Письма с Понта (Книга 4)

1. Секс­ту Пом­пею

Сти­хотво­ре­нье при­ми, Пом­пей, сочи­нен­ное в горе
Тем, кто обя­зан тебе жиз­ни спа­се­ни­ем, Секст,
Кто, если имя твое ты в сти­хах мне поста­вить доз­во­лишь,
Это тебе зачтет выс­шей из доб­рых заслуг.
А покри­вишь лицо, я пока­юсь: вино­вен, конеч­но,
Но оправ­да­нье мое в самой при­чине вины.
Неудер­жим мой сер­деч­ный порыв. Когда выпол­няю
Свой бла­годар­ст­вен­ный долг, гне­вом меня не каз­ни.
Часто, быва­ло, корил я себя, что нигде в этих кни­гах
Име­ни я тво­е­му места в стро­ке не нашел.
Часто, быва­ло, хочу дру­го­му писать, а выво­дит
Имя на вос­ке твое непро­из­воль­но рука.
Так опло­шаю, а сам неволь­ной уте­шен ошиб­кой,
И через силу рука, что начер­та­ла, затрет.
«Пусть поглядит! — ска­жу. — И пой­мет. Он и сето­вать впра­ве;
Мне тем стыд­ней, что упрек рань­ше я не заслу­жил».
Дай­те из Леты испить, если есть она, если и вправ­ду
Грудь леде­нит, — все рав­но дру­га забыть не смо­гу!
Так раз­ре­ши мой дар при­не­сти, не отверг­ни с пре­зре­ньем
Сло­во и дерз­ко­го в нем не усмот­ри ты гре­ха.
Не воз­бра­ни хоть малым воздать за боль­шие заслу­ги,
Или я долг упла­чу воле тво­ей вопре­ки.
Бла­го­де­я­ние мне ока­зать нико­гда ты не мед­лил,
Щед­ро мне помощь дарил твой безот­каз­ный ларец.
Даже вне­зап­ной моей бедой ничуть не отпу­ган,
Жизнь мою под­дер­жать — ныне и впредь — ты готов.
Спро­сишь: но поче­му гово­рю и о буду­щем сме­ло?
Про­из­веде­нье свое мастер все­гда бере­жет.
Как Кифе­рея сто­ит Апел­ле­са тво­ре­ньем и сла­вой,
Та, что спе­шит отжать вла­гу мор­скую из кос;
Как над актей­ским крем­лем, из брон­зы и кости сло­но­вой
Фиди­ем сотво­ре­на, вста­ла боги­ня вой­ны;
Как и себя и коней Кала­мид, изва­яв их, про­сла­вил,
Иль как теп­ли­цу Мирон создал живою для глаз —
Так вот и я стою, тобою, Секст, сотво­рен­ный:
Миру я в дар при­не­сен доб­рой заботой тво­ей.

2. Севе­ру

Слав­ных царей пре­слав­ный певец, пись­мо ты чита­ешь
Из непри­вет­ной стра­ны гетов лох­ма­тых, Север!
Имя твое досель обхо­дил я в кни­гах мол­ча­ньем,
В чем, по прав­де ска­зать, я созна­юсь со сты­дом.
Но, хотя не в сти­хах, каж­дый раз ответ­ные пись­ма
Я на пись­ма твои неукос­ни­тель­но слал.
Толь­ко сти­хов не дарил за твою заботу и память —
Мно­го ли смыс­ла дарить то, чем дари­мый богат?
Кто ж Ари­стею мед, кто Вак­ху фалерн пред­ла­га­ет?

Злак Трип­то­ле­му зачем? Иль Алки­ною пло­ды?
Грудь пло­до­нос­на твоя — по нивам все­го Гели­ко­на
Тру­же­ник ни один жат­вы бога­че не снял.
Слать к тако­му сти­хи, как в лес нава­ли­вать листья,
Вот поче­му до поры с этим я мед­лил, Север.

Впро­чем, и дар мой на зов не отве­тит уже, как быва­ло, —
Пашет при­бреж­ный песок плу­гом бес­плод­ным Назон.
Тина, быва­ет, забьет рус­ло, при­ду­шит источ­ник,
И, обес­силев, никак не про­со­чит­ся вода.
Так зало­жи­ла мне грудь непро­бой­ная тина лише­ний,

И не польют­ся сти­хи преж­ней обиль­ной стру­ей.
Если б на этой зем­ле само­го посе­ли­ли Гоме­ра,
Он пре­вра­тил­ся бы тут в дико­го гета, поверь.
Ты уж про­сти, я и сам при­знаю: опу­стил я пово­дья,
Дело забро­сил свое, паль­цы писать не хотят.

Тот свя­той порыв, что воз­но­сит мыс­ли поэта, —
Был он мне так зна­ком, ныне забыл он меня.
Нехотя выну под­час дощеч­ку, нехотя Муза,
Слов­но нево­лят ее, руку при­ло­жит к тру­ду.
Мало, а то и совсем ника­кой мне уте­хи в писа­нье,

Радо­сти нет вязать в строй­ном раз­ме­ре сло­ва:
То ли затем, что в сти­хах нико­гда мне не было поль­зы, —
И что, напро­тив, от них все мои беды пошли,
Или затем, что сла­гать сти­хи, нико­му не читая, —
То же, что миму пля­сать мер­ную пляс­ку во тьме.

Слу­ша­тель рве­нья при­даст, от похвал воз­рас­тет даро­ва­нье,
Сла­ва, шпо­ры вон­зив, к мете уско­рит твой бег.
Кто нас про­слу­ша­ет здесь? Жел­то­гри­вые раз­ве корал­лы
Или кого там еще Истр полу­ди­кий вспо­ил?
Но в оди­но­че­стве что мне начать? Чем досуг мой печаль­ный
Ста­ну я тешить и как дол­гие дни коротать?
Я не при­вер­жен вину, ни игре обман­чи­вой в кости —
То, в чем обыч­но дают вре­ме­ни тихо уйти.
И не вле­чет меня (а влек­ло бы — так лютые вой­ны
Веч­ной поме­хой тому) новь под­ни­мать сош­ни­ком.

Вот и оста­лась одна холод­ная эта усла­да,
Дар Пиэ­рид — богинь, мне услу­жив­ших во зло.
Ты же, кого счаст­ли­вей поил Аоний­ский источ­ник,
Пре­дан­но труд люби, поль­зу даю­щий тебе,
Свя­то музам слу­жи и что-нибудь из сочи­не­ний
Самых недав­них тво­их нам на про­чте­нье при­шли.

3. Непо­сто­ян­но­му дру­гу

Жало­вать­ся ль? Умол­чать? Обви­нить, не назвав твое имя,
Иль без зазре­нья открыть каж­до­му, кто ты такой?
Нет, обой­дусь без име­ни здесь — или пес­ней моею
Я, и осла­вив, создам проч­ную сла­ву тебе.

В креп­ком пока я плыл кораб­ле, с устой­чи­вым килем,
Пер­вым ты был готов в море пустить­ся со мной.
Ныне ж, едва судь­ба нахму­ри­лась, ты на попят­ный —
Вид­но, боишь­ся, что друг помо­щи станет про­сить!
Даже дела­ешь вид, что со мной нико­гда и не знал­ся,
Имя заслы­шав «Назон», спро­сишь: «Да кто он такой?»
А ведь Назон — это я, и нас, хоть забыть пред­по­чел ты,
Чуть ли не с дет­ских лет свя­зы­вал друж­бы союз.
Я тот самый, кому пове­рять спе­шил ты заботу,
Кто и в заба­вах тебе пер­вым това­ри­щем был.
Тот я, с кем тес­но ты в домаш­нем дру­жил оби­хо­де,
Тот я, чью Музу, хва­ля, ты бес­по­доб­ной назвал.
Тот я, о ком теперь, веро­лом­ный, не зна­ешь ты, жив ли,
Да и не спро­сишь. Зачем? Ты-де с таким не зна­ком!
Если меня в те дни не любил — зна­чит, ты при­тво­рял­ся,
Если же искрен­ним был — ты лег­ко­вес­ней коры.
Спорь! За какую, открой, изме­нил нам обиду? Но если
Жало­бы лож­ны твои, тем спра­вед­ли­вей моя.
Наша какая вина не велит тебе преж­ним остать­ся?
Или вме­ня­ешь ты нам наше несча­стье в вину?
Если ты мне ничем не помог — ни сове­том, ни делом,
Хоть бы при­слал пись­мо, два бы сло­веч­ка черк­нул!
Где там! Верю с трудом, но ходит мол­ва, что и сло­вом
Толь­ко чер­нишь ты меня, пад­ше­го злоб­но клей­мишь.
Что, безум­ный, тво­ришь! А вдруг отвер­нет­ся Фор­ту­на?

Сам ты себя лишил пра­ва на сле­зы дру­зей!
Непо­сто­ян­ство свое скры­вать не хочет боги­ня;
Глянь — на вер­тя­щий­ся круг вста­ла нетвер­дой ногой.
Лег­кая, слов­но листок, она нена­деж­на, как ветер,
Равен, бес­чест­ный, с ней лег­ко­стью ты лишь один.
Все, что людям дано, как на тон­кой под­ве­ше­но нити:
Слу­чай неждан­ный, глядишь, мощ­ную силу сло­мил.
Кто на зем­ле не слы­хал о богат­ствах и рос­ко­ши Кре­за?
Но, как подач­ку, жизнь при­нял он в дар от вра­га.
Тот, кто в стра­хе дер­жал под все­силь­ной рукой Сира­ку­зы,
Низ­ким кор­мясь ремеслом, впро­го­лодь, свер­жен­ный, жил.
Кто Вели­ко­го был силь­ней? Но голо­сом тихим
Помо­щи, роб­кий бег­лец, он у кли­ен­та про­сил.
Муж, пред кото­рым вче­ра скло­ня­лись, покор­ст­вуя, зем­ли,
В тес­ном жилье бед­ня­ка нищим из нищих сто­ял.
Слав­ный три­ум­фом двой­ным — над ким­вра­ми и над Югур­той —
Тот, в чье кон­суль­ство Рим празд­но­вал столь­ко побед,
Марий лежал в гря­зи, укры­вая в болот­ной осо­ке
Мужу тако­му никак не подо­бав­ший позор.
Все начи­на­нья людей — игруш­ка боже­ст­вен­ной вла­сти;
Час течет — но от нас скры­то, чем кон­чит­ся он.
Если бы кто мне ска­зал: «Жить ты будешь на водах Евк­си­на,
Веч­но стра­шась, что гет ранит стре­лою тебя», —
«Что ты! Испей, — отве­тил бы я, — очи­сти­тель­ных соков,
Сколь­ко их могут родить всей Анти­ки­ры луга!»

Все же я здесь, и, хотя б осте­рег­ся стрел ядо­ви­тых,
Пущен­ных смерт­ной рукой, — стрел боже­ства не уйти.
Ты же в стра­хе живи и радо­стью не похва­ляй­ся:
Толь­ко ска­зал — и она вмиг обер­ну­лась бедой.

4. Секс­ту Пом­пею

Столь­ко южных туч не нако­пит день ни еди­ный,
Чтоб непре­рыв­ным вода с неба пото­ком лилась.
Места нет, бес­плод­но­го столь, чтобы с чер­то­по­ло­хом
Не про­из­рос на нем и бла­го­дат­ный побег,
Зло нико­гда не создаст судь­ба таким бес­про­свет­ным,
Чтобы и радость порой горе смяг­чить не мог­ла.
Вот я отчиз­ны лишен и род­ных, обло­мок кру­ше­нья,
При­гнан­ный волей волн к бере­гу гет­ской зем­ли, —
Но дове­лось и мне на челе рас­пра­вить мор­щи­ны
И поза­быть хоть на час небла­го­склон­ность судь­бы.
Было: когда, оди­нок, я по жел­то­му брел луко­мо­рью,
Слы­шен стал за спи­ной слов­но бы шорох кры­ла.
Я огля­нул­ся: глаз ниче­го не видит живо­го,
Но уло­ви­ло в тиши ухо такие сло­ва:
«Вот я, Мол­ва, при­хо­жу, одолев воздуш­ной сте­зею
Неиз­ме­ри­мую даль, с радост­ной вестью к тебе.
Сча­стьем чре­ват насту­паю­щий год, ибо кон­су­лом станет
Секст Пом­пей — из дру­зей самый тебе доро­гой».
Мол­ви­ла и унес­лась боги­ня — весе­лье и радость,
Как и Пон­тий­ской зем­ле, всем пода­рить пле­ме­нам.
Мне же, едва печаль отсту­пи­ла пред све­том надеж­ды,
Стал этот гиб­лый край слов­но не так уж суров.
Толь­ко, Дву­ли­кий, дверь рас­пах­нешь ты для дол­го­го года —
И пред тво­им янва­рем хму­рый отсту­пит декабрь,—
Выс­шей чести знак, баг­ря­ни­ца оденет Пом­пея,
Чтобы почет­ный долг был им упла­чен спол­на.
Я слов­но вижу: тол­пой пере­пол­нен дом до отка­за,
Тес­но в при­хо­жей; иным в дав­ке намя­ли бока;
Пер­вым дол­гом путь ты дер­жишь в Тар­пей­ские хра­мы —
И пре­кло­ни­ли слух боги к обе­там тво­им.
Вижу, как снег, белы, фале­рий­ско­го луга питом­цы,
Кло­нят послуш­но быки выю под вер­ный топор.
Всех ты рав­но почи­та­ешь богов, но Юпи­тер и Цезарь —
Мило­сти этих дво­их молишь ты преж­де все­го.
В курию вхо­дишь. Сенат по обы­чаю созван, и ловят
Каж­дое сло­во твое с жад­ным вни­ма­ньем отцы.
Речью когда ты их слух убла­жил, когда увен­чал­ся,
Как подо­ба­ет, бла­гим пред­у­ка­за­ни­ем день
И бла­го­дар­ст­вие ты воз­нес все­выш­ним, а с ними
Цеза­рю (он и впредь это заслу­жит не раз), —
Тут, во гла­ве отцов, к сво­е­му ты про­ше­ст­ву­ешь дому —
Толь­ко вме­стит ли дом всех, кто спе­шит на поклон?
Горе! И в этой тол­пе меня в тот час не увидят —
Мне не дано усла­дить зре­ли­щем этим гла­за.
Что ж! Не зени­ца­ми глаз, оча­ми души нагля­жусь я:
Кон­су­ла лик сво­его как не увидеть душе!
Боги бы дали, чтоб ты наше имя хоть мель­ком при­пом­нил
И про­ро­нил: «Увы! как ему там, бед­ня­ку?»
А уж дой­дут до меня такие сло­ва, я при­знаю:
Менее тяж­ким теперь ста­ло изгна­ние нам.

5. Секс­ту Пом­пею

В путь, дву­сти­шья, в путь! На суд изощ­рен­но­го слу­ха
Наши неси­те сло­ва — будет им кон­сул вни­мать.
Долог путь, и шагать по нему не на рав­ных сто­пах вам,
Зим­нее вре­мя сто­ит, в снеж­ном покро­ве зем­ля.
Фра­кию вам пере­сечь студе­ную, в тучи ушед­ший
Гем, да еще одо­леть вод иони­че­ских ширь.
Все ж на деся­тый день, не позд­ней, вы в Город дер­жав­ный
Всту­пи­те, даже когда б стран­ст­во­ва­ли не спе­ша.
В Рим вой­дя, направь­тесь тот­час к Пом­пе­е­ву дому —
К фору­му Авгу­ста он бли­же всех про­чих сто­ит.
Спро­сит ли кто в тол­пе, как ведет­ся, откуда и кто вы,
Луч­ше назвать­ся бы вам име­нем лож­ным в ответ.
Пусть, как думать хочу, и открыть­ся ничуть не опас­но,
Толь­ко надеж­ней обман убе­ре­жет от беды.
Вот вы дошли нако­нец до поро­га — но про­сто ли будет
С кон­су­лом свидеть­ся вам с гла­зу на глаз без помех?
Или он, в крес­ле вос­сев узор­ном, кости сло­но­вой,
Пра­вит, блюдя закон, меж­ду кви­ри­та­ми суд,
Или под сенью копья с тор­гов отку­па разда­ет он,
Зор­ко следя, чтоб ущерб Горо­ду не потер­петь.
Или дела, какие решать толь­ко кон­сул досто­ин,
Он вер­шит средь отцов, созван­ных в Юли­ев храм.
Или с при­ве­том спе­шит он к Авгу­сту с сыном и про­сит
Их настав­ле­нья в делах, мало зна­ко­мых пока.
Если оста­нет­ся час — он Гер­ма­ни­ку Цеза­рю отдан,
Чти­мо­му выше всех после вели­ких богов.
Толь­ко на отдых скло­нясь после столь­ких дел, дру­же­люб­но
Руку протянет он вам, спро­сит, быть может, о том,
Как я на све­те живу, роди­тель ваш, и на это
Я вам такие сло­ва пре­по­ру­чаю ска­зать:
«Жив он и пом­нит все­гда, что жиз­нью, кото­рую крот­кий
Цезарь ему пода­рил, ныне обя­зан тебе.
Он неустан­но твер­дит, что к месту изгна­нья доро­гу
В вар­вар­ских ты кра­ях обез­опа­сил ему:
Теп­лой кро­ви его если меч не отведал бистон­ский,
Стать­ся тому не дала толь­ко забота твоя;
Что ода­рил ты его всем потреб­ным для про­пи­та­нья,
Чтобы в пути сво­его он не рас­тра­тил добра.
А в бла­го­дар­ность за все, чем одол­жен тобой, он кля­нет­ся
Быть тво­им рабом до исте­че­ния дней.
Преж­де сени дерев лишат­ся гор­ные скло­ны,
Морем не ста­нут летать на пару­сах кораб­ли,
Или к исто­кам вспять побе­гут мно­го­вод­ные реки,
Чем исто­щит­ся, поверь, в нем бла­го­дар­ность тебе».
Мол­вив, про­си­те его, чтоб берег он дан­ный одна­жды
Дар. Эта прось­ба моя — ваше­го стран­ст­вия цель.

6. Бру­ту

Брут, читай пись­мо, из тако­го при­шед­шее места,
Где бы Назо­ну никак ты не желал про­жи­вать.
Ты не желал, но жела­ла судь­ба на горе поэту:
Воля ее, увы, вес­че моле­ний тво­их.
В Ски­фии мной про­жи­та пяти­лет­няя олим­пи­а­да,
Новым пяти годам вре­мя отсчет пове­ло.
Все на сво­ем Фор­ту­на сто­ит в упря­мом ковар­стве,
Нам, отвер­гая обет, веч­но пре­по­ны чинит.
Был ты, Ма́ксим, готов, рода Фаби­ев гор­дость и сла­ва,
К Авгу­сту богу воз­звать в истой моль­бе обо мне:
Умер ты, слов не ска­зав, и, все мне кажет­ся, Мак­сим
Умер ты из-за меня (точ­но я стою того!)
О выз­во­ле­нье про­сить нико­го теперь не посмею,
Самая помощь, увы, смер­тью тво­ей сра­же­на.
Август кло­нил­ся уже про­стить вину заблуж­де­нья:
Мир он поки­нул зем­ной, с ним и надеж­да ушла.
Изда­ле­ка, мой Брут, я о нем, небо­жи­те­ле новом,
Песнь, какую сумел, вам на про­чте­нье послал.
Бла­го­че­сти­вый порыв да послу­жит ко бла­гу: поло­жит
Бедам пре­дел и смяг­чит дома свя­щен­но­го гнев.
Брут, поклясть­ся могу, что небо ты молишь о том же,
По без­оши­боч­ным мной при­зна­кам узнан­ный друг!
С искрен­ней пусть ты и рань­ше ко мне любо­вью тянул­ся,
Но в мой пре­врат­ный час эта окреп­ла любовь.
Видел бы кто, как с мои­ми твои сли­ва­ют­ся сле­зы,
Вер­но решил бы, что нас кара постиг­ла дво­их.
Ты по при­ро­де, Брут, состра­да­те­лен, и ни еди­ный
Серд­цем, доб­рей тво­е­го, не наде­лен чело­век,
Кто речей тво­их мощь не узнал, едва ли пове­рит,
Как смер­то­нос­но разишь в бит­вах на фору­ме ты.
Чудом в одной груди ужи­лись два враж­дую­щих свой­ства:
Мяг­кость перед моль­бой и нетер­пи­мость к вине.
Если ты взял на себя защи­ту стро­го­го пра­ва,
Каж­дое сло­во твое слов­но бы яд напи­тал.
Пусть на себе изведа­ет враг твой ярост­ный натиск,
Всю ост­ро­ту язы­ка, мет­кость язви­тель­ных стрел.
Так уме­ешь ты их отто­чить — никто не пред­ста­вит,
Что по при­ро­де души кроток ты и незло­бив.
А раз­глядишь, что судь­бой чело­век оби­жен без­вин­но,
Вся­кую жен­щи­ну тут ты пре­взой­дешь доб­ротой.
Это осо­бен­но я ощу­тил, когда близ­кие ста­ли
Даже зна­ком­ство со мной напе­ре­бой отри­цать.
Тех я забыл, но вас, доро­гие, вовек не забу­ду,
Вас, кто заботой сво­ей бед­ст­вие мне облег­чил.
Рань­ше Истр (слиш­ком близ­кий к нам) от Евк­син­ско­го моря
Бег напра­вит назад к даль­ним исто­кам сво­им;
Рань­ше, слов­но узрев Фие­сто­во пир­ше­ство, Солн­це
Вспять колес­ни­цу свою к водам Зари повернет,
Неже­ли кто-то из вас, о моем горе­вав­ших изгна­нье,
Ска­жет, что я дру­зей, небла­го­дар­ный, забыл.

7. Веста­ли­су

При­слан­ный ныне к нам, на берег Евк­си­на, Веста­лис,
Здесь, под Поляр­ной звездой, рим­ский закон утвер­дить,
Сам ты узнал, каков этот край, где меня посе­ли­ли,
И спра­вед­ли­вость моих жалоб везде под­твер­дишь.
Юный внук аль­пий­ских царей! Если ты мой свиде­тель,
Веру ско­рей обре­тет наша нелож­ная речь.
Видел и ты, как в лед засты­ва­ет Понт на моро­зе,
Как без кув­ши­на вино фор­му кув­ши­на хра­нит.
Видел, как гру­же­ный воз с воло­вьей упряж­кой по Ист­ру —
Посу­ху стреж­нем реки гонит отваж­ный язиг.
Зна­ешь и то: в кри­вом ост­рие здесь яд посы­ла­ют,
Чтобы, вон­за­ясь, стре­ла смер­тью гро­зи­ла вдвойне.
(Толь­ко об этой беде ты изда­ли знай: само­лич­но
Не дове­лось бы тебе с нею спо­знать­ся в бою!)
«Пер­вый мета­тель копья мани­пу­ла пер­во­го» — этим
Зва­ньем недав­но тебя воин­ский труд увен­чал.
И озна­ча­ет оно нема­лый почет — но достой­на
Три­жды слав­ней­ших наград рат­ная доб­лесть твоя.
Пом­нит Дунай, как силь­ной рукой ты в пур­пур недав­но
Воды окра­сил его, с гет­скою кро­вью сме­шав.
Пом­нит мятеж­ный Эгисс, как его усми­рил ты — и ложен
Был тот сме­лый рас­чет на непри­ступ­ность горы:
За обла­ка воз­не­сен, не так в ору­жии город
Видел надеж­ный оплот, как в поло­же­нье сво­ем.

Дерз­кий враг ото­брал Эгисс у царя сито­ний­цев
И, ото­брав, дер­жал взя­тое в цеп­ких руках;
Но по реке на судах при­шел Вител­лий и гроз­но
Про­тив гет­ских рядов выстро­ил свой леги­он.
И у тебя, достой­ней­ший внук бла­го­род­но­го Дон­на,

Жаж­да зажглась в груди ринуть­ся в сечу мужей.
Изда­ле­ка при­мет­ный для глаз свер­ка­ньем доспе­хов,
Не поже­лал ты скрыть храб­рость свою хоть на миг;
Шел напро­лом, одолев и булат, и гор­дую кру­чу,
Шел сквозь частый град падав­ших с выси кам­ней.
И не яви­лись тебе поме­хой дро­ти­ков стаи,
Чер­ные тучи стрел с кро­вью змеи в ост­ри­ях.
В шле­ме тро­стин­ки тор­чат, мно­го­цвет­ны­ми перья­ми вея,
Негде в раз­би­тый щит новой вон­зить­ся стре­ле.
Он и от преж­них тебя не укрыл. Но с думой о сла­ве

Боль пла­ме­не­ю­щих ран ты не хотел заме­чать.
Так, мы пом­ним, Аякс про­тив Гек­то­ра беше­но бил­ся,
Факе­ло­нос­цев разил — и отсто­ял кораб­ли!
Грудь на грудь пошли. Скре­сти­ли мечи в руко­паш­ной.
Вре­мя желе­зу решить ярост­ной бит­вы исход.
Что ты в бою тогда совер­шил, обо всем не поведать,
Сколь­ких убил вра­гов, как и кого одо­лел:
Ты бы счи­тал и не счел те груды поруб­лен­ных гетов,
Всех, кого попи­рал в бит­ве побед­ной сто­пой.
Млад­шие бра­ли при­мер со стар­ше­го: в сечу кида­лись,
Мно­го при­ня­ли ран, подви­гов мно­го свер­шив.
Ты же настоль­ко всех пре­взо­шел отва­гой, насколь­ко
Самых рети­вых коней в беге обго­нит Пегас.
Вновь поко­рен Эгисс, и, подви­га вер­ный свиде­тель,
Стих мой векам пере­даст сла­ву, Веста­лис, твою.

8. Суил­лию

Дол­го, уче­ней­ший муж, не слал ты мне вести, Суил­лий,
Но запозда­ло­му все ж рад я пись­му тво­е­му:
В нем обе­ща­ешь ты нам, что помощь подашь, если выш­них
Бла­го­че­сти­вой моль­бой к мило­сти мож­но скло­нить.
Пусть не успе­ешь ни в чем, я в дол­гу у душев­но­го дру­га,
Ибо в заслу­гу зачту эту готов­ность помочь.
Толь­ко б на дол­гий срок тво­е­го доста­ло поры­ва,
Не охла­ди­ли б его веч­ные беды мои.
Тес­ная связь род­ства (да про­длит­ся она неру­ши­мо!)
Мне как буд­то дает пра­во на друж­бу твою.
Та, что тебе женой, для меня как доч­ка род­ная,
Та, что женою мне, зятем тебя назва­ла.
Горе! Ужель, про­чи­тав эти стро­ки, лицо покри­вишь ты
И усты­дишь­ся при­знать наше с тобою род­ство?
Толь­ко в толк не возь­му, чего здесь мож­но сты­дить­ся, —
Раз­ве того, что на нас сча­стье не хочет смот­реть?
Ста­нешь ли ты выве­рять родо­слов­ную нашу, увидишь:
Всад­ни­ка­ми иско­ни пра­деды были мои.
Ну а захо­чешь узнать о нра­вах моих, убедишь­ся:

Нет на мне пят­на, кро­ме оплош­но­сти той.
Если наде­ешь­ся впрямь что-то выпро­сить нам у бес­смерт­ных,
Ты обра­тись к боже­ству голо­сом истой моль­бы.
Юно­ша Цезарь — твой бог! Его скло­ни к мило­сер­дью!
Этот алтарь ты чтишь, знаю, пре­вы­ше дру­гих.
Цезарь моля­щим не даст воз­но­сить напрас­но молит­ву
Пред алта­рем. Ищи помо­щи здесь для меня.
Бла­го­при­ят­ное пусть оттуда дой­дет дуно­ве­нье,
И зато­нув­ший челн вмиг из пучи­ны всплы­вет.
Я на высо­ком огне вос­ку­рю тор­же­ст­вен­ный ладан,
Буду свиде­те­лем я силы все­власт­ных богов.
Кам­ня парос­ско­го храм я тебе не воз­двиг­ну, Гер­ма­ник, —
Сред­ства мои под­то­чил горь­кий судь­бы пово­рот.
Пусть тебе горо­да, про­цве­тая, хра­мы воз­во­дят —
Бла­го­да­рит Назон тем, что име­ет, — сти­хом.

Знаю, скуден мой дар, я малым пла­чу за боль­шое,
За воз­рож­ден­ную жизнь толь­ко сло­ва при­но­шу.
Но кто луч­шее дал, что мог, свою бла­го­дар­ность
Этим спол­на изъ­явил — тщет­ной не будет она.
Ладан, в гор­сти бед­ня­ком при­не­сен­ный, не мень­ше уго­ден,
Неже­ли тот, что богач чаша­ми сып­лет в огонь.
Агнец молоч­ный и бык, рас­туч­нев­ший на тра­вах Фале­рий,
Оба Тар­пей­ский алтарь кро­вью сво­ей оро­сят,
Впро­чем, вла­сти­тель порой из услуг наи­бо­лее ценит
Ту, что ока­жет ему, пес­ни сла­гая, поэт.

Пес­ня дея­нья твои широ­ко про­сла­вит по све­ту,
Пес­ня в смене веков сла­ве померк­нуть не даст.
Пес­ня­ми доб­лесть жива; через них дале­ким потом­кам,
Тле­нья избег­нув, она весть о себе пода­ет.
Ста­рость все сокру­шит, рас­тлит и желе­зо и камень,
Сила не может ничья вре­ме­ни силу сло­мить.
Но пись­ме­на живут. По ним Ага­мем­но­на зна­ем,
Зна­ем и тех, кто пошел с ним или про­тив него.
Кто бы без пес­ни знал о дерз­ких семи рато­бор­цах —
Как они в Фивы при­шли, что их постиг­ло потом?

Да и богов тво­рит, если мол­вить доз­во­ле­но, пес­ня:
Все их вели­чье мерт­во без вос­пе­ваю­щих уст.
Зна­ем: Хаос был, изна­чаль­ной при­ро­ды гро­ма­да, —
Был, и рас­пал­ся, и стал сон­мом сво­их же частей.
Зна­ем: дерз­нув­ших достичь небес­ной дер­жа­вы гиган­тов

В Стикс кара­тель низ­верг, гря­нув из тучи огнем.
Зна­ем: бес­смер­тье дала победа над инда­ми Вак­ху;
Зна­ем: Эха­лию взяв, стал олим­пий­цем Алкид.
Если, о Цезарь, твой дед воз­не­сен за свою доб­ро­де­тель
В небо звездой, то и здесь празд­ною песнь не была.
Пусть же, если есть в нашем гении жиз­ни толи­ка,
Пусть, Гер­ма­ник, тебе отда­на будет она.
Сам поэт, отвер­гать ты не ста­нешь услу­ги поэта
И по досто­ин­ству их можешь ты сам оце­нить.
Если бы имя тебя не при­зва­ло к делам высо­чай­шим,

Стал бы ты, как обе­щал, сла­вой и гор­до­стью муз.
Ты нам не пес­ню давать пред­по­чел — но пред­ме­ты для пес­ни:
Вовсе рас­стать­ся с ней раз­ве ты можешь, поэт?
То сра­же­нье ведешь, то сло­ва под раз­мер под­би­ра­ешь,
Что для дру­го­го труд, ста­ло досу­гом тво­им.

И, как при­вер­жен рав­но Апол­лон кифа­ре и луку —
Ту ли, дру­гую ль стру­ну тут же готов натя­нуть, —
Так и в поэ­зии ты пре­успел, и в искус­стве прав­ле­нья,
С Музой в серд­це тво­ем рядом Юпи­тер живет.
Но коль ско­ро и нам испить доз­во­ле­но вла­ги
Той, что заби­ла клю­чом из-под копы­та коня, —
Пусть мне помо­жет она пре­дать­ся еди­но­му делу,
Вме­сте свя­тыне слу­жить, общей и мне и тебе.
Край поки­нуть пора, слиш­ком близ­кий к диким корал­лам,
В шку­ры оде­тым, от вас, лютые геты, уйти!

Если нель­зя в отчиз­ну вер­нуть, пусть изгнан­ни­ку место
Бли­же к Риму дадут и к авзо­ний­ским лугам —
Место, откуда б Назон героя подви­гам новым
Неза­позда­лую мог пес­ня­ми дань при­но­сить.
А чтоб моя молит­ва дошла, ты тоже, Суил­лий,

Бога про­си за того, кто тебе чуть ли не тесть.

9. Гре­ци­ну

Не откуда бы рад — откуда поз­во­ле­но, с Пон­та
Ныне Гре­ци­ну Назон сло­во при­вет­ст­вия шлет.
Волей богов дошло бы оно в то пер­вое утро,
Как поне­сут пред тобой фас­ции — два­жды по шесть!
Раз уж взой­дешь без меня ты кон­су­лом на Капи­то­лий,
Раз в тол­пе дру­зей я не пред­ста­ну тебе,
Пусть в поло­жен­ный день от лица сво­его гос­по­ди­на
Выска­жут эти сти­хи все, что он хочет ска­зать.
Если бы я родил­ся под счаст­ли­вой звездою и если б
Шло мое коле­со не на раз­би­той оси, —
Долг при­вет­ст­вия, тот, что сей­час пись­мо выпол­ня­ет,
Сам я мог бы тогда выпол­нить сло­вом живым;
И, поздрав­ляя, к сло­вам доба­вил бы я поце­луи,
Видя в поче­те тво­ем рав­ный почет для себя.

Так, навер­но, в тот день загор­дил­ся бы я, что едва ли
Дом бы нашел­ся вме­стить чван­ную радость мою.
Шест­ву­ешь ты, окру­жен свя­щен­ным сон­мом сена­та,
Я же, всад­ник, иду, кон­су­ла опе­ре­див!
Но, хоть и рад бы сто­ять к тебе побли­же, я счаст­лив,

Что бок о бок с тобой места для всад­ни­ка нет.
В дав­ке пус­кай оттес­ни­ли б меня — я и тут не жалел бы:
Что мно­го­люд­на тол­па, был бы дово­лен вдвойне.
С радо­стью я бы смот­рел, как все при­бы­ва­ет наро­ду,
Как дале­ко идти этим бес­счет­ным рядам.

Жад­но, как зри­тель про­стой, я все пожи­рал бы гла­за­ми,
Вплоть до одеж­ды, поверь, до баг­ря­ни­цы тво­ей.
Стал бы раз­га­ды­вать я рисун­ки на крес­ле куруль­ном,
Зна­ки, что вывел резец по нуми­дий­ской кости.
А уж когда воз­ве­ли бы тебя к Тар­пей­ским высотам

И про­ли­лась бы кровь жерт­вы тво­ей на алтарь,
Вме­сте тогда б и моей бла­годар­ст­вен­ной тай­ной молит­ве
Внял оби­таю­щий там — в серд­це свя­ти­ли­ща — бог!
Я бы не на алта­ре воз­жег ему ладан, а в серд­це,
Три­жды, четы­ре­жды рад вла­сти почет­ной тво­ей.
Там бы сто­ял и я средь тво­их при­вер­жен­цев вер­ных,
Если бы милость судеб в Рим воз­вра­ти­ла меня,
Зре­ли­ще то, кото­рым теперь я мыс­лен­но тешусь,
Было б тогда для меня зри­мой усла­дой очей.
Ина­че суд боже­ства решил — спра­вед­ли­вый, навер­но:

Кару при­няв, к чему нашу вину отри­цать?
Дух, одна­ко, избег изгна­нья — я взо­ром духов­ным
Празд­нич­ный твой наряд, фас­ции вижу твои.
Вижу мыс­лен­но я, как вер­шишь ты суд все­на­род­но,
В тай­ных сове­тах тво­их мыс­лен­но рядом сижу.

Вижу, дохо­ды сда­ешь с тор­гов на все пяти­ле­тье —
Их напе­ред оце­нив чест­но и пра­виль­но сам.
Вот, един­ст­вен­но лишь о народ­ной поль­зе рев­нуя,
Речью искус­ной сво­ей ты поко­ря­ешь сенат.
Вот, возда­вая богам от Цеза­рей бла­го­да­ре­нье,
Жерт­вен­ных туч­ных быков белые выи разишь.
А завер­шив моль­бы о важ­ней­шем, попро­сишь, быть может,
Чтобы гнев поло­жил Цезарь на милость ко мне.
Пусть раз­го­рит­ся огонь под жерт­вой высо­ко и ярко
В доб­рый знак, что твой при­нят бога­ми при­зыв.
Хва­тит сето­вать нам! В оди­но­че­стве, как лишь воз­мож­но,
Кон­суль­ства я тво­е­го сла­ву отпразд­ную здесь.
Ждет нас радость к тому ж и вто­рая, пер­вой не мень­ше:
В поче­стях этих тебе станет пре­ем­ни­ком брат.
Пусть пол­но­мо­чья твои, Гре­цин, с декабрем исте­ка­ют,

В пер­вый январ­ский день при­мет прав­ле­ние Флакк.
В пре­дан­ной вашей люб­ви обо­юд­но вы буде­те рады:
Брат­ним фас­ци­ям ты, он же вза­им­но тво­им.
Два­жды кон­су­лом брат и сам ты кон­су­лом два­жды
Будешь — так осе­нит сла­ва двой­ная ваш дом.

Но, хоть без­мер­на она и хотя вос­корм­лен­ник Мар­са
Вла­сти не зна­ет Рим выше, чем кон­су­ла власть,
Эту умно­жит честь вели­чье пода­те­ля чести:
Ценен дар сто­крат, если дари­тель велик.
А пото­му про­цве­тать все­гда вам — Гре­ци­ну и Флак­ку, —

Вам, кого так отли­чил Цезарь высо­ким судом.
В час же, когда боже­ство от важ­ней­ших забот отды­ха­ет,
Ваши с мои­ми моль­бы соеди­ни­те, дру­зья!
И, если вет­ром дохнёт дру­гим, ослабь­те кана­ты,
Чтоб из сти­гий­ских вод выплы­ла наша ладья.

В этом году здесь началь­ст­во­вал Флакк, и в его управ­ле­нье
Берег ист­рий­ский забыл гро­зы и беды свои.
В мире дер­жал он, Гре­цин, пле­ме­на бес­по­кой­ных мисий­цев,
Гет­ский лук устра­шил вер­ным дву­ост­рым мечом.
Тресмий, взя­тый вра­гом, воз­вра­тил он доб­ле­стью быст­рой,

В рус­ло Дуная про­лив вар­вар­ской кро­ви поток.
Ты у бра­та спро­си, како­во оно, скиф­ское небо,
И поче­му, узнай, стра­шен немир­ный сосед,
Прав­да ль, что жел­чью змеи пер­на­тые сма­за­ны стре­лы,
Что чело­ве­чью кровь мер­зост­но льют на алтарь.
Лгу ли я или впрямь засты­ва­ет Понт на моро­зе,
И оде­ва­ет зима море на юге­ры льдом.
Ска­жет — и ты спро­си, како­ва моя сла­ва в наро­де,
Как про­во­жу, узнай, бед­ст­вия горь­кие дни.
Тут непри­яз­ни ко мне не пита­ют — да и за что бы?

Пусть изме­ни­ла судь­ба, не изме­нил я себе.
Тот же душев­ный покой, кото­рый во мне одоб­рял ты,
Ту же стыд­ли­вость мои запе­чат­ле­ли чер­ты.
Да, таков я и здесь, в стране, где силу ору­жья
Учит вар­вар-сосед выше зако­на ценить.
Жен­щи­ну, мужа ль, дитя — нико­го за все эти годы
Я нико­гда и ничем здесь не обидел, Гре­цин.
Вот пото­му и при­гре­ли меня в несча­стье томи­ты
(В чем покля­нусь, увы, этой чужою зем­лей).
Видя жела­нье мое, и они мне жела­ют уехать,

А для себя не хотят близ­кой раз­лу­ки со мной.
Верь иль не верь, но издан указ — и на вос­ке начер­тан! —
Коим, воздав нам хва­лу, сня­ли нало­ги с меня!
И хоть не очень к лицу несчаст­но­му сла­ва такая,
Все горо­да окрест тем же почти­ли меня.

Как бла­го­че­стен я, зна­ет город, меня при­ютив­ший:
Видит, что в доме алтарь Цеза­рю я посвя­тил.
Рядом и сын сто­ит, и супру­га, вер­хов­ная жри­ца, —
Ново­му боже­ству рав­ные два боже­ства.
Чтобы еди­ной семью сохра­нить, я поста­вил и вну­ков:
Рядом с отцом один, с баб­кою рядом дру­гой.
Им в рас­свет­ный час, толь­ко день на восто­ке забрез­жит,
Я со сло­ва­ми моль­бы ладан обиль­ный курю.
Рве­нью весь мое­му Пон­тий­ский берег свиде­тель:
Всех опро­си — ниче­го здесь я не при­со­чи­нил.
Зна­ют на Пон­те и то: день рож­де­нья ново­го бога
Щед­ро, насколь­ко могу, празд­ную игра­ми я.
Всем заез­жим гостям извест­но мое бла­го­че­стье,
Кто бы ни при­был к нам из Про­пон­ти­ды сюда.
Вер­но, наслы­шан о нем и Флакк, под чьим управ­ле­ньем
Запад­ная сто­ро­на Пон­та недав­но была.
Боль­ше б хоте­лось давать, да богат­ство мое оскуде­ло —
Но и от скуд­но­го дар радост­но я при­но­шу.
Рим отсюда далек — это делаю не напо­каз я, —
Бла­го­че­сти­вый мой долг рад испол­нять в тишине.
Все ж и до Цеза­ря слух дой­дет: по широ­ко­му све­ту
Что бы ни дела­лось, все ведо­мо будет ему.
Ты же, к богам воз­нес­ший­ся бог, ты зна­ешь и видишь,
Цезарь! Отныне зем­ля взо­рам откры­та тво­им.
Там, под сво­дом кру­тым, сре­ди созвездий ты слы­шишь
Эти моль­бы, что к тебе роб­ко воз­но­сит поэт.
Может быть, наши сти­хи о свя­том небо­жи­те­ле новом,
Те, что послал я в Рим, тоже дошли до тебя.
Верю: твое боже­ство они пре­кло­нят к мило­сер­дью —
Ведь не напрас­но тебя в Риме отцом нарек­ли.

10. Аль­би­но­ва­ну

Вот и шестую вес­ну сре­ди гетов, в шку­ры оде­тых,
У ким­ме­рий­ских гра­ниц выпа­ло мне отбы­вать…
Раз­ве срав­нит­ся кре­мень, срав­нит­ся раз­ве желе­зо
С твер­дым зака­лом моим, Аль­би­но­ван доро­гой?
Кап­ля камень дол­бит, коль­цо истон­чит­ся на паль­це,
Сто­чит свое лез­вие, в зем­лю вре­за­ясь, лемех.
Толь­ко со мной одним не рас­пра­ви­лось жад­ное вре­мя,
Твер­до­стью вынудил я самую смерть отсту­пить.
Ста­вят Улис­са в при­мер: как стой­ко сно­сил он стра­да­нья,
При­хо­тью бурь по морям два пяти­ле­тья гоним.
Все же не сплошь дони­мал его рок чере­дою лише­ний,
Видел ски­та­лец порой даже и свет­лые дни.
Был ли тяжел шести­лет­ний плен у пре­крас­ной Калип­со,
Смерт­но­му пло­хо ль делить ложе с боги­ней мор­ской?
Он, отго­стив, полу­чил от Эола вет­ры в пода­рок —
Чтобы ему в пару­са толь­ко попут­ный дышал.
Худо ли было вни­мать чудес­но­му деви­чью пенью,
И, пола­гаю, ничуть лотос на вкус не гор­чил.
Мне пред­ло­жи­те сок, даю­щий забве­нье отчиз­ны,
Жиз­ни несколь­ко лет отдал бы я за него!
И лестри­го­нов нель­зя с лихи­ми срав­нить пле­ме­на­ми,
Чью изги­ба­ми Истр пере­се­ка­ет стра­ну.
Лютый едва ли Цик­лоп пре­взо­шел бы звер­ст­вом Пиак­ха,
Нам же один ли Пиакх дикой рас­пра­вой гро­зит!
Воют неисто­во псы у чре­сел чудо­вищ­ной Скил­лы —
Но гениох­ский пират для море­хо­да страш­ней.
Три­жды воду хлебнет и три­жды извергнет Харибда,
Но не рав­няй­те ее с гроз­ной ахей­ской ордой.
Хоть и воль­гот­ней ордам по пра­во­му рыс­кать помо­рью,
Все же и Левый Понт не без­опа­сен от них.
Здесь бес­трав­ная степь, а стре­лы отрав­ле­ны ядом,
Здесь пеше­ход­ный путь по морю сте­лет зима,
И, где вче­ра вес­ло доро­гу в вол­нах про­ла­га­ло,
Зав­тра, лод­ку пре­зрев, посу­ху пут­ник прой­дет.
Кто при­ез­жал от вас, гово­рил нам: «В Риме не верят!» —
Как же такое сно­сить, что и пред­ста­вить нель­зя?
Все-таки верь, и я разъ­яс­ню, поче­му на моро­зе
Затвер­де­ва­ет зимой моря Сар­мат­ско­го гладь.
Бли­же дру­гих от нас то созвездие, что колес­ни­цей
В небе сто­ит, и оно силь­ную сту­жу несет.
В путь отсель выле­та­ет Борей: для него этот берег —
Дом, и в окрест­ных кра­ях он наби­ра­ет­ся сил.
Нот же дышит теп­лом от про­тив­но­го полю­са: к нам он
Если порой доле­тит, то осла­бев по пути.
Замкнут вдо­ба­вок Понт, а рек при­ни­ма­ет нема­ло,
И раз­жи­жа­ют они кре­пость соле­ной воды.
Лик впа­да­ет в него, Гипа­нис, Калес и Сан­га­рий,
Пений и Галис — река в водо­во­ротах сплош­ных.
Рвут­ся Пар­фе­ний к нему и Кинапс, гро­хо­чу­щий кам­нем,
И нико­му быст­ро­той не усту­паю­щий Тир;
Рвешь­ся и ты, Фер­мо­донт, облю­бо­ван­ный воин­ст­вом жен­щин,
Фасис, куда поход в древ­но­сти грек устре­мил;
Ты, Дирапс, ясно­ст­руй­ный поток, вдво­ем с Бори­сфе­ном,
И мол­ча­ли­вый Меланф, тихо вер­ша­щий свой путь;
Дале река, что две разде­лив зем­ли — Ази­ат­ский
Край и Кад­ма сест­ру, — мир­но меж ними течет;
Всех пото­ков не счесть, и в этом ряду вели­чай­ший
Ты, что и с Нилом самим мог бы поспо­рить — Дунай!
При­быль чрез­мер­ная вод раз­вра­ща­ет избыт­ком сти­хию,
Морю она не дает преж­нюю силу сбе­речь;
Даже и с виду оно, как лужа, как сон­ная заводь, —
Синий раз­мы­тый цвет еле на нем углядишь.
Прес­ная свер­ху плы­вет вода, мор­ской она лег­че,
При­месь соли дала той допол­ни­тель­ный вес.
Спро­сят меня: к чему рас­тол­ко­вы­вать это Педо­ну,
Сведе­нья наши зачем в мерах сти­ха изла­гать?
«Вре­мя, — ска­жу, — я тем обма­нул, уте­шил заботу,
Зна­чит, послед­ний час не бес­по­лез­но про­тек.
Мень­ше, покуда писал, томил­ся я болью при­выч­ной,
Кажет­ся, вовсе забыл, что сре­ди гетов живу».
Ты же, звуч­ным сти­хом про­слав­ляя дея­нья Тесея, —
Не сомне­ва­юсь я — свой этим воз­вы­сив пред­мет,
Сам с героя берешь при­мер: ведь и в ясность, и в бурю
Он, оди­на­ко­во тверд, пре­дан­ность дру­гу хра­нил.
В подви­гах пусть он велик и пусть вели­ким пред­стал он
В песне, кото­рую ты создал достой­ной его, —
Все же было и в нем под­ра­жа­нью доступ­ное свой­ство.
В вер­но­сти каж­дый бы мог новым Тесе­ем пред­стать.
Вас не зовут кру­шить мечом и дуби­ной зло­де­ев,
Из-за кото­рых не мог пут­ник по Ист­му прой­ти.
Щед­ро дарить любовь при жела­нье не труд­ное дело:
Подвиг ли это, ска­жи, вер­ность сбе­речь в чисто­те?
Но не поду­май, Педон, — ты-то друж­бу хра­нишь неиз­мен­но —
Буд­то тебе в укор ска­за­ны эти сло­ва.

11. Гал­ли­о­ну

Эта бы нам не про­сти­лась вина, когда бы ни разу
Не помя­нул я в сти­хах имя твое, Гал­ли­он!
Я не забыл, как небес­ным копьем нане­сен­ные раны
Ты без­бо­яз­нен­но мне вла­гою слез омы­вал.
О, когда бы тебе, узнав­ше­му горечь раз­лу­ки
С отня­тым дру­гом, не знать боль­ше ни слез, ни утрат!
Не поже­ла­ли того жесто­кие боги и мужа
Не посчи­та­ли гре­хом с вер­ной женой раз­лу­чить.
С вестью о горе тво­ем пись­мо полу­чил я недав­но
И без­удерж­ные лил сле­зы, читая, на воск.
Но не решусь уте­шать того, кто меня пре­вос­хо­дит
Муд­ро­стью, и повто­рять, что гово­ри­лось не раз.
Верит­ся, скорбь твоя улег­лась: когда не рас­судок,
Вре­мя успе­ло ее, тихо сколь­зя, при­глу­шить.
Пись­ма, покуда нес­ли и весть и ответ, пере­сек­ли
Столь­ко земель и морей — смот­ришь, и год про­ле­тел.
Вовре­мя нам уте­ше­нья нуж­ны, когда неуем­но
Горе в груди кипит, молит о помо­щи боль;
Если же в беге дней зале­чи­лась душев­ная рана,
Тро­нув не в пору, ее толь­ко лишь раз­бе­редишь.
Да и, воз­мож­но (и пусть про­ро­че­ской станет догад­ка),
Сча­стье дав­но ты нашел в новом супру­же­стве, друг!

12. Тути­ка­ну

Что на стра­ни­цах моих ни разу ты не упо­мя­нут,
В этом, друг, вини труд­ное имя свое:
Пер­вым бы ты сре­ди всех такой удо­сто­ил­ся чести —
Если и вправ­ду честь в нашем сти­хе про­зву­чать.
Стро­гий закон сто­пы и твое зло­по­луч­ное имя
Доступ закры­ли тебе в мой эле­ги­че­ский лад.
Стыд­но мне имя делить и одним обруб­ком закон­чить
Длин­ный стих, а вто­рым стих усе­чен­ный начать;
Стыд­но имя твое, дол­гий слог заме­нив­ши корот­ким,
В меру сти­ха уло­жить: стал бы Тути́каном ты.
Или же слог сокра­тить не пер­вый, а тре­тий: насиль­но
В Тути­ка­на́ пре­вра­тив, дать тебе место в сти­хе;
Или же крат­кий вто­рой удли­нить: три дол­гие кряду
Могут лечь в стро­ку, не нару­шая раз­мер.
Имя осмель­ся я так иска­зить, заслу­жен­но на смех
Под­нят я был бы людь­ми и поло­ум­ным про­слыл.
Вот оправ­да­нье, зачем тебя не спе­шил я отме­тить,
Но воз­ме­стить с лих­вой долг мой гото­ва любовь:
Пес­ню тебе я пошлю, озна­чив ясной при­ме­той,
Дру­гу, кото­ро­го знал чуть не с маль­чи­ше­ских лет
И через всю череду годов, про­жи́тых бок о бок,
Я, как бра­та брат, пре­дан­ным серд­цем любил.
Сверст­ник мой, поощ­рял ты меня, как доб­рый вожа­тай,
Толь­ко я роб­кой рукой новые взял пово­да.
Часто свои выправ­лял я сти­хи по тво­им настав­ле­ньям,
Часто и ты у себя чер­кал, дове­рясь моим,
В дни, когда, уче­ник Пиэ­рид, ты сла­гал «Феа­киду»,
Песнь, достой­ную стать хоть с мео­ний­скою в ряд.
Это согла­сье и лад мы с юно­сти нашей куд­ря­вой
И до седых волос, не рас­ша­тав, про­нес­ли.
Все еще ты не рас­тро­ган ничуть? Зна­чит, грудь око­вал ты
В стой­кий булет, в ада­мант несо­кру­ши­мый одел.
Толь­ко ско­рее мороз да вой­на в этих зем­лях иссяк­нут
(То, чем гостя Понт не уста­ет при­ве­чать),
Зно­ем дохнет Борей или Нот леде­ня­щею сту­жей,
И мило­серд­ней ко мне станет ско­рее судь­ба,
Неже­ли ты охла­де­ешь душой к уста­ло­му дру­гу,
Круг его тяж­ких бед этой тяг­чай­шей замкнув.
К нам пре­кло­ни богов, на того всех вер­ней поло­жив­шись,
Чьим попе­че­ньем все­гда твой воз­рас­та­ет почет,
И не оста­вив забот о сослан­ном, вет­ру надеж­ды
Утлый мой корабль не поз­во­ляй покидать.
Спро­сишь: а что пору­чу? Хоть умри, ска­зать не умею
(Если тому, кто мертв, мож­но еще уме­реть).
Не при­ло­жу ума… Что начать, чего поже­лать бы?
Что, гадаю, пой­дет в поль­зу, а что навредит?
В горе преж­де все­го изме­ня­ет нам ясность рас­суд­ка:
Сча­стье ушло, а вослед бла­го­ра­зумье бежит.
Сам раз­ведай, про­шу, чем хоть сколь­ко-то мож­но помочь мне,
Брод любой оты­щи, толь­ко сбы­лась бы моль­ба.

13. Кару

Кар! При­вет мой тебе, кого я к дру­зьям при­чис­ляю
Без коле­ба­нья и кто назван не зря Доро­гим!
Чей и откуда при­вет, тебе при­ме­тою будет
Строй мое­го сти­ха, пес­ни зву­ча­нье моей.
Пусть не слиш­ком она пора­жа­ет, зато необыч­на,
Луч­ше ли, хуже ль иных, а не сокро­ешь: моя!
Так и с тобой: убе­ри заго­ло­вок стра­ни­цы, уже­ли
Я не смо­гу рас­по­знать про­из­веде­нье твое?
Сколь­ко угод­но сти­хов раз­ло­жи — нако­пил я нема­ло
Раз­ных при­мет и по ним сра­зу твои отли­чу.
Выдаст созда­те­ля мощь, достой­ная впрямь Гер­ку­ле­са, —
Пел ты героя и стал силой подо­бен ему.
Ну, а Муза моя, если чем особ­ли­во при­мет­на,
То отли­ча­ют, боюсь, толь­ко изъ­я­ны ее.
Столь же укрыть­ся от глаз меша­ло Тер­си­ту урод­ство,
Сколь кра­сотою все­гда взо­ры Нирей при­вле­кал.
Но не дивись, что сти­хи с изъ­я­на­ми: пишет их ныне,
Чуть ли не гетом став, сослан­ный рим­ский поэт.
Даже я — стыд­но ска­зать! — напи­сал посла­нье по-гет­ски,
В наш уло­жив раз­мер вар­ва­ра труд­ную речь.
Можешь поздра­вить, сти­хи понра­ви­лись; дикие геты
Ста­ли поэтом меня с этой поры вели­чать.
Спро­сишь, каков пред­мет? Похва­ли: я Цеза­ря сла­вил.
В новом деле меня сам он, наш бог, под­дер­жал.
Август-отец, я учил, был смер­тен телом, но жив он
Как боже­ство и от нас в дом свой небес­ный ушел.
Доб­ле­стью равен отцу, я учил, кто, послу­шен при­зы­ву,
При­нял вла­сти бразды, им откло­нен­ной не раз;
Вестой чистых мат­рон я Ливию нашу вос­сла­вил:
Мужу ли духом она, сыну ль рав­на — кто решит?
Пел и юно­шей двух, роди­те­лю став­ших опо­рой,
Дать успев­ших в бою доб­ле­сти вер­ный залог.
Толь­ко про­чел я сти­хи, не род­ной напе­тые Музой,
Толь­ко ниж­ний конец свит­ка рукою зажал —
Каж­дый, гля­жу, зака­чал голо­вой и пол­ным кол­ча­ном,
В гет­ских устах вски­пел ропот и дол­го не молк.
Кто-то в тол­пе ска­зал: «Если так ты о Цеза­ре пишешь,
Дол­жен бы Цезарь тебя вла­стью сво­ей воро­тить».
Кто-то ска­зал, но меня, мой Кар, изгнан­ни­ком видит
Вот и шестая зима воз­ле оси ледя­ной.
Про­ку нет в сти­хах. Сти­хи навреди­ли когда-то,
Ссыл­ки горь­кой моей пер­во­при­чи­ной они!
Общим для нас дво­их закли­наю делом свя­щен­ным,
Друж­бой, кото­рую ты не оскор­бил нико­гда, —
Да заку­ет вра­га в латин­ские цепи Гер­ма­ник,
Для вдох­но­ве­ний тво­их новый доста­вив пред­мет,
Да рас­цве­тут его сыно­вья, надеж­да наро­да,
Да удо­сто­ишь­ся ты, их вос­пи­та­тель, хва­лы —
Толь­ко сил не щади, мое­му помо­гай выз­во­ле­нью:
Я обре­чен, если мне места не пере­ме­нить!

14. Тути­ка­ну

Сно­ва пишу я тебе, кому пенял уже в песне,
Что невоз­мож­но в раз­мер имя твое уло­жить.
Но ниче­го пись­мом при­ят­но­го я не открою,
Раз­ве что все еще жив, хворь кое-как одолев.
Толь­ко здо­ро­вье тому не в уте­ху, кто молит послед­ней
Мило­сти: дай­те ско­рей эти поки­нуть места!
Мне без­раз­лич­но, куда, в какие напра­вить­ся зем­ли, —
Будет любая милей той, что про­стер­лась вокруг.
Пря­мо в Сир­ты ладью или пря­мо в Харибду гони­те —

Лишь бы в гла­за не видать этой неми­лой стра­ны.
Я бы с радо­стью Истр хоть на Стикс обме­нял, если есть он,
В глу­бях под Стик­сом най­ди реки — сме­няю на них.
Хуже, чем ниве сор­няк, нена­вист­ней, чем ласточ­ке сту­жа,
Мне этот край, где гет мар­со­лю­би­вый живет.
Через такие сло­ва на меня в обиде томи­ты,
Сно­ва народ­ный гнев я навле­каю сти­хом.
Так вот и буду все­гда попа­дать в беду из-за песен,
Будет все­гда мне во вред неосмот­ри­тель­ный дар?
Паль­цы б отсечь, чтобы бро­сить писать, но мед­лю зачем-то,

Сно­ва, безум­ный, иду гру­дью на то же копье,
К тем же сно­ва плы­ву бере­гам, в то гиб­лое море,
Где на под­вод­ный утес дни­ще ладьи поса­дил?
Я не вино­вен ни в чем и чист перед вами, томи­ты,
Мне ваш край опо­стыл, вас же я, пра­во, люб­лю.

Сколь­ко ни раз­би­рай мои мно­готруд­ные пес­ни,
В них не най­дешь стро­ки с жало­бой на горо­жан!
Жалу­юсь на холо­да, на то, что набе­гов долж­ны мы
Ждать ото­всюду, что враг веч­но в ворота сту­чит.
Ваши места, не людей спра­вед­ли­вым сти­хом осудил я —
Вы же и сами под­час зем­лю бра­ни­те свою.
Вот же посмел тот пахарь-ста­рик сти­ха­ми поведать,
Что навлек­ла на себя нена­висть Аскра не зря.
А ведь поэт гово­рил о стране, что его поро­ди­ла,
Аскра ж не ста­ла в ответ гне­вом поэта каз­нить.
Роди­ну кто силь­нее любил, чем Улисс? А не он ли
Скудость род­ной зем­ли в пове­сти запе­чат­лел?
Едким сло­вом сво­им не край — авзо­ний­ские нра­вы
Скеп­сий клей­мил и Рим тре­бо­вал гнев­но к суду.
Ярый этот навет народ про­пу­стил рав­но­душ­но,

Не повредил ист­цу неуго­мон­ный язык.
А на меня навлек­ли все­на­род­ный гнев кри­вотол­ки,
Новою наши сти­хи отя­го­ти­ли виной.
Столь­ко бы сча­стья мне, насколь­ко чист я душою!
Я нико­го нико­гда сло­вом одним не задел.
Впро­чем, будь я и впрямь чер­ней илли­рий­ско­го дег­тя,
Пре­дан­ных мне дру­зей кста­ти ли было б хулить?
В горь­кой моей судь­бе вы меня облас­ка­ли, томи­ты,
Вид­но, у вас в кро­ви эллин­ская доб­рота.
Даже род­ной Суль­мон, род­ное пле­мя пелиг­нов,
Не про­яви­ли б ко мне столь­ко уча­стья в беде.
Мне недав­но у вас ока­за­на честь, на какую
Бла­го­по­луч­ный гость вряд ли б рас­счи­ты­вать мог.
Сня­ты нало­ги с меня! Кро­ме тех, кого по зако­ну
Не обла­га­ют у вас, этим я взыс­кан один.
Сам не искал я, но в знак все­на­род­но­го бла­го­во­ле­нья
Мне на седые вис­ки вы воз­ло­жи­ли венок.
Знай­те: как Делос был гони­мой уго­ден Латоне,
Ост­ров един­ст­вен­ный тот, дав­ший ски­та­ли­це сень, —
Так Томида для нас доро­га́: в дале­ком изгна­нье
Нам неиз­мен­но была доб­рой хозяй­кой она.
Толь­ко дали бы ей небо­жи­те­ли мир­ную долю,
Да от оси ледя­ной пере­нес­ли бы к теп­лу!

15. Секс­ту Пом­пею

Еже­ли кто на зем­ле досе­ле об изгнан­ном пом­нит
И поже­ла­ет узнать, как пожи­ва­ет Назон,
Вот мой ответ: от Цеза­рей — жизнь, а от Секс­та Пом­пея
Сча­стье дару­ет­ся мне: пер­вый за ними он вслед.
Если решусь я обнять все мгно­ве­ния горест­ной жиз­ни,
То ни в еди­ном из них я без него не живу.
Столь­ко он доб­рых услуг ока­зал мне, сколь­ко в пуний­ском
Ябло­ке под кожу­рой крас­ных таит­ся семян,
Сколь­ко зер­на в афри­кан­ских полях, вино­гра­да — под Тмо­лом,
В Гиб­ле — пче­ли­ных даров, а в Сики­оне — олив;
Вот при­зна­нье мое! скре­пи­те печа­тью, кви­ри­ты:
Где заяв­ле­ние есть, там и закон ни к чему.
Секст, счи­тай и меня части­цею отчих име­ний —
Малой части­цею, пусть, но неиз­мен­но тво­ей.
Как три­на­крий­ские нивы, как зем­ли Филип­по­ва цар­ства,
Как при­ле­гаю­щий дом к хра­му, где цар­ст­ву­ет Марс,
Как в кам­па­ний­ских полях име­нья, усла­да для взо­ра,
Все, что насле­до­вал ты, все, что за день­ги купил, —
Так же при­над­ле­жу и я к тво­е­му досто­я­нью:
Можешь отныне ска­зать: «Мой и на Пон­те удел!»
Ах, как я бы хотел, чтоб этот удел зло­по­луч­ный
Было вла­дель­цу дано к луч­шим полям пере­несть!
Это — во вла­сти богов, но и боги спо­соб­ны на милость,
Если почтишь их моль­бой, как бла­го­че­сти­ем чтишь.
Ибо ведь труд­но ска­зать, чему ты спо­соб­ст­ву­ешь боле —
Мой ли про­сту­пок рас­крыть, мне ли в несча­стье помочь?
Не пото­му я про­шу, что в тебе сомне­ва­юсь; но часто
И по тече­нью реки вес­ла уско­рят ладью.
Я и сты­жусь и стра­шусь, что, при­пав к тебе сно­ва и сно­ва,
Все доку­чаю тебе одно­об­ра­зи­ем просьб.
Толь­ко как же мне быть? Так власт­ву­ет серд­цем жела­нье,
Что изви­нишь ты меня, мой снис­хо­ди­тель­ный друг.
Часто хотел я писать о дру­гом, а сби­вал­ся на то же:
Каж­дая бук­ва моя в строй ста­но­ви­лась сама.
Впро­чем, добьешь­ся ли ты бла­го­дар­но­сти, доб­рый хода­тай,
Или же злая судь­ба здесь мне велит уме­реть,
Веч­но услу­ги твои пре­бу­дут для нас неза­бвен­ны,
Веч­но я буду тво­им слыть в при­пон­тий­ской зем­ле.
Если же Муза моя из гет­ско­го вырвет­ся края —
То раз­не­сет­ся моя в целой под­сол­неч­ной весть:
Ты мне — пода­тель всех благ, блю­сти­тель вся­ко­го сча­стья,
Я — досто­я­нье твое боль­ше, чем куп­лен­ный раб.

16. Завист­ни­ку

Злоб­ный завист­ник, зачем ты тер­за­ешь изгнан­ни­чьи пес­ни?
Даже и смерть не страш­на для вдох­но­вен­ных пев­цов,
Тихая сла­ва — и та за моги­лой ста­но­вит­ся гром­че,
А обо мне и живом не про­мол­ча­ла она —
В дни, когда жили и Марс и веле­ре­чи­вый Раби­рий,
Звезд­ный Аль­би­но­ван и гоме­ри­че­ский Макр;
Кар, кото­рый вос­пел Гер­ку­ле­са в обиду Юноне,
Но не обиде­лась та, зятя в герое при­знав;
Нума с тон­ким умом, два При­с­ка, достой­ные оба;
Лацию цар­скую песнь в дар пре­под­нес­ший Север;
В рав­ном сти­хе и нерав­ном сти­хе оди­на­ко­во силь­ный
И оди­на­ко­во в них сла­ву стя­жав­ший Мон­тан;
И сти­хотво­рец, вну­шив­ший Улис­су ответ Пене­ло­пе,
Плыв­ше­му в бур­ных вол­нах десять ски­таль­че­ских лет;
Тот, чье имя Сабин, кто похи­щен был ран­нею смер­тью
От недо­пи­сан­ных «Трезм», дети­ща дол­гих трудов;
Ларг, в чьем име­ни ширь, под­стать широ­те его дара,
К галль­ским следив­ший полям стар­ца фри­гий­ско­го путь;
И с Каме­ри­ном, пев­цом утра­тив­шей Гек­то­ра Трои,
Туск, Фил­лиды певец, сла­вой обя­зан­ный ей;
Тот вос­пе­ва­тель морей мно­го­па­рус­ных, кое­му, мнит­ся,
Синие боги пучин сами раз­ме­ри­ли стих;
Тот, кто вещал про ливий­скую брань и рим­ские бит­вы,
Тот, кого Мари­ем звать, лег­ким в любых сло­ве­сах;
Луп, вос­пев­ший воз­врат с Тан­та­лидом его Тин­да­риды,
И «Пер­се­иду» свою с честью сло­жив­ший Три­накр;
И пре­ло­жи­тель для нас мео­ний­ских сти­хов «Феа­киды»,
И пин­да­ри­че­ских струн лир­ник един­ст­вен­ный, Руф;
И на высо­ком котурне Турра­ний с тра­ги­че­ской Музой,
И в лег­ко­мыс­лен­ный сокк Музу обув­ший Мелисс;
Варий и Гракх застав­ля­ли гре­меть жесто­ких тира­нов,
Про­кул ров­ной тро­пой шел Кал­ли­ма­ху вослед,
Пас­сер вер­нул­ся к лугам, где Тити­ра дав­няя пажить,
Грат­тий лов­чую снасть в руки охот­ни­ку дал;
Пел Фон­тан о том, как наяд люби­ли сати­ры,
Вел Капел­ла сло­ва в нерав­но­стоп­ных сти­хах;
Было и мно­го дру­гих, чьи пес­ни ведо­мы миру, —
Дол­го было бы мне все назы­вать име­на,
А об иных гово­рить и пра­ва закон­но­го нету,
Еже­ли юный поэт не высту­пал еще в свет;
Лишь о тебе не могу про­мол­чать, достой­ней­ший Мак­сим,
Рим­ско­го фору­ма страж, све­точ пар­насских богинь, —
Пред­ки твои по отцу — Мес­са­лы, по мате­ри — Кот­ты,
И соче­та­ни­ем их два­жды твой род име­нит.
Вот меж сколь­ких пев­цов счи­тал­ся и я не послед­ним:
Люди, читая меня, сла­ви­ли Музу мою.
Так пере­стань же тер­зать изгнан­ни­ка, низ­кая Зависть,
Пепел кост­ра мое­го чер­ной рукой не тре­вожь!
Все поте­рял я, что в жиз­ни имел, и толь­ко оста­лось
То, в чем муки мои, то, в чем чув­ст­ви­ли­ще мук.
Нуж­но ли мерт­вую ост­рую сталь вон­зать в уже мерт­вое тело?
Пра­во, и места в нем нет новую рану при­нять.