мира не видел,
не вкусил побед, ни пайку изгнанья,
и почти — чем меня очень обидел —
не оставил о себе воспоминанья.

1996