Фасты (Книги 1-3)

Книга первая

Сме­ну вре­мен и кру­го­во­рот латин­ско­го года
Я объ­яс­ню, и заход и вос­хож­де­нье све­тил.
Ты же радуш­но при­ми сти­хи мои, Цезарь Гер­ма­ник,
Мой по пря­мо­му пути роб­кий напра­вя корабль.
Не отвер­гай мое­го ничтож­но­го ты при­но­ше­нья,
Но, хоть и скро­мен мой дар, будь бла­го­скло­нен к нему.
Здесь ты увидишь и то, что извлек я из древ­них ска­за­ний,
Здесь ты про­чтешь и о том, чем каж­дый день зна­ме­нит.
Здесь ты пре­да­нья най­дешь о домаш­них празд­ни­ках ваших,
Часто про­чтешь об отце, часто о деде сво­ем.
Лав­ры, кото­рых они в рас­пис­ных удо­сто­е­ны фастах,
Так же полу­чишь и сам с Дру­зом ты, бра­том сво­им.
Подви­ги Цеза­ря пусть дру­гие сла­вят; мы сла­вим
Дни, что он при­об­щил к древним еще тор­же­ствам.
Бла­го­сло­ви же меня на тво­их про­слав­ле­ние пред­ков,
Из мое­го изго­ни серд­ца ты тре­пет­ный страх.
Мило­стив будь и при­дай сти­хам моим живость и силу:
Можешь ты взо­ром одним и обо­д­рить и убить.
Роб­ко на суд отдаю я вла­ды­ке уче­но­му стро­ки,
Слов­но я их при­но­шу богу Кла­рос­ско­му в дар.
Ведо­мо нам, како­во на устах у тебя крас­но­ре­чье,
Как защи­ща­ешь сво­их ты под­опеч­ных в суде,
Зна­ем, с каким мастер­ст­вом высту­па­ешь и в нашем искус­стве.
Вели­ко­ле­пье тво­их чув­ст­ву­ем плав­ных сти­хов.
Если угод­но богам, как поэт управ­ляй ты поэтом:
Счаст­ли­во год поте­чет под руко­вод­ст­вом тво­им.

Рас­пре­де­лив вре­ме­на, осно­ва­тель горо­да Рима
Уста­но­вил отме­чать два­жды пять меся­цев в год.
Види­мо, Ромул, вой­на тебе бли­же была, чем све­ти­ла:
Боль­ше все­го побеж­дать ты ведь соседей желал.
Довод, одна­ко же, есть нема­лый для Рому­ла, Цезарь;
И для ошиб­ки такой в нем оправ­да­ние есть.
Сколь­ко меся­цев мать дитя свое носит во чре­ве,
Столь­ким же меся­цам быть он ука­зал и в году.
Столь­ко же меся­цев скорбь у вдо­вы соблюда­ет­ся в доме,
И, погру­жен­ный в печаль, зна­ки он горя хра­нит.
Это и при­нял в рас­чет Кви­рин, обла­чен­ный в тра­бею,
Уста­нов­ляя тол­пе сро­ки, деля­щие год.
Мар­су был посвя­щен пер­вый месяц, вто­рой — же Вене­ре:
Рода нача­ло она, он — зачи­на­тель его.
Тре­тий был дан ста­ри­кам, чет­вер­тый — юно­шам месяц,
Каж­дый из всех осталь­ных зна­ме­но­ва­ло чис­ло.
Толь­ко Нума-муд­рец о Яну­се вспом­нил и пред­ках:
Пере­чень меся­цев он новы­ми начал дву­мя.
Знай же одна­ко: у раз­ных дней и поряд­ки раз­лич­ны,
Каж­дое утро свои пра­ви­ла нам пода­ет.
Будет «несуд­ным» тот день, когда запре­ща­ют­ся сдел­ки,
Будет «суд­ным», когда тяж­бы вер­шат­ся в судах.
Но и не вся­кий ведь день напро­лет этим пра­ви­лам верен:
День, несуд­ный с утра, суд­ным ста­но­вит­ся днем
После свер­ше­ния жертв, когда в бес­пре­пят­ст­вен­ных пре­ньях
Пре­то­ру мож­но судить и выно­сить при­го­вор.
Так­же быва­ют и дни для собра­ний на фору­ме Рима,
А на девя­тые дни рынок быва­ет открыт.
День авзо­ний­ских календ — это день, посвя­щен­ный Юноне;
В иды, Юпи­те­ров день, в жерт­ву при­но­сят овцу;
Бога-хра­ни­те­ля нет для нон; но за эти­ми дня­ми
Зав­траш­ний день, бере­гись, чер­ным ока­жет­ся днем.
Дней этих ведом исход, ибо Рим в эти дни ока­зал­ся
Жерт­вою горест­ных бед, послан­ных Мар­сом ему.
То, что я здесь гово­рю, ко всем отно­сит­ся фастам,
Чтоб не при­шлось пре­ры­вать далее связ­ный рас­сказ.

1 янва­ря. Кален­ды

Янус нача­ло сулит счаст­ли­во­го года, Гер­ма­ник,
И начи­на­ет мое сти­хотво­ре­нье тебе.
Янус дву­гла­вый, ты год начи­на­ешь, без­молв­но сколь­зя­щий
Ты лишь один из богов видишь всё сза­ди себя.
Будь бла­го­скло­нен к вождям, труда­ми кото­рых блюдет­ся
Мир на обиль­ной зем­ле, мир на про­сто­ре мор­ском.
Будь бла­го­скло­нен к отцам и к наро­ду бога Кви­ри­на
И мано­ве­ньем сво­им белый нам храм ото­мкни.
День счаст­ли­вый настал. Мол­чи­те бла­го­го­вей­но!
Толь­ко бла­гие сло­ва в празд­ник умест­ны бла­гой.
Тяж­бы умолк­нуть долж­ны. Оставь­те немед­ля пустые
Ссо­ры: зло­вред­ный язык дол­жен теперь замол­чать.
Видишь, души­стым огнем бли­ста­ет эфир бла­го­вон­ный
И кили­кий­ский шафран звон­ко тре­щит на кост­рах?
Пла­мя сия­ньем сво­им уда­ря­ет по золоту хра­мов,
Всхо­дит тре­пе­щу­щий свет до пото­лоч­ных стро­пил.
В свет­лых одеж­дах идут в кре­пост­ные Тар­пей­ские баш­ни,
Чтобы достой­но почтить свет­ло­го празд­ни­ка день.
Новые фас­ки несут впе­ре­ди, новый пур­пур бли­ста­ет,
Чует сло­но­вая кость новый тор­же­ст­вен­ный гнет.
Шеей, не знав­шей ярма, под топор пре­кло­ни­лись теля­та,
Что на фалис­ских лугах вскорм­ле­ны были тра­вой.
С вер­ху твер­ды­ни смот­ря на окруж­ность мира, Юпи­тер
Видит всюду одну Рима дер­жав­ную власть.
Сла­ва счаст­ли­во­му дню! О, будь с каж­дым годом счаст­ли­вей,
Чтобы тебя про­слав­лял вла­сти достой­ный народ.

Как же про­сла­вить тебя, о Янус, бог дву­об­раз­ный?
В Гре­ции нет боже­ства, рав­но­го силой тебе.
Ты нам ска­жи, поче­му из всех небо­жи­те­лей ты лишь
Видишь, что сза­ди тебя, видишь, что перед тобой?
Так раз­мыш­лял я, ста­ра­ясь в сво­их разо­брать­ся таб­лич­ках,
Вдруг заме­чаю, что весь све­том напол­нил­ся дом:
Это пред­стал предо мной двой­ным изум­ля­ю­щий ликом
Янус свя­щен­ный, и сам пря­мо взгля­нул мне в гла­за.
Я испу­гал­ся, мои от ужа­са воло­сы вста­ли,
Холод вне­зап­ный объ­ял оце­пе­нев­шую грудь.
Левой рукою дер­жа клю­чи, а пра­вою посох,
Он обра­тил­ся ко мне сра­зу же, так гово­ря:
«Страх поза­будь и вни­май мне: о днях воз­ве­щая при­леж­но,
Дам я ответ, и пой­ми то, что ска­жу я тебе.
Хао­сом зва­ли меня в ста­ри­ну (я древ­не­го рода),
Слу­шай, какие дела про­шлых веков я спою.
Свет­лый сей воздух кру­гом и все веще­ства осталь­ные —
Пла­мя, вода и зем­ля были одним веще­ст­вом.
Но раз­лу­чил их раздор, и они разде­ли­ли вла­де­нья,
А разде­лив­ши, ушли каж­дое в область свою.
Пла­мя взле­те­ло наверх, рас­тек­ся побли­зо­сти воздух,
А посредине нашли место зем­ля и вода.
Я же, сгу­стив­ший­ся в шар и без­ли­кою быв­ший гро­ма­дой,
Всем сво­им суще­ст­вом богу подо­бен я стал.
Ныне же, малый хра­ня было­го сме­ше­ния образ,
Сза­ди и спе­ре­ди я виден еди­ным лицом.
Знай же при­чи­ну еще мое­го тако­во­го обли­чья,
Чтоб хоро­шень­ко понять, в чем состо­ит мой удел.
Всё, что ты видишь, — зем­ля, небе­са, и моря, и тума­ны —
Вла­сти моей под­ле­жит, креп­ко я это дер­жу.
Всё это я сто­ро­жу один на про­стран­стве все­лен­ной,
Кру­го­вра­ще­ньем все­го мира заве­дую я.
Если желаю я Мир из-под мир­но­го выпу­стить кро­ва, —
Невоз­бра­ни­мо по всем он рас­те­чет­ся путям;
Но пере­пол­нит­ся всё в смя­те­нье тле­твор­ною кро­вью,
Если рва­нет­ся Вой­на из-под тяже­лых зам­ков.
Крот­кие Оры при мне вра­та­ми веда­ют неба,
Даже вла­ды­ке богов вход я и выход даю.
Янус поэто­му я. Когда же мне жрец пре­под­но­сит
В жерт­ву пол­бен­ный хлеб, с солью его заме­сив
(Ты улыб­нешь­ся), тогда «Отво­ри­те­лем» я назы­ва­юсь
Или, по сло­ву жре­ца, имя «Затвор­щик» ношу.
Сме­ною дей­ст­вий моих объ­яс­ня­ют­ся эти назва­нья,
Так назы­ва­ли меня по про­сто­те в ста­ри­ну.
Силу свою я открыл; теперь объ­яс­ню и обли­чье, —
Прав­да, отча­сти его ты уже видишь и сам.
В каж­дой две­ри ведь есть и одна сто­ро­на, и дру­гая,
Та сто­ро­на на народ, эта на Ларов глядит,
Так что и в доме при­врат­ник, у само­го сидя поро­га,
Видит того, кто вошел, видит того, кто уйдет.
Точ­но так же и я, при­врат­ник две­ри небес­ной,
Видеть могу и Восток, видеть и Запад могу.
Видишь: тро­я­ким лицом на три сто­ро­ны смот­рит Гека­та,
Чтобы трой­ные пути на пере­крест­ках следить;
Я же, чтоб вре­ме­ни мне не терять голо­вы пово­ротом,
Сра­зу на оба пути, не обер­нув­шись, смот­рю».
Так он ска­зал и, взгля­нув при­вет­ли­во, этим поз­во­лил
Мне обра­щать­ся к нему, чтобы отве­тить он мог.

Я обо­д­рил­ся. Ему без стра­ха воздав бла­го­дар­ность,
Скром­но гла­за опу­стил, корот­ко бога спро­сил:
«Ты мне ска­жи, поче­му новый год начи­на­ет­ся в холод,
Раз­ве не луч­ше ему в путь отправ­лять­ся вес­ной?
Все зацве­та­ет тогда, обнов­ля­ет­ся год в эту пору
И набу­ха­ют опять поч­ки на вет­вях кустов;
Каж­до­го дере­ва ветвь покры­ва­ет­ся све­жей лист­вою
И раз­рас­та­ет­ся вновь зла­ков тра­ва на зем­ле;
Сла­дост­ным пени­ем птиц огла­ша­ет­ся воздух согре­тый,
Пры­га­ет и по лугам весе­ло рез­вит­ся скот.
Солн­це игра­ет, а к нам при­ле­та­ет ласточ­ка в гости
И начи­на­ет лепить сно­ва под кры­шей гнездо;
Поле при­ем­лет сош­ник и опять обнов­ля­ет­ся плу­гом.
Этот и надо бы срок года счи­тать нови­ной!»
Дол­го я спра­ши­вал так, но он, недол­го помед­лив,
В два лишь сти­ха уло­жил свой на вопрос мой ответ:
«Солн­це­во­рот — это день и послед­ний для солн­ца, и пер­вый:
Тут под­ни­ма­ет­ся Феб, тут начи­на­ет­ся год».
Я уди­вил­ся: зачем день пер­вый ново­го года
Суд­ным заботам открыт? «Выслу­шай! — Янус ска­зал. —
Вре­мя началь­ное я судеб­ным делам пре­до­ста­вил,
Чтобы без­дель­ным весь год с этим почи­ном не стал.
Вся­кий свое ремес­ло хоть немно­го тогда про­дол­жа­ет,
Тем дока­зуя, что он не забы­ва­ет его».
Я же опять: «Поче­му, хоть богов и дру­гих почи­таю,
Пер­во­му, Янус, тебе ладан несу и вино?»
«Ибо лишь после меня, поро­гов хра­ни­те­ля, можешь
Ты до любо­го достичь, — так он ска­зал, — боже­ства».
«А поче­му в твои дни при­вет­ли­вы речи люд­ские,
Так, что жела­ет добра каж­до­му каж­дый из нас?»
Бог, опер­ши­ся на жезл в сво­ей дес­ни­це, про­мол­вил:
«С доб­ро­го сло­ва все­гда надоб­но все начи­нать!
Пер­вое сло­во все­гда тре­во­жит вам слух и вни­ма­нье;
Пер­вая пти­ца, летя, авгу­ру знак пода­ет;
В пер­вый день для моле­ний откры­ты и хра­мы и боги:
Все поже­ла­ния — впрок, каж­дое сло­во — на вес».
Янус на этом умолк. Но недол­го хра­нил я мол­ча­нье —
Вслед за сло­ва­ми его начал я спра­ши­вать вновь:
«Фини­ки здесь поче­му у тебя, карий­ские смок­вы
И в бело­снеж­ных горш­ках белый вид­не­ет­ся мед?»
«Это при­ме­та к тому, чтобы все кру­гом бла­го­уха­ло
И насту­паю­щий год сла­до­стен был», — он ска­зал.
«Я пони­маю, зачем эти сла­сти; но день­ги зачем же
Дарят? Ска­жи и открой все о тво­ем тор­же­стве».
«Пло­хо ты зна­ешь людей, — ответ­ст­во­вал Янус со сме­хом, —
Коль пола­га­ешь, что мед сла­ще, чем день­ги теперь!
Даже в Сатур­но­вы дни мне ред­ко встре­ча­лись такие,
Кто бы уже не бывал стра­стью к нажи­ве объ­ят.
Вре­мя идет, и жаж­да к день­гам дости­га­ет пре­де­ла,
Некуда боль­ше идти нынеш­ней жад­но­сти здесь.
Боль­ше богат­ства теперь, чем в преж­ние, дав­ние годы,
В век, когда в бед­ной стране встал ново­со­здан­ный Рим,
В век, когда и Кви­рин, сын Мар­са, в хижине малой
Сам на реч­ном камы­ше вме­сто посте­ли лежал.
Даже Юпи­тер тогда ютил­ся в хижине тес­ной,
Даже в дес­ни­це его был лишь скудель­ный перун.
Вме­сто кам­ней доро­гих был укра­шен лист­вой Капи­то­лий,
Каж­дый сена­тор овец сам выго­нял на луга.
И на соло­ме в те дни почи­вать никто не сты­дил­ся,
Для изго­ло­вья себе сено паху­чее взбив.
Пре­тор суд совер­шал, едва ото­рвав­шись от плу­га,
А сереб­ром обла­дать было про­ступ­ком тогда.
Но лишь дохо­ды зем­ли здеш­ней под­ня­ли голо­ву выше
И до все­выш­них богов Рим в сво­ей мощи достиг,
То с богат­ст­вом людей воз­рос­ло и стрем­ле­нье к богат­ству —
Боль­ше имея в руках, боль­ше­го люди хотят:
Тра­тить­ся боль­ше хотят, нажи­вать­ся хотят, чтобы тра­тить,
И с пере­ме­ной такой быст­ро поро­ки рас­тут.
Еже­ли пучить живот от избыт­ка воды начи­на­ет,
То от водян­ки боль­ных жаж­да силь­нее томит.
День­ги ныне в цене: почет доста­ет­ся за день­ги,
Друж­ба за день­ги: бед­няк людям не нужен нигде.
Спро­сишь меня, для чего за веща­нье взи­ма­ем мы пла­ту
И поче­му медя­ки ста­рые раду­ют нас?
Встарь пода­ва­ли вы медь, а теперь вот и золо­то нуж­но:
Ста­рая медь усту­пить новой моне­те долж­на;
Нам золотые нуж­ны свя­ти­ли­ща, хоть и милее
Древ­ние хра­мы: богам ведь вели­ча­вость идет.
Ста­рые хва­лим года, но в новое вре­мя живем мы:
То и дру­гое долж­ны мы оди­на­ко­во чтить».
Он пере­стал вра­зум­лять. Но крот­ко, так же как рань­ше,
К богу я клю­ча­рю тут обра­тил­ся опять:
«Мно­го ска­зал ты; но вот с одной сто­ро­ны на моне­тах
Мед­ных — корабль, а с дру­гой вид­но двой­ное лицо?»
«Мог бы меня, — он ска­зал, — ты узнать в этом виде дву­ли­ком,
Если б по ста­ро­сти лет не пои­стер­ся чекан!
А поче­му здесь корабль, рас­ска­жу я. На туск­скую реку
Бог сер­по­нос­ный при­шел, круг исхо­див­ши зем­ли.
Пом­ню я, как при­ня­ла стра­на эта бога Сатур­на,
Что из небес­ных кра­ев изгнан Юпи­те­ром был.
Дол­го здеш­ний народ сохра­нял Сатур­но­во имя;
Лаци­ем после того божий назвал­ся при­ют.
Но бла­го­чест­ный народ на меди корабль отче­ка­нил
В память о том, как сюда при­был низ­верг­ну­тый бог.
Сам посе­лил­ся я там, где Тиб­ра пес­ча­ные струи
Лево­го бере­га край лас­ко­вой моют вол­ной.
Здесь, где воз­вы­сил­ся Рим, зеле­не­ла неруб­ле­ной чаща
Леса и мир­но пас­лось скром­ное ста­до коров.
Кре­пость моя была холм, кото­рый поэто­му люди
Ста­ли Яни­ку­лом звать и до сих пор так зовут.
Цар­ст­во­вал там я тогда, когда боги зем­лею вла­де­ли
И в посе­ле­ньях люд­ских жили еще боже­ства.
Смерт­ных зло­дей­ства еще Спра­вед­ли­вость тогда не про­гна­ли
(После ж нее ника­ких нет уж богов на зем­ле).
Совесть одна, а не страх без наси­лья цари­ла в наро­де,
Пра­во меж пра­вых людей было нетруд­но блю­сти.
Не о войне я радел: охра­нял я мир и поро­ги.
Вот ору­жье мое!» — И пока­зал он на ключ.
Бога сомкну­лись уста. Тогда мои разо­мкну­лись;
Бога маня в раз­го­вор, так я на это ска­зал:
«В столь­ких вхо­дах ты чтим, — поче­му же одним толь­ко вхо­дом
Здесь обла­да­ешь, а храм твой меж­ду двух пло­ща­дей?»
Боро­ду гла­дя себе, на грудь сви­сав­шую долу,
Он об эба­лии мне Татии начал рас­сказ;
Как сто­ро­жи­ха, пре­льстясь саби­нов запя­стья­ми, в кре­пость
Им пока­за­ла про­ход и про­ве­ла их тай­ком.
«Спуск оттуда кру­той, как нын­че, — ска­зал он, — кото­рый
Вниз на доли­ну идет, к пло­ща­ди пря­мо ведя.
Вот уж вра­ги достиг­ли ворот, с кото­рых засо­вы,
Прочь ото­дви­нув, сня­ла злоб­но Сатур­но­ва дочь.
Тут, опа­са­ясь всту­пать с таким боже­ст­вом в поеди­нок,
В хит­ром искус­стве моем я по-ино­му решил.
Устья, кото­ры­ми я обла­даю, источ­ни­ков отпер,
И неожидан­но вон рину­лись воды из них;
Мало того: к их влаж­ным стру­ям доба­вил я серы,
Чтобы горя­чей водой Татию путь пре­гра­дить.
Эту услу­гу мою по изгна­ньи саби­нов постиг­ли;
Место же это затем ста­ло спо­кой­ным опять.
Мне был постав­лен алтарь, при­мы­каю­щий к мало­му хра­му;
Курит­ся пла­ме­нем он с жерт­вен­ной пол­бой на нем».

«Но поче­му при мире ты скрыт, появ­ля­ясь при вой­нах?»
Без про­мед­ле­ния мне дан был на это ответ:
«Чтобы открыт был воз­врат наро­ду, пошед­ше­му в бит­вы,
Сня­ты запо­ры, моя настежь отво­ре­на дверь!
В мир­ное вре­мя я дверь запи­раю, чтоб мир не умчал­ся;
Цеза­ря волей тогда я непре­мен­но закрыт».
Так он ска­зал и, под­няв повсюду смот­ря­щие очи,
Взор обра­тил свой на то, что совер­ша­лось кру­гом.
Мир повсюду царил, и в тво­ем, Гер­ма­ник, три­ум­фе
За поко­ри­те­лем вслед рейн­ские воды влек­лись.
Янус! Вове­ки хра­ни ты мир и блю­сти­те­лей мира,
И устро­и­тель его дел да не бро­сит сво­их.
Сами же фасты гла­сят, и читаю­щим это откры­то:
Два были хра­ма богам посвя­ще­ны в этот день.
Фебу дитя роди­ла Коро­нида, и при­нял мла­ден­ца
Ост­ров, кото­рый река моет двой­ною стру­ей.
Там же — Юпи­те­ра кров. Два бога — в еди­ном при­юте:
Деда вели­ко­го храм с вну­ко­вым рядом сто­ит.
Кто о звездах гово­рить, о вос­хо­де их и захо­де
Мне запре­тит? Обе­щал я и об этом ска­зать.
Счаст­ли­вы души людей, познав­ших это впер­вые
И поже­лав­ших в дома выс­ших про­ник­нуть существ.
Верю я в то, что они, чуж­ды суе­ты и поро­ков,
Над чело­ве­че­ст­вом всем под­ня­ли голо­ву ввысь.
Их высо­ких сер­дец не сму­тят ни вино, ни Вене­ра,
Ни сло­во­пре­нья в судах или дела на войне.
Чуж­до тще­сла­вие им и лжи­вый блеск често­лю­бья,
И не томит их тос­ка по умно­же­нью богатств.
К даль­ним све­ти­лам они обра­ти­ли следя­щие взо­ры
И под­чи­ни­ли сво­ей мыс­ли эфир­ную высь.
Так дости­га­ют небес. На Олимп взды­мать Оссу не надо,
Чтобы достиг Пели­он сво­да небес­ных све­тил!
Под руко­вод­ст­вом таких вождей мы небо изме­рим
И пре­да­дим свои дни сон­му блуж­даю­щих звезд.

3 янва­ря

До наступ­ле­ния нон как оста­нет­ся толь­ко три ночи
И оро­сит­ся зем­ля с неба упав­шей росой,
Будешь напрас­но искать кле­щи ось­ми­но­го­го Рака:
В запад­ные нырнет воды он вниз голо­вой.

5 янва­ря. Ноны

Ноны насту­пят. Дожди, с обла­ков про­лив­ши­ся чер­ных,
Знать тебе это дадут с Лиры вос­хо­дом тогда.

9 янва­ря. Аго­на­лии

Чет­ве­ро суток при­бавь, когда ноны мину­ют, и утром
В день Аго­на­лий почтить надоб­но Яну­са нам.
Назван сей день, может быть, по жре­цу с под­по­яс­кой, кото­рый
Жерт­ву при­но­сит богам и уби­ва­ет ее, —
Ибо, свой нож обна­жив и ее пора­зить соби­ра­ясь,
Он гово­рит: «пора­жу ль» или «ago­ne» ее?
Иль пото­му, что скот к алта­рю пого­ня­ют — «agan­tur»,
Назван был этот день днем Аго­на­лий у нас?
Дума­ют так­же, что встарь он овчим — «агналь­ным» был назван,
Тем же сло­вом, но лишь с про­пус­ком бук­вы одной.
Иль пото­му, что в воде видит жерт­ва ножей отра­же­нье,
Может по стра­ху скота назван­ным быть этот день?
Так­же воз­мож­но, что день этот назван по гре­че­ским играм
330 В ста­рое вре­мя, когда игры быва­ли в ходу.
Древ­ний язык назы­вал тогда «аго­на­ли­ей» ста­до;
В этом, по-мое­му, смысл истин­ный сло­ва сокрыт.
Как бы то ни было там, но жрец вер­хов­ный обя­зан
В жерт­ву богам при­не­сти мужа шер­сти­стой овцы.

Жерт­вы при­но­сят, когда умо­ля­ют о мило­сти бога
Или же после того, как победи­ли вра­гов.
Встарь, чтобы милость богов заслу­жить чело­ве­ку, доволь­но
Было пол­бы и с ней соли бле­стя­щих кру­пиц;
Не при­во­зи­ли еще кору сле­зя­щей­ся мир­ры
На кораб­лях по морям из чуже­зем­ных кра­ев,
Лада­на нам ни Евфрат, ни Индия мазей не сла­ла,
И не изве­стен тогда был нам и крас­ный шафран.
Дымом курил­ся алтарь, доволь­ный тра­вою сабин­ской,
И, раз­го­ра­ясь на нем, гром­ко потрес­ки­вал лавр.
Тот, кто к вен­кам из цве­тов луго­вых при­пле­сти без уси­лий
Мог и фиа­лок еще, истин­ным слыл бога­чом.
Нож тот, кото­рым быка уби­то­го режет­ся чре­во
При при­но­ше­нии жертв, не при­ме­нял­ся тогда.
Пер­вой Цере­ра была доволь­на про­лив­шей­ся кро­вью
Жад­ной сви­ньи за ее уни­что­же­ние нив —
Ибо узна­ла она, что молоч­ные в бороздах зер­на
В ран­нюю пору вес­ны выжра­ло рыло сви­ньи.
Кара постиг­ла сви­нью. При­ме­ром напу­ган­ный этим,
Отпрыс­ки неж­ной лозы дол­жен беречь и козел.
Некто, глядя, как он гры­зет вино­град­ные лозы,
Не пона­прас­ну ему горь­кое сло­во ска­зал:
«Жуй себе лозы, козел; но когда пред алтарь ты пред­ста­нешь,
Соком такой же лозы брыз­нут тебе на рога!»
Так и быва­ет: вра­гу, что тебе при­но­сит­ся в жерт­ву,
Вакх, окроп­ля­ешь все­гда чистым вином ты рога.
Так; поде­лом постра­да­ла сви­нья и коза попла­ти­лась;
Но раз­ве бык вино­ват или винов­на овца?
Сле­зы лил Ари­стей, когда он увидел, что пче­лы
Сги­ну­ли все до одной, нача­тый бро­сив­ши сот.
Но лишь лазур­ная мать увида­ла, как горь­ко он пла­чет,
То обра­ти­лась к нему, так уте­шая его:
«Пла­кать, мой сын, пере­стань! Про­тей воз­ме­стит твой убы­ток
И воз­вра­тит все доб­ро, что ты теперь поте­рял.
Но чтобы он тебя не сму­щал, меняя обли­чья,
Обе руки ты его креп­ким опу­тай узлом».
Маль­чик идет к вещу­ну и, от сна раз­мяк­шие руки
Стар­ца мор­ско­го схва­тив, креп­кою вяжет пет­лей.
Бог, меняя свой лик, обой­ти его хочет обма­ном;
Но, укро­щен­ный, опять при­нял свой под­лин­ный вид
И, под­ни­мая лицо с боро­дою лазур­ной и влаж­ной,
«Хочешь ты знать, гово­рит, как воро­тить себе пчел?
Тело уби­то­го ты засыпь зем­лею телен­ка:
То, о чем про­сишь меня, даст погре­бен­ный телок!»
Дела­ет это пас­тух, и пол­зут из телен­ка гни­ло­го
Пче­лы, и тыся­чи душ рвут­ся на свет за одну.
Рок настиг и овцу — за то, что щипа­ла вер­бе­ну,
Что бла­го­чест­но несет ста­ри­ца сель­ским богам.
Где без­опас­ность най­дешь, когда жизнь свою в жерт­ву при­но­сят
Даже даю­щие шерсть овцы и тру­же­ник бык?
Перс зака­ла­ет коня лучи­сто­му Гипе­ри­о­ну:
Быст­ро­му богу нель­зя мед­лен­ный жерт­во­вать скот.
После того, как за девуш­ку лань закла­ли Диане,
То и теперь ей, хоть нет девы, но жерт­ву­ют лань.
Видел я сам, как утро­бой собак чтут Гека­ту сапеи,
Чтит и народ, что в тво­их, Гем, оби­та­ет сне­гах.

Креп­ко­му сто­ро­жу сел точ­но так же режут ослен­ка;
Это постыд­но, но все ж это­му богу под стать.
В честь плю­ще­нос­но­го Вак­ха дава­ла ты, Гре­ция, празд­ник,
Что каж­дой третьей зимой пра­вят в ука­зан­ный день.
Даже и боги тогда собра­лись, почи­тая Лиэя,
Как и все те, кто не чужд шуток любов­ной игры,
Паны и вся моло­дежь охо­чих до сла­сти сати­ров,
Да и боги­ни из рек и дере­вен­ских пустынь.
При­был и ста­рый Силен на ослен­ке с про­гну­той спи­ною;
Крас­ным явил­ся всех птиц пахом пугаю­щий бог.
В роще все вме­сте сошлись, для весе­ло­го пира удоб­ной,
Ложа най­дя себе там пря­мо на мяг­кой тра­ве.
Либер вино нали­вал, вен­ка­ми вен­чал себя каж­дый,
Воду, вино раз­бав­лять, щед­ро ручей пода­вал.
Вот и наяды при­шли: у одних — рас­пу­ще­ны косы,
А у дру­гих зави­ты воло­сы лов­кой рукой;
Эта слу­жи­ла, туни­ку себе подо­брав до коле­ней,
Та в широ­кий раз­рез кажет откры­тую грудь;
Эта откры­ла пле­чо, та подо­лом тра­ву заде­ва­ет,
Тес­ная обувь ничьей неж­ной не жала ноги.
Лас­ко­вым пла­ме­нем те рас­па­ля­ют влюб­лен­ных сати­ров,
Эти — тебя, что сос­ной пере­пле­та­ешь вис­ки;
Да и Силен заго­ра­ет­ся сам неугас­шею стра­стью,
Хоть и бес­стыд­но себя все не счи­тать ста­ри­ком!
Крас­ный, одна­ко, При­ап, садов и кра­са и охра­на,
Толь­ко Лоти­дой одной был без ума увле­чен:
Любит, жела­ет ее, ей одною он толь­ко и дышит,
Зна­ки он ей пода­ет и дони­ма­ет ее.
Спесь у кра­са­виц в душе, кра­сот­ке сопут­ст­ву­ет гор­дость:
Толь­ко сме­ет­ся над ним и пре­зи­ра­ет его.
Ночь насту­пи­ла, вино одур­ма­ни­ло души, лежа­ли
Все, раз­бредясь, и сме­жил накреп­ко очи всем сон,
Вот и Лоти­да, устав от игр, уда­ли­лась под вет­ви
Кле­на, чтоб там отдох­нуть на тра­вя­ни­стой зем­ле.
Тут любов­ник вста­ет, зата­ив­ши дыха­нье, кра­дет­ся
Мол­ча, на цыпоч­ки встав, и под­би­ра­ет­ся к ней.
Тай­ную тро­нув постель бело­снеж­ной ним­фы, он в стра­хе,
Как бы дыха­нье его не услы­ха­ла она.
Он уже лег на тра­ву и рядом с ней при­ютил­ся,
Но не просну­лась она, пол­ная креп­ко­го сна.
Радо­стен он и, под­няв осто­рож­но от ног ее пла­тье,
Вот уже начал искать путь к испол­не­нью надежд.
Вдруг тут осле­нок, вер­хом на кото­ром Силен появил­ся,
Вовсе некста­ти сво­им голо­сом гру­бым взре­вел.
В ужа­се ним­фа, вско­чив, оттолк­ну­ла рука­ми При­а­па
И вспо­ло­ши­ла кру­гом рощу, пустив­шись бежать.
Бог же, дер­жав­ший уже нагото­ве ору­жие стра­сти,
Общим посме­ши­щем стал в ярком сия­нье луны.
Смер­тью сво­ей запла­тил кри­кун за свой голос, и этой
Жерт­вой обра­до­ван был бог Гел­лес­понт­ских пучин.

Были когда-то и вы в без­опас­но­сти, пти­цы, уте­ха
Сел и лесов, за собой вовсе не зная вины;
Гнезда сви­ва­ли себе, согре­ва­ли перья­ми яйца
И щебе­та­ли сво­им гор­лыш­ком слад­кий напев.
Все по-пусто­му! Язык пре­ступ­ным ваш ока­зал­ся:
Дума­ют боги, что вы мыс­ли их в силах открыть.
Это и вправ­ду ведь так: вы, близ­кие к небу, спо­соб­ны
Голо­сом или кры­лом вер­ные зна­ки подать.
Дол­го не тро­га­ли пти­чью поро­ду, теперь уби­ва­ют,
И на уте­ху богам сплет­ни­ков жарят киш­ки;
Гор­ли­цу у голуб­ка отни­ма­ют, подруж­ку от дру­га,
Чтобы потом опа­лить на ида­лий­ских кост­рах.
Не помо­га­ет и гусю, что он защи­тил Капи­то­лий,
Печень его на тво­ем блюде, Ина­хо­ва дочь.
Ночью хох­ла­тый петух для ноч­ной поги­ба­ет боги­ни,
Так как он теп­ло­го дня бод­ро веща­ет при­ход.

Вре­ме­нем этим Дель­фин вос­хо­дит, бли­стая над морем,
И под­ни­ма­ет свой лик, вый­дя из отчих глу­бин.

10 янва­ря

Утро гряду­ще­го дня рас­се­ка­ет надвое зиму
И про­дол­жа­ет ее, вро­вень деля попо­лам.
12 янва­ря. Кар­мен­та­лии
В день за этим пой­дет тор­же­ство в честь аркад­ской боги­ни;
Будет Авро­ра его, бро­сив Тифо­на, смот­реть.
Тур­на сест­ра, и тебя во храм свой день этот при­нял
Там, где Девы вода Поле собой обня­ла.
Где я при­чи­ны най­ду этих празд­неств обрядов и чина?
Кто поведет мой корабль в моря сре­ди­ну теперь?
О, про­све­ти меня ты, чье имя исхо­дит от песен,
Будь бла­го­склон­на, не дай чести тво­ей оскор­бить!
До появ­ле­нья луны воз­ник­ла, коль мож­но ей верить,
Эта зем­ля и несет имя Арка­да она.
Здесь жил Эвандр, чей отец и мать оди­на­ко­во слав­ны,
Но мате­рин­ская кровь в нем зна­ме­ни­тей была,
Ибо, когда оза­ри­лась душа ее све­том эфир­ным,
Ста­ла она воз­гла­шать исти­ну боже­ских слов.
Сыну она пред­рек­ла и себе в гряду­щем тре­во­ги,
Да и дру­гое еще, что оправ­да­лось потом.
Так, еще юно­шей был он с про­види­цей мате­рью изгнан,
Бро­сил Арка­дию он и парра­сий­ский очаг,
И гово­ри­ла она ему, про­ли­вав­ше­му сле­зы:
«Брось изли­вать­ся в сле­зах: мужем пред­стань пред судь­бой!
Так суж­де­но; не сво­ей виной ты из горо­да изгнан,
Но боже­ст­вом: на тебя встал него­дую­щий бог.
Ты неви­но­вен: тебя кара­ет выш­не­го ярость,
Тем и гор­дись, что в боль­шой ты непо­ви­нен беде!
Каж­до­му это дано — созна­вать себя: каж­дый спо­со­бен
Чуять за дело свое в серд­це надеж­ду иль страх.
Ты не горюй: не пер­вый ведь ты пора­жен этой бурей,
Руши­лась рань­ше она и на вели­ких мужей.
Так ведь ее пре­тер­пел изгнан­ник из края тирий­цев
Кадм; в Аоний­ской зем­ле он осно­вал­ся, бежав.
Так ведь ее пре­тер­пел и Тидей, и Ясон пага­сий­ский,
Да и дру­гие, каких не пере­чис­лить теперь.
Храб­рым отчиз­на везде, как рыбам мор­ское про­стран­ство,
Или для пти­цы про­стор всюду на кру­ге зем­ном.
А непо­го­да не станет весь год буше­вать, не сти­хая:
И у тебя, мне поверь, будут пого­жие дни».
Был обна­де­жен Эвандр сло­ва­ми мате­ри, сме­ло
Вол­ны ладьею рас­сек и Гес­пе­рии достиг.
Ввел он уже свой корабль по сове­ту муд­рой Кар­мен­ты
В реку и в туск­ских водах про­тив тече­ния шел.
Вот перед ней уже те бере­га, где тарент­ские топи,
Где врас­сып­ную сто­ят хижи­ны в скуд­ной глу­ши;
Тут-то она, как была на кор­ме, воло­са рас­пу­стив­ши,
Корм­че­го руку схва­тив, путь зака­за­ла ему
И, протя­нув­ши свои ко пра­во­му бере­гу руки,
Топ­ну­ла буй­ной ногой три­жды в сос­но­вое дно.
Чуть не спрыг­ну­ла она впо­пы­хах при этом на берег, —
Еле ее удер­жал мощ­ной рукою Эвандр.
«Боги желан­ных кра­ев! При­вет вам! — она вос­кли­ца­ла. —
Славь­ся, зем­ля! Небе­сам новых богов ты сулишь!
Славь­те­ся, реки, ручьи в стране этой госте­при­им­ной.
Славь­те­ся, ним­фы лесов и хоро­во­ды наяд!
Пусть появ­ле­ние ваше на сча­стье мне будет и сыну,
Пусть я счаст­ли­вой ногой на берег вый­ду сюда!
Раз­ве неправ­да, что здесь хол­мы ста­нут мощ­ной твер­ды­ней,
Иль что зако­ны подаст эта зем­ля всей зем­ле?
Издав­на этим горам обе­ща­на власть над все­лен­ной,
Кто бы пове­рил, что здесь осу­ще­ст­вит­ся она?
К бере­гу это­му флот при­станет ско­ро дар­дан­ский,
Здесь же при­чи­ной вой­ны новая станет жена.
Внук мой Пал­лант, роко­вой на себя ты доспех наде­ва­ешь.
Но наде­вай! Ты убит будешь не жал­ким вра­гом.
Побеж­де­на, победишь, и пав­ши, вос­ста­нешь ты, Троя:
Гибель, поверь мне, твоя сгу­бит твер­ды­ни вра­гов.
Жги же Неп­ту­нов Пер­гам дотла ты, побед­ное пла­мя, —
Даже и пепел его выше все­го на зем­ле!
Вот бла­го­чест­ный Эней при­не­сет свя­ты­ни и с ними
Стар­ца-отца: при­ни­май, Веста, тро­ян­ских богов!
Вре­мя при­дет, и одна будет власть над вами и миром,
Сам при свя­ты­нях тво­их будет свя­щен­ст­во­вать бог;
Авгу­сты веч­но хра­нить неуклон­но оте­че­ство будут:
Это­му дому даны небом дер­жа­вы бразды.
С это­го вре­ме­ни сын и бога внук безот­каз­но
Бре­мя обя­за­ны здесь неба веле­ньем нести.
Неко­гда, как я сама почи­та­е­ма буду во хра­мах,
Так и Авгу­сту тогда Юлию обо­же­ствят».
Так в про­ри­ца­ньях она достиг­ла до наше­го века.
И на сре­дине речей оста­но­вил­ся язык.
Вышел изгнан­ник теперь с кор­мы на латин­скую тра­ву,
Счаст­лив, что в этой зем­ле место изгна­нья обрел.
Без про­мед­ле­ния все ста­ли новые хижи­ны ста­вить,
И средь Авзо­нии гор сде­лал­ся глав­ным Аркад.
Вот при­го­ня­ет коров сюда герой эри­фей­ских,
Дол­гий с дуби­ною путь кон­чив по кру­гу зем­ли.
И, пока он гостит, в тегей­ском при­ня­тый доме,
Бро­дит по воль­ным лугам неохра­ня­е­мый скот.
Утро наста­ло. От сна вста­ет тиринф­ский погон­щик
И заме­ча­ет, что двух нет в его ста­де быков.
Как ни смот­рел он, сле­дов ника­ких воров­ства не заме­тил:
В гро­те спря­тал их Как, задом таща напе­ред.
Страх и позор этот Как все­го Авен­тин­ско­го леса,
Злом и соседям он был и чуже­зем­цев губил.
Гро­зен лицом он, могуч телес­ною силой, огро­мен
Тушей, а поро­дил чуди­ще это Вул­кан.
Лого­во было его — пеще­ра, в глу­бо­ком уще­лье
Скры­тая, даже зве­рям хищ­ным ее не най­ти.
Перед уще­льем висят чере­па и при­би­тые руки,
Кости беле­ют людей кучей на гряз­ной зем­ле.
Ста­да часть поте­ряв, Юпи­те­ра сын ухо­дил уж,
Но уво­ро­ван­ных вдруг рев он быков услы­хал.
«Надо вер­нуть­ся назад!» — гово­рит и, после­до­вав зву­ку,
Мсти­те­лем идя сквозь лес, мерз­кой пеще­ры достиг.
Враг, ска­лу отло­мив, зава­лил ею доступ в пеще­ру;
Даже десят­ку быков был не под силу завал.
Пле­чи напряг Гер­ку­лес, эти небо дер­жав­шие пле­чи, —
И, заша­тав­шись тогда, сдви­ну­лась глы­ба ска­лы.
Гро­хот пошел от нее, напу­гав и небес­ные выси;
Дрог­нув под гру­зом таким, поч­ва осе­ла зем­ли.
Тот­час бро­са­ет­ся Как в бес­по­щад­ную схват­ку, сви­ре­по
570 Кам­ни бро­сая, дерев мощ­ных хва­тая ство­лы.
Видя, что все это зря, он к отца при­бе­га­ет искус­ству
И, заво­пив, изо рта пышет паля­щим огнем;
Каж­дый выдох его на дыха­нье похож Тифо­эя
И на стре­ми­тель­ный блеск быст­ро­го Этны огня.
Но под­сту­па­ет Алкид и сво­ею трехуз­лой дуби­ной
Три­жды, четы­ре­жды бьет пря­мо его по лицу.
Пада­ет Как, изо рта вме­сте с кро­вью дым изры­га­ет
И, уми­рая, тря­сет поч­ву гро­ма­дой груди.
Тут зака­ла­ет быка победи­тель Юпи­те­ру в жерт­ву
И созы­ва­ет к себе вме­сте с Эван­дром сель­чан;
Соору­жа­ет себе алтарь, что зовет­ся Вели­ким,
Там, где теперь по быку назва­на горо­да часть;
И откры­ва­ет ему мать Эванд­ра, что бли­зит­ся вре­мя
То, когда будет с зем­ли на небо взят Гер­ку­лес.
Но и вещу­нья сама, угод­ная выш­ним боги­ня,
В меся­це Яну­са день так­же име­ет и свой.

13 янва­ря. Иды

В иды чистый жрец нут­ро холо­ще­но­го овна
В жерт­ву Юпи­те­ру жечь дол­жен во хра­ме его.
Наш народ полу­чил в этот день про­вин­ции сно­ва,
В этот же день и твой дед Авгу­стом был наре­чен.
На вос­ко­вые взгля­ни подо­бия в атри­ях зна­ти:
Рань­ше столь гром­ких имен муж ни один не носил.
Афри­ка имя дала победи­те­лю, имя дру­го­му
Дали Исав­ры иль Крит в честь поко­ре­нья его.
Этот Нуми­ди­ей был воз­ве­ли­чен, дру­гой же Мес­са­ной,
Тре­тий про­сла­вил­ся вождь тем, что Нуман­цию взял.
Смерть и про­зва­нье дала Гер­ма­ния неко­гда Дру­зу —
Недол­го­веч­на была — горе мне! — доб­лесть его.
Коль по победам судить, то столь­ких Цезарь досто­ин
Будет имен, сколь­ко есть в мире раз­лич­ных пле­мен.
Подви­гом слав­ны одним иные: вра­га оже­ре­льем
Или же тем, что ему ворон в бою помо­гал.
Ты, о Вели­кий Пом­пей, заслу­жил свое имя дела­ми,
Но победив­ший тебя выше по име­ни был;
Рим­ские Фабии всех пре­взо­шли семей­ным про­зва­ньем,
Ибо их род неспро­ста Выс­шим зовет­ся у нас;
По чело­ве­че­ским все ж име­ну­ют­ся поче­стям люди,
Но по Юпи­те­ру лишь Авгу­ста имя дано.
Все, что свя­щен­но для нас, то у пред­ков зовут «авгу­стей­шим»,
Это же имя дано хра­мам свя­щен­ным у нас.
Этот же корень лежит и в назва­нье «авгу­рия» так­же,
Да и во всем, для чего силу Юпи­тер дает.
Пусть же дер­жа­ва вождя уси­ля­ет­ся наше­го, годы
Длят­ся его и хра­нит дом ваш дубо­вый венок,
615 Пусть и наслед­ник его вели­ко­го име­ни при­мет
Счаст­ли­во волей богов отчую власть над зем­лей.

15 янва­ря. Кар­мен­та­лии

После, как три­жды Титан бро­сит взгляд на минув­шие иды,
Вновь Парра­сий­скую тут чтить мы боги­ню пой­дем.
Встарь авзо­ний­ских мат­рон вози­ла, быва­ло, кар­пен­та
(Вид­но, повоз­ке дала имя Эван­дро­ва мать).
Отня­ли вско­ре у них эту честь, и мат­ро­ны реши­ли
Небла­го­дар­ных мужей вовсе потом­ства лишить,
А чтоб детей не рожать, потай­ным без­рас­суд­ным уда­ром
В них заро­див­ший­ся плод иско­ре­нять из утроб.
Эти жесто­ко­сти жен осуди­ли сена­то­ры стро­го,
Как гово­рят, но вер­нуть почесть мат­ро­нам при­шлось.
Два­жды отныне справ­лять в честь Тегей­ской мате­ри празд­ник
Веле­но: и за сынов, и за рож­де­нье девиц.
Не поз­во­ля­ют вно­сить при этом в свя­ти­ли­ще кожи,
Чтобы свя­тых оча­гов тру­па­ми не осквер­нять.
Если ста­рин­ный обряд ты любишь, то внем­ли молит­вам
И вос­при­ми име­на, коих не знал ты досель.
Порри­му молят с Пост­вер­той, сестер тво­их или же спут­ниц
В бег­стве, боги­ня, тво­ем с высей Меналь­ской горы.
Пела одна, гово­рят, о том, что свер­ши­лось, дру­гая
Пела о том, что долж­но было свер­шить­ся потом.

16 янва­ря

День насту­пив­ший тебя в белом хра­ме поста­вил, Бла­гая,
Там, где лест­ни­ца вверх к выш­ней Моне­те ведет.
Днесь на лати­нян тол­пу бла­го­склон­но, Кон­кор­дия, взгля­нешь,
Ибо свя­щен­ной рукой ты уста­нов­ле­на здесь.
Фурий поклял­ся тогда, победи­тель этрус­ков, поста­вить
Древ­ний твой храм и свое он обе­ща­нье сдер­жал;
Дело в том, что с ору­жьем в руках отло­жи­лась от зна­ти
Чернь, и гро­зи­ла уже рим­ская Риму же мощь.
Ныне счаст­ли­вей дела: Гер­ма­ния, воло­сы сре­зав,
Доб­лест­ный вождь, под твои ноги их мир­но кла­дет.
В жерт­ву ты при­нял дары поко­рен­но­го пле­ме­ни, новый
Храм ты богине воз­вел, чти­мой тобою самим.
Ей при­нес­ла твоя мать и жерт­вен­ник и при­но­ше­нья,
Мать, что достой­на одна вме­сте с Юпи­те­ром лечь.

17 янва­ря

После же это­го ты оста­вишь, Феб, Козе­ро­га,
Даль­ше напра­вив свой бег к юно­ше с чашей воды.

22 янва­ря

В день, когда Феб, в седь­мой раз взой­дя, опу­стит­ся в море,
Лира не будет уже боль­ше на небе бле­стеть.

23 янва­ря

После зака­та ее гряду­щею ночью, свер­кав­ший
Пла­мень в груди у Льва тоже погаснет в воде.

24, 25, 26 янва­ря. Семен­ти­ны. Пага­на­лии

Три­жды, четы­ре­жды я отыс­ки­вал сро­ки по фастам,
Но нигде не нашел в них Семен­тин­ско­го дня.
Видя сму­ще­нье мое, ска­за­ла мне Муза: «День этот
660 В каж­дый меня­ет­ся год, что ж его в фастах искать?
Дня посев­но­го в них нет, но вре­мя отлич­но извест­но:
Поле гото­во, когда в нем заро­дил­ся посев».
Стой­те у яслей в вен­ках, быч­ки моло­дые в заго­нах:
Теп­лой вес­ною при­дет срок на работу идти.
665 Плуг отслу­жив­ший на столб пус­кай зем­леде­лец пове­сит:
Вся­кая рана страш­на мерз­лой от сту­жи зем­ле.
Поч­ве ты, ста­ро­ста, дай отдох­нуть, закон­чив посе­вы,
И зем­ле­паш­цам сво­им тоже ты дай отдох­нуть.
Пусть будет празд­ник в селе: очи­сти­те села, селяне,
Пусть еже­год­ный пирог каж­дый очаг испе­чет.
Мате­ри зла­ков Зем­ле и Цере­ре в жерт­ву неси­те
Пол­бы муку и нут­ро отя­желев­шей сви­ньи.
Общее дело ведут сов­мест­но Цере­ра с Зем­лею:
Та зарож­да­ет пло­ды, эта им место дает.
Обе сорат­ни­цы, вы испра­ви­ли ста­рое вре­мя:
Желудь отверг­ли, его луч­шею пищей сме­нив.
Вы насы­щай­те селян, уро­жай им давая бога­тый,
Чтобы достой­но мог­ли воз­на­граж­дать­ся труды.
Вы посто­ян­ный при­плод семе­нам моло­дым пода­вай­те
И защи­щай­те все­гда их зеле­ня от сне­гов.
В пору посе­ва с небес посы­лай­те вы лас­ко­вый ветер,
А когда семя в зем­ле, с неба кро­пи­те водой.
Прочь отго­няй­те вы птиц, пожи­раю­щих хлеб­ные зер­на,
Как бы их стаи посев не уни­что­жи­ли ваш.
Так­же и вы, муравьи, семе­на в бороздах поща­ди­те:
Жат­вы дождав­шись, добра боль­ше награ­би­те вы.
Пусть раз­рас­та­ет­ся хлеб, голов­ней не затро­ну­тый чер­ной,
И от пого­ды пло­хой нива не станет блед­на.
Пусть не хире­ет она, но пусть не туч­не­ет сверх меры:
Рос­кошь чрез­мер­ных богатств может ее погу­бить.
Пусть не рас­тет на полях лебеды, тума­ня­щей зре­нье,
Паш­ни возде­лан­ной пусть дикий не пор­тит овес.
Пусть и пше­ни­ца, и два­жды огнем суши­мая пол­ба,
Как и ячмень, уро­жай вам изобиль­ный дадут.
Это за вас я молю, и вы сами моли­тесь, селяне,
И да вни­ма­ют моим обе боги­ни моль­бам!
Дол­го вой­на увле­ка­ла людей, и меч был при­выч­ней
Плу­га, а пахот­ный вол место коню усту­пал.
Засту­пы бро­ше­ны были, моты­ги копья­ми ста­ли.
Шле­мы кова­ли себе из леме­хов на плу­гах.
Бла­го­да­ре­нье богам и тебе с тво­им домом! Все вой­ны
Ныне под вашей ногой в проч­ных око­вах лежат.
Вол пусть идет под ярмо, а семя во взры­тую поч­ву:
Мир Цере­ру хра­нит, вскорм­ле­на миром она.

27 янва­ря

Но за шесть дней до календ, какие теперь насту­па­ют,
Храм был у нас посвя­щен Леды обо­им сынам;
Бра­тья из рода богов его бра­тьям-богам посвя­ти­ли,
Вме­сте поста­вив его близ от Ютур­ны пруд­ка.

30 янва­ря

Самая пес­ня моя к алта­рю при­ве­ла меня Мира.
С это­го дня до кон­ца меся­ца будет два дня.
Лав­ра­ми Акция ты обвив свою голо­ву, ныне,
Мир, появись и все­му све­ту спо­кой­ст­вие дай.
Коль непри­я­те­лей нет, то нет и при­чин для три­ум­фа:
Сла­вой почет­нее войн будешь ты нашим вождям.
Воли мечам не давать — лишь для это­го меч нам и нужен,
Лишь для тор­жеств нам нуж­ны дикой рас­ка­ты тру­бы.
Пред Эне­ада­ми свет пусть тре­пе­щет от края до края;
Кто не боит­ся, пус­кай любит про­слав­лен­ный Рим.
Ладан кла­ди­те, жре­цы, изобиль­но на пла­мен­ник Мира,
Белая жерт­ва пус­кай, лоб пре­кло­нив­ши, падет!
Все умо­ляй­те богов, бла­го­чест­ным вни­маю­щих прось­бам,
Чтоб соблюдаю­щий мир дом веко­веч­но сто­ял!

Но уже первую часть труда сво­его завер­шил я,
И полу­чи­ла она с меся­цем вме­сте конец.

Книга вторая

Яну­са срок мино­вал. И год раз­рас­та­ет­ся с пес­ней:
Месяц вто­рой насту­пил, кни­га вто­рая пой­дет.
Ныне, эле­гии, вам широ­ко пару­са рас­пу­щу я:
Мело­чью вы у меня были до это­го дня.
Были послуш­ны­ми слу­га­ми мне в любов­ных заботах,
Были заба­вою мне в юно­сти ран­ней моей.
Свя­щен­но­дей­ст­вия я теперь вос­пе­ваю по фастам:
Кто бы пове­рил, что я эту доро­гу избрал?
Это сол­дат­ская служ­ба моя. Как могу, так воюю,
Ибо не вся­кий доспех будет хорош для меня.
Коль не по силам метать мне будет копье бое­вое,
Коль не могу усидеть на бое­вом я коне,
Если и шлем не по мне или ост­рый меч не по силам
(Эти доспе­хи носить может и вся­кий дру­гой), —
То ведь всем серд­цем твои име­на про­слав­ля­ем мы, Цезарь.
И за тво­ею следим сла­вой рас­ту­щей все­гда.
Будь же со мной и взгля­ни на дары, при­но­си­мые мною,
Лас­ко­вым взо­ром, когда ты отдох­нешь от побед.

Фев­ру­ев имя отцы иску­пи­тель­ным жерт­вам дава­ли,
Мно­гое так­же о том нам и теперь гово­рит:
Пон­ти­фик-жрец от царя и фла­ми­на шерсть полу­ча­ет,
Или же фев­рую, как встарь назы­ва­лась она.
Жже­ную пол­бу, какой под­ме­та­ет с кру­пин­кою соли
Лик­тор, чистя дома, фев­ру­ей так­же зовут.
Так назы­ва­ют и ветвь от дере­ва чисто­го, коей
Кро­ет свя­тая лист­ва лоб непо­роч­ных жре­цов.
Фла­ми­на так­же жену я про­ся­щую фев­руи видел,
И полу­чи­ла она фев­рую — вет­ку сос­ны.
И, нако­нец, все то, чем тела мы свои очи­ща­ем,
Встарь боро­да­тые так назва­ли пред­ки у нас.
Меся­ца имя фев­раль пото­му, что рем­ня­ми лупер­ки
Бьют по зем­ле и ее всю очи­ща­ют кру­гом,
Иль пото­му, что тогда, по уми­ло­стив­ле­ньи усоп­ших,
После фев­раль­ных дней чистое вре­мя идет.
Вери­ли наши отцы, что путем очи­ще­ния мож­но
Вся­кое зло пре­кра­тить и пре­ступ­ле­ния смыть.
Этот обы­чай идет из Гре­ции: там пола­га­ют,
Что нече­сти­вые все мож­но очи­стить дела.
Так очи­стил Пелей Акто­рида, так сам был очи­щен —
Смыл с него Фоко­ву кровь фтий­ской водою Акаст.
Так лег­ко­вер­ный Эгей Фаси­ан­ку, что на дра­ко­нах
Пере­ле­те­ла к нему, тоже очи­стил от скверн.
Амфи­а­рая же сын Нав­пак­то­ву Ахе­лою
Так­же ска­зал: «Ты омой нечисть мою!» Тот омыл.
Что за безумье, увы! Уже­ли смер­то­убий­ство
Про­сто реч­ною водой мож­но, по-ваше­му, смыть!
Но (чтобы твер­до ты знал, какой был у пред­ков порядок)
Яну­са месяц и встарь пер­вым был, как и теперь;
Месяц, иду­щий за ним, послед­ним был меся­цем года:
Свя­щен­но­дей­ствам конец, Тер­мин, ведь ты пола­гал.
Яну­са месяц был пер­вым, ворота вре­мен отво­ряя, —
Месяц послед­ний в году манам послед­ним был свят.
Толь­ко мно­го спу­стя, гово­рят, два­жды пять децем­ви­ров
Сде­ла­ли так, что фев­раль сле­ду­ет за янва­рем.

1 фев­ра­ля. Кален­ды

В пер­вые дни фев­ра­ля Спа­си­тель­ни­це Юноне
Рядом с Фри­гий­скою был Мате­рью храм воз­веден.
«Где же теперь этот храм, посвя­щен­ный вели­кой богине
В эти кален­ды?» Дав­но вре­мя низ­верг­ло его.
Так же погиб­ли б у нас и все осталь­ные свя­ты­ни,
Если бы их не берег наш осмот­ри­тель­ный вождь.
Вет­хо­сти он не дает кос­нуть­ся наших свя­ти­лищ:
Он не одних лишь людей, но и богов бере­жет.
Хра­мов не толь­ко тво­рец, но их и свя­той обно­ви­тель,
Боги тебя да хра­нят так же, как ты их хра­нишь!
Свы­ше да длят тебе век настоль­ко, сколь дал ты все­выш­ним.
И неру­ши­мым твой дом будет под стра­жею их!
Тут посе­ща­ет тол­па почи­та­те­лей рощу Гелер­на,
Где устрем­ля­ет­ся Тибр влить­ся в мор­скую вол­ну,
Тут и у Нумы свя­тынь, в Капи­то­лии у Гро­мо­верж­ца,
И на Юпи­те­ро­вой кре­по­сти режут овцу.
Часто дожд­ли­вые тут южный ветер тучи наво­дит
С лив­ня­ми, и сне­го­вой скры­та зем­ля пеле­ной.

2 фев­ра­ля

После ж, как толь­ко Титан, захо­дя в Гес­пе­рий­ские воды,
Сни­мет с пур­пур­ных коней блеск само­цвет­ный ярма,
Ночью кто-нибудь тут, гла­за под­ни­мая ко звездам,
Спро­сит: «Где же лучи Лиры, бли­став­шей вче­ра?»
Лиру ища, он и Льва заме­тит спи­ну, кото­рый
Напо­ло­ви­ну уже скрыл­ся вне­зап­но в вол­нах.

4 фев­ра­ля

Ну, а Дель­фин, что тебе был виден в звезд­ном убо­ре,
Он от тво­их убе­жит взо­ров в гряду­щую ночь.
Он — иль счаст­ли­вый кле­врет, про­следив­ший любов­ные шаш­ни,
Или же тот, кем спа­сен с лирой лес­бий­ской поэт.
Морю како­му, какой стране Ари­он не изве­стен,
Вол­ны мор­ские сми­рять пес­ней умев­ший сво­ей?
Часто при пенье его и волк за овцою не гнал­ся,
Часто, от вол­ка бежав, бег пре­кра­ща­ла овца,
Часто под сенью одной и соба­ки и зай­цы лежа­ли,
Часто была на ска­ле рядом со льви­цею лань.
Бро­сив все сплет­ни свои, с Пал­ла­ди­ной пти­цей воро­на,
С кор­шу­ном вме­сте мог­ла друж­но голуб­ка сидеть.
Кин­фия часто тво­им, Ари­он, вос­хи­ща­ла­ся пеньем,
Буд­то бы это не ты вовсе, а брат ее пел.
Имя твое, Ари­он, Сици­лия вся про­слав­ля­ла
И в Авзо­ний­ской зем­ле сла­ви­лась лира твоя.
В путь оттуда домой корабль Ари­он себе выбрал
И погру­зил на него то, что искус­ст­вом добыл.
Вер­но, несчаст­ный, тебя пуга­ли и вет­ры и вол­ны,
Но ока­за­лось тебе море вер­ней кораб­ля.
Вот уже корм­чий сто­ит, обна­жен­ным мечом угро­жая,
И соучаст­ни­ков с ним воору­жи­лась тол­па.
Корм­чий, зачем тебе меч? Кораб­лем управ­ляй нена­деж­ным;
Раз­ве такая тво­им паль­цам дове­ре­на снасть?
Стра­ха не зная, певец гово­рит: «Не бою­ся я смер­ти,
Но раз­ре­ши­те вы мне тро­нуть кифа­ру и спеть».
Все согла­си­лись, сме­ясь. Тогда он венок наде­ва­ет,
Что и тво­им бы, о Феб, мог подой­ти воло­сам;
Длин­ный плащ он надел, окра­шен­ный пур­пу­ром тир­ским,
И зазву­ча­ла стру­на, тро­ну­та паль­цем его.
Слез­ным напе­вом он пел, подоб­но как ост­рой стре­лою
Лебедь прон­зен­ный в висок кли­чет послед­нюю песнь.
Тот­час, наряда не сняв, он пры­га­ет пря­мо в пучи­ну:
Всю оро­ша­ют кор­му синие брыз­ги воды.
Тут-то (воз­мож­но ль?) дель­фин изо­гну­той кру­то спи­ною
Необы­чай­ную вдруг ношу при­нял на себя.
Он же, с кифа­рою сидя на нем, в награ­ду за помощь
Сно­ва поет и сво­ей пес­ней смяг­ча­ет вол­ну.
Боги бла­гое следят. Юпи­тер дель­фи­на воз­но­сит
В небо и девять ему звезд в награж­де­нье дает.

5 фев­ра­ля. Ноны

Мне бы тво­ей обла­дать и тыся­чью зву­ков, и гру­дью,
Кои­ми ты, Мео­нид, встарь Ахил­ле­са вос­пел,
Раз, чередуя сти­хи, пою я свя­щен­ные ноны,
День, что вели­кий почет фастам собой при­да­ет.
Дух мой сла­бе­ет, и мне не по силам эта зада­ча:
Сла­вить при­хо­дит­ся мне этот осо­бен­но день.
Ну не безум­но ль на стих эле­ги­че­ский тяжесть такую
Мне воз­ла­гать? Нужен здесь лишь геро­и­че­ский стих.
Отче отчиз­ны свя­той, народ и сенат тебе имя
Это дает и даем, всад­ни­ки, так­же и мы.
Был тако­вым по делам ты и рань­ше, а назван позд­нее
Име­нем этим. Отцом был ты для мира дав­но.
Так вели­ча­ют тебя на зем­ле, как Юпи­те­ра в гор­нем
Небе: ты людям отец, он же — небес­ным богам.
Ромул, ему усту­пи: это он непри­ступ­ны­ми сде­лал
Сте­ны, кото­рые Рем мог и прыж­ком одо­леть.
Татия ты поко­рил, Куры малые, как и Цени­ну;
Риму при нашем вожде солн­це сия­ет везде.
Ты, уж не знаю какой, обла­дал непри­мет­ной земель­кой, —
Всем, что под небом лежит, Цезарь овла­де­ет теперь.
Ты похи­ти­тель, — а он цело­муд­рия жен охра­ни­тель;
Ты нече­стив­цев спа­сал, — иско­ре­ня­ет он зло;
Ты за наси­лье сто­ял, — соблюда­ет Цезарь зако­ны;
Ты над отчиз­ной царил, — пер­во­на­чаль­ст­ву­ет он.
Рем обви­ня­ет тебя, а он и вра­гов изви­ня­ет,
Бог ты по воле отца, богом он сде­лал отца.

Но уж идей­ский юнец пока­зал­ся до поя­са в небе
И про­ли­ва­ет теперь сме­шан­ный с нек­та­ром дождь.
Вот уже тот, кого бил, быва­ло, север­ный ветер,
Радо­стен: веет на нас с запа­да мяг­кий Зефир.

6—10 фев­ра­ля

Пять уже дней Люци­фер над мор­ской заго­ра­ет­ся гла­дью:
Ско­ро долж­но насту­пить вре­мя весен­нее вновь.
Все-таки не обма­нись: холо­да не ушли, не ухо­дят,
И ухо­дя­щей зимы зна­ки не ско­ро прой­дут.

12 фев­ра­ля

Третья ночь подой­дет: ты узришь, что Мед­веди­цы Сто­рож
Без про­мед­ле­нья свои вытя­нул обе ноги.
Меж­ду гамад­ри­ад у Диа­ны-луч­ни­цы в сон­ме
Хора свя­то­го ее ним­фа была Кал­ли­сто.
Лука боги­ни она, рукою кос­нув­шись, ска­за­ла:
«Дев­ст­вен­но­сти моей будь ты свиде­те­лем, лук».
Клят­ву одоб­рив ее, ска­за­ла Кин­фия: «Твер­до
Клят­вы дер­жись и моей глав­ною спут­ни­цей будь».
Клят­ву сдер­жа­ла б она, да была кра­сота ей поме­хой;
Смерт­ных не зна­ла — в соблазн вво­дит Юпи­тер ее.
Феба, на диких зве­рей нао­хотясь в лесу, воз­вра­ща­лась
В пору пол­днев­ной жары или уже вве­че­ру.
Толь­ко лишь в рощу вошла (а в роще под сенью дубо­вой
Был глу­бо­кий ручей, све­жей теку­щий водой), —
«Здесь, гово­рит, в лесу оку­нем­ся, Тегей­ская дева!»
Вспых­ну­ла тут Кал­ли­сто, девы назва­ние вняв.
Феба и нимф позва­ла, сни­ма­ют ним­фы одеж­ды,
Эта же ждет и сты­дом тай­ну свою выда­ет:
А как рубаш­ку сня­ла, пол­нота несо­мнен­ная чре­ва
Тот­час явля­ет сама тай­ное бре­мя свое.
«Клят­во­пре­ступ­ная дочь Лика­о­на! — ска­за­ла боги­ня, —
Прочь из сход­би­ща дев, чистой воды не сквер­ни!»
Десять раз месяц свои рога смы­кал в пол­но­лу­нье,
Как обра­ти­лась дотоль слыв­шая девою в мать.
В ярость Юно­на при­шла и меня­ет облик несчаст­ной
(Мож­но ли так? Ведь она не по люб­ви отда­лась!)
И вос­кли­ца­ет, увидев сопер­ни­цу в обра­зе зве­ря:
«Пусть теперь обни­мать будет Юпи­тер ее!»
Та, что недав­но была Юпи­те­ру выш­не­му милой,
Гряз­ной мед­веди­цей став, бро­дит по диким горам.
Шел уж шест­на­дца­тый год ребен­ку, зача­то­му втайне,
Как повстре­ча­ла­ся мать с пер­вен­цем-сыном род­ным.
Слов­но узнав­ши его, она, обе­зу­мев­ши, ста­ла
И заво­пи­ла, и вой был мате­рин­ским ее.
Юно­ша тут же ее прон­зил бы дро­ти­ком ост­рым,
Коль не вос­хи­ти­ли б их в сфе­ры все­выш­них богов.
Рядом созвез­дья горят: Мед­веди­цей мы назы­ваем
Ближ­нее, вслед же за ней Сто­рож бли­ста­ет ее.
Но не смяг­чи­лась Юно­на и Тефию про­сит седую
Не допус­кать до сво­их синих Мед­веди­цу вод.

13 фев­ра­ля. Иды. Фав­на­лии

Сель­ско­го Фав­на дымят алта­ри в насту­пив­шие иды
Там, где тече­нье реки ост­ров у нас разде­лил.
В сей зна­ме­на­тель­ный день под напо­ром ору­жья вей­ен­тов
Три­ста шесть Фаби­ев враз пали в кро­ва­вом бою.
Бре­мя защи­ты и груз прав­ле­ния Горо­дом при­нял
Дом лишь один, и взя­лись роди­чи все за мечи.
Вышли все, как один, родо­ви­тые вои­ны вме­сте.
Каж­дый годил­ся б из них стать пред­во­ди­те­лем всех.
Есть тро­па от ворот Кар­мен­ты у Яну­са хра­ма;
Нет тут пути нико­му: эти закля­ты вра­та.
Здесь, как мол­ва гово­рит, все три­ста Фаби­ев вышли:
Нет на воротах вины, толь­ко закля­тье на них.
Быст­рым бегом они достиг­ли пото­ка Кре­ме­ры
(Хищ­но кати­ла она бур­ные воды свои).
Лагерь устро­и­ли там и, мечи обна­жив, устре­ми­лись,
Мар­сом объ­ятые, в бой, вой­ско тиррен­цев гро­мить, —
Истин­но так сви­ре­пые львы ливий­ских уще­лий
Мчат­ся на ста­до, и врознь гонят его по полям.
Все раз­бе­жа­лись вра­ги, полу­чая позор­ные раны
В спи­ны: крас­не­ет зем­ля туск­скою кро­вью кру­гом.
Всюду вра­ги сра­же­ны. Где откры­то на бит­вен­ном поле
Им победить не дано, скрыт­но гото­вят­ся в бой.
Поле там было, пре­де­лы его окру­жи­лись хол­ма­ми
В чаще леса густой, пол­ной сви­ре­пых зве­рей.
Малую рать и обоз посредине вра­ги остав­ля­ют,
А осталь­ные в кустах пря­чут­ся чащи лес­ной.
Тут слов­но бур­ный поток, напо­ен­ный водой дож­де­вою
Или же сне­гом, какой теп­лый Зефир рас­то­пил,
Льет­ся везде по полям и доро­гам и в новом тече­нье
Мчит­ся, не зная гра­ниц и поза­быв бере­га,
Так же и Фабии все, раз­бе­жав­ши­ся, дол покры­ва­ют,
Что толь­ко видят, кру­шат, вся­кий отбро­сив­ши страх.
Что с вами, доб­лест­ный род? Вра­гам не верь­те ковар­ным!
Чест­ная знать, бере­гись и веро­лом­ству не верь!
Доб­лесть оси­лил обман: ото­всюду в откры­тое поле
Бро­си­лись тол­пы вра­гов и окру­жи­ли бой­цов.
Как вам, немно­гие, быть про­тив столь­ких вра­же­ских тысяч?
Что в неми­ну­чей беде мож­но теперь пред­при­нять?
Так же, как дикий кабан, в лав­рент­ских загнан­ный чащах,
Мол­ние­нос­ным клы­ком прочь раз­го­ня­ет собак,
Хоть поги­ба­ет и сам, — так гиб­нут, насы­тив­шись местью,
Вои­ны все, за удар сами удар нано­ся.
День этот Фаби­ев всех послал на воин­ст­вен­ный подвиг —
Послан­ным гибель судил день этот Фаби­ям всем.
Чтобы, одна­ко, не все Гер­ку­ле­со­во сги­ну­ло семя, —
Вид­но, забо­ти­ло то даже и самых богов,
Толь­ко мла­де­нец один, еще не спо­соб­ный сра­жать­ся,
Был живым сохра­нен Фаби­ев роду тогда.
Это слу­чи­лось, чтоб мог на свет появить­ся ты, Мак­сим,
И выжида­ньем сво­им мог государ­ство спа­сти.

14 фев­ра­ля

Вме­сте друг с дру­гом горят созвездия — Ворон со Зме­ем,
А меж­ду ними еще Чаши созвез­дье лежит.
В иды они не вид­ны; после ид они ночью вос­хо­дят,
А поче­му им втро­ем надо являть­ся, спою.
Как-то Юпи­те­ру Феб гото­вил­ся празд­не­ство спра­вить
(Будет недо­лог рас­сказ, я уве­ряю тебя).
«Пти­ца моя, — он ска­зал, — ты лети, не задер­жи­вай празд­ник,
И при­не­си поско­рей струй­ку живой мне воды».
Ворон кри­вы­ми схва­тил золо­че­ную чашу ког­тя­ми
И высо­ко под­нял­ся, пра­вя по возду­ху путь.
Всю недо­зре­лых пло­дов увидел он пол­ную фигу,
Клю­нул он их, но пло­ды зеле­ны были еще.
Тут, гово­рят, он при­сел под фигой, при­каз поза­быв­ши,
И подо­ждать он решил зре­ло­сти слад­ких пло­дов.
Вдо­воль наев­шись, схва­тил он змея в чер­ные ког­ти,
А гос­по­ди­ну такой выду­мал вздор­ный рас­сказ:
«Вот кто меня задер­жал: он, хра­ни­тель воды животвор­ной,
Не дал мне к ней под­ле­теть, не дал испол­нить при­каз».
«Мно­жишь ты, — Феб гово­рит, — вину свою ложью и, вид­но,
Веще­го бога сво­им вздо­ром жела­ешь надуть?
Знай, пока будет висеть на дере­ве соч­ная смок­ва,
Не при­ведет­ся себе све­жей напить­ся воды».
Так он ска­зал и навек, как в память это­го дела,
Ворон, Чаша и Змей вме­сте на небе бле­стят.

15 фев­ра­ля. Лупер­ка­лии

Третья заря после ид обна­жив­ших­ся видит лупер­ков,
Фав­на дву­ро­го­го тут свя­щен­но­дей­ст­ви­ем чтят.
Празд­ни­ка это­го чин поведай­те мне, Пиэ­риды,
Как, из каких он кра­ев в наши про­ник­нул дома?
Пана, хра­ни­те­ля стад, почи­та­ли в Арка­дии древ­ней,
Он появ­ля­ет­ся там часто на гор­ных хреб­тах.
Видит Фолоя его, его зна­ют Стим­фаль­ские воды,
Так же как быст­рый с горы в море бегу­щий Ладон,
Горы в сос­но­вых лесах, окру­жаю­щих город Нона­к­ру,
Выси Кил­ле­ны-горы, средь Парра­сий­ских сне­гов.
Пан был скота боже­ст­вом, Пан был там коней покро­ви­тель,
Пан и дары полу­чал за охра­не­нье овец.
Этих богов из лесов при­вел Эвандр за собою;
Где теперь город сто­ит, вме­сто него был пустырь.
Здесь-то мы бога и чтим, и празд­ни­ка древ­них пеласгов
Чин ста­ро­дав­ний досель фла­мин Юпи­те­ра чтит.
Но поче­му же бегут? И зачем (если надоб­но бегать),
Спро­сишь ты, надо бежать, ски­нув одеж­ду свою?
Рез­вый бог про­бе­гать сам любит по гор­ным вер­ши­нам,
Любит вне­зап­но для всех бег свой стрем­глав начи­нать;
Голый бог наги­шом бежать сво­их слуг застав­ля­ет,
Чтобы одеж­да на них им не меша­ла бежать.
Не был еще и Юпи­тер рож­ден, и луна не явля­лась,
А уж аркад­ский народ жил на Аркад­ской зем­ле.
Жили они как зве­рье и работать еще не уме­ли:
Гру­бым был этот люд и неис­кус­ным еще.
Домом была им лист­ва, вме­сто хле­ба пита­лись тра­вою,
Нек­та­ром был им гло­ток черп­ну­той гор­стью воды.
Вол не пых­тел, ведя борозду сош­ни­ком искрив­лен­ным,
И ника­кою зем­лей пахарь у них не вла­дел.
Не при­ме­ня­ли коней нико­гда, а дви­га­лись сами,
Овцы, бро­дя по лугам, соб­ст­вен­ным гре­лись руном.
Жили под небом откры­тым они, а наги­ми тела­ми
Были гото­вы сно­сить лив­ни, и ветер, и зной.
Напо­ми­на­ют о том нам теперь обна­жен­ные люди
И о ста­рин­ных они нра­вах минув­ших гла­сят.

А поче­му этот Фавн особ­ли­во не любит одеж­ды,
Это тебе объ­яс­нит древ­ний забав­ный рас­сказ.
В юно­сти как-то герой тиринф­ский шел с гос­по­жою;
Фавн их увидел вдво­ем, глядя с высо­кой горы,
И, раз­го­рев­шись, ска­зал: «Уби­рай­тесь вы, гор­ные ним­фы,
Мне не до вас, а ее пла­мен­но я полюб­лю».
Шла мео­ний­ка, вла­сы бла­го­вон­ные с плеч рас­пу­стив­ши,
И укра­шал ее грудь яркий убор золо­той;
Зон­тик ее золо­той защи­щал от паля­ще­го солн­ца,
Зон­тик, кото­рый дер­жал мощ­ный Амфи­т­ри­о­нид.
К Вак­хо­вой роще она подо­шла, к вино­град­ни­кам Тмо­ла,
А уж на тем­ном коне Гес­пер роси­стый ска­кал.
Вхо­дит цари­ца в пеще­ру со сво­дом из туфа и пем­зы,
Где у поро­га жур­чал весе­ло све­жий род­ник,
И, пока слу­ги еду и вино гото­ви­ли к пиру,
В пла­тье свое наря­жать ста­ла Алкида она.
Туни­кой тон­кою он, в гетуль­ский окра­шен­ной пур­пур,
Был обла­чен и надел пояс цари­цы сво­ей.
Не по его животу был пояс, а туни­ка жала;
Все разы­мал он узлы тол­сты­ми мыш­ца­ми рук.
Он и брас­ле­ты сло­мал, они были ему слиш­ком узки,
И под ступ­ня­ми его тон­кая обувь рва­лась.
Ей же дуби­на его доста­ет­ся и льви­ная шку­ра,
Ей доста­ет­ся кол­чан, лег­ки­ми стре­ла­ми полн.
Так и пиру­ют они, а после того засы­па­ют
Порознь, но ложа свои рядыш­ком сте­лют себе,
Чтобы достой­но почтить созда­те­ля лоз вино­град­ных
В празд­ник и чисты­ми быть при наступ­ле­нии дня.
Пол­ночь наста­ла. На что не пой­дет неуем­ная похоть?
В сумра­ке кра­ду­чись, Фавн к влаж­ной пеще­ре при­шел
И, лишь увидел, что спит опья­нен­ная спут­ни­ков сви­та,
Он пона­де­ял­ся тут, что гос­по­да тоже спят.
Вхо­дит, туда и сюда про­би­ра­я­ся, дерз­кий любов­ник,
И осто­рож­ной рукой щупа­ет, что впе­ре­ди.
Вот подо­шел нако­нец он к желан­ным покро­вам посте­ли
И обна­де­жил его пер­вый сна­ча­ла успех.
Но лишь дотро­нул­ся он до жел­той щети­ни­стой льви­ной
Шку­ры, как, обо­млев, руку отдер­нул назад.
Стра­хом объ­ятый, шарах­нул­ся прочь, как пут­ник, увидев,
Что насту­пил на змею, ногу отдер­нуть спе­шит.
После же щупа­ет он покры­ва­ла сосед­не­го ложа
Мяг­кие, это его и завле­ка­ет в обман.
Всхо­дит на эту постель, рас­прав­ля­ет на ней свое тело
И напря­га­ет, как рог, страст­ную жилу свою.
Вот зади­ра­ет и туни­ку он с лежа­ще­го тела,
Но ока­за­лись под ней ноги в густых воло­сах.
Даль­ше полез он, но тут герой тиринф­ский уда­ром
Сбро­сил его, он упал с ложа высо­ко­го вниз,
Гро­хот раздал­ся, рабы вспо­ло­ши­лись, цари­ца-лидян­ка
Тре­бу­ет све­та, и все факе­лом осве­ще­но.
Фавн вопит, тяже­ло сва­лив­шись с высо­ко­го ложа,
Еле он тело свое под­нял с холод­ной зем­ли.
Рас­хо­хотал­ся Алкид, увидя, как он рас­тя­нул­ся,
Рас­хо­хота­лась и та, ради кото­рой он шел.
Пла­тьем обма­ну­тый бог невзлю­бил обман­но­го пла­тья,
Вот и зовет он теперь к празд­не­ству голый народ.

Но к ино­зем­ным при­бавь и латин­ские, Муза, при­чи­ны,
Чтобы мой конь поска­кал даль­ше в роди­мой пыли.
Как пола­га­лось, козу коз­ло­но­го­му реза­ли Фав­ну
И при­гла­шен­ных на пир скром­ный тол­па собра­лась.
Тут, пока­мест жре­цы потро­ха наты­ка­ют на пру­тья
Ивы, гото­вя еду, солн­це к полу­дню при­шло.
Ромул, и брат его с ним, и все пас­ту­хи моло­дые
В поле на солн­ца лучах были тогда наги­шом,
И состя­за­ли­ся там в кулач­ном бою, и мета­ли
Копья и кам­ни, смот­ря, чьи были руки силь­ней.
Свер­ху пас­тух закри­чал: «По околь­ным доро­гам, смот­ри­те, —
Где вы, Ромул и Рем! — воры погна­ли ваш скот!»
Не до ору­жия тут; они врозь раз­бе­жа­лись в пого­ню,
И, нале­тев на вра­га, Рем отби­ва­ет быч­ков.
Лишь он вер­нул­ся, берет с вер­те­лов он шипя­щее мясо
И гово­рит: «Это все лишь победи­тель поест».
Ска­за­но — сде­ла­но. С ним и Фабии. А неудач­ник
Ромул лишь кости нашел на опу­сте­лых сто­лах.
Он усмех­нул­ся, хотя огор­чен был, что Фабии с Ремом
Верх одер­жа­ли в борь­бе, а не Квин­ти­лии с ним.
Память оста­лась о том; вот и мчат бегу­ны без одеж­ды,
И об успеш­ной борь­бе сла­ва досе­ле живет.

Спро­сишь, откуда идет назва­ние места Лупер­каль
И отче­го по нему назван и празд­нич­ный день?
Силь­ви­ей дети на свет рож­де­ны были, жри­цею Весты,
Богу, а в Аль­бе тогда цар­ст­во­вал дядя ее.
Царь пове­лел в реке уто­пить обо­их мла­ден­цев.
Что ты, безу­мец! Из них Рому­лом станет один.
Скорб­ный испол­нить при­каз отправ­ля­ют­ся нехотя слу­ги,
Пла­чут они, близ­не­цов в гибе­ли место неся.
Аль­бу­ла та, что потом по утоп­ше­му в ней Тибе­ри­ну
Тиб­ром была назва­на, взду­лась от зим­них дождей:
Где теперь фору­мы, где Боль­шо­го цир­ка доли­на,
Там, как увидел бы ты, пла­ва­ли лод­ки тогда.
Лишь туда слу­ги при­шли, а прой­ти нель­зя было даль­ше,
Тот­час, взгля­нув на детей, так вос­кли­ца­ет один:
«О, как похо­жи они друг на дру­га! Как оба пре­крас­ны!
Все же, одна­ко, из них будет один посиль­ней.
Если поро­да вид­на по лицу, то, коль нет в нем обма­на,
Думаю я, что в одном некий скры­ва­ет­ся бог.
Если же вас поро­дил какой-нибудь бог, то, навер­но,
В этот отча­ян­ный час он к вам на помощь при­дет.
Мать к вам на помощь при­шла б, да сама ведь без помо­щи стонет,
Мате­рью став и сво­их тут же утра­тив детей.
Вме­сте вы роди­лись и вме­сте вы на смерть иде­те,
Вме­сте тони­те!» Ска­зал и поло­жил близ­не­цов.
Оба заны­ли они, как буд­то все поня­ли оба.
Сле­зы тек­ли по щекам у воз­вра­тив­ших­ся слуг.
Полый ков­чег с детьми реч­ная вода под­дер­жа­ла.
О, како­вую судь­бу крыл этот жал­кий чел­нок!
В тине застряв­ший ков­чег, к дре­му­че­му лесу при­би­тый,
При убы­вав­шей воде сел поти­хонь­ку на мель.
Было там дере­во, пень кото­ро­го цел и досе­ле:
Руми­на это, она Рому­ла фигой была.
С выме­нем пол­ным при­шла к близ­не­цам несчаст­ным вол­чи­ца:
Чудо? Как мог дикий зверь не повредить малы­шам?
Не повредить, это что! Помог­ла и вскор­ми­ла вол­чи­ца
Тех, кто род­ны­ми на смерть вер­ную был обре­чен.
Оста­но­ви­лась она и хво­стом зави­ля­ла мла­ден­цам,
Неж­но сво­им язы­ком их обли­зав­ши тела.
Вид­но в них Мар­са сынов: они тянут­ся к выме­ни сме­ло
Оба, сосут моло­ко, что назна­ча­лось не им.
Лупа-вол­чи­ца дала месту это­му имя Лупер­каль:
Мам­ке в вели­кую честь было ее моло­ко.
(А по Аркад­ской горе запрет­но ль назвать нам лупер­ков?
Ведь и в Арка­дии есть Фав­на Ликей­ско­го храм!)
Ждешь ты чего, моло­дая жена? Не помо­гут ни зелья,
Ни вол­шеб­ство, ни моль­бы тай­ные мате­рью стать;
Но тер­пе­ли­во при­ми пло­до­нос­ной уда­ры дес­ни­цы, —
Имя желан­ное «дед» ско­ро полу­чит твой тесть.
Было ведь неко­гда так, что ред­ко женам слу­ча­лось
В чре­ве сво­ем ощу­тить брач­ный супру­гу залог.
«Что мне в том, — Ромул вскри­чал, — что похи­ти­ли мы саби­ня­нок, —
(Ромул в те вре­ме­на ски­пет­ром цар­ским вла­дел), —
Если наси­лье мое вой­ну, а не силы дало мне?
Луч­ше уж было б совсем нам этих снох не иметь»
Под Эскви­лин­ским хол­мом неру­ши­мая дол­гие годы,
Свя­то хра­ни­мая там, роща Юно­ны была.
Толь­ко туда при­шли сов­мест­но жены с мужья­ми,
Толь­ко скло­ни­лись они, став на коле­ни в моль­бе,
Как зашу­ме­ли в лесу вне­зап­но вер­ши­ны дере­вьев
И, к изум­ле­нию всех, голос боги­ни ска­зал:
«Да вопло­тит­ся козел свя­щен­ный в мат­рон ита­лий­ских!»
Замер­ли все, услы­хав этот таин­ст­вен­ный зов.
Авгур там был (но имя его дав­но поза­бы­то,
Он из Этрус­ской зем­ли — при­был изгнан­ни­ком в Рим),
Он зака­ла­ет коз­ла, а жен­щи­ны все по при­ка­зу
Кло­чья­ми кожи его дали себя уда­рять,
А как в деся­тый черед обно­вил рога свои месяц —
Каж­дый муж стал отцом, мате­рью ста­ла жена.
Сла­ва Луцине! Она свя­тую про­сла­ви­ла рощу,
Где она каж­дой жене мате­рью стать помог­ла.
Мило­сти­во поща­ди бере­мен­ных жен ты, Луци­на,
И без­бо­лез­нен­но в срок дай им детей при­но­сить.

В день насту­паю­щий ты отнюдь не надей­ся на вет­ры,
Ведь дуно­ве­нию их вовсе нель­зя дове­рять:
Непо­сто­ян­ны они, шесть дней без вся­ких запо­ров
Настежь Эола тюрь­мы им отво­ря­ет­ся дверь.
Лег­кий уже Водо­лей зака­тил­ся с наклон­ною урной,
Сле­дом за ним при­ни­май, Рыба, небес­ных коней.
Ты, гово­рят, и твой брат (ибо вы свер­ка­е­те вме­сте
В небе) дво­их на спине пере­но­си­ли богов.
Неко­гда, в стра­хе бежав от зло­дея Тифо­на, Дио­на,
В день как Юпи­тер всту­пил в бой за свои небе­са,
К водам Евфра­та при­дя с мла­ден­цем сво­им Купидо­ном,
У пале­стин­ской реки села на берег она.
Топо­ли там и камыш покры­ва­ли края побе­ре­жья,
И, пона­де­ясь на них, скры­лась она в ивня­ке.
Ветер тут зашу­мел по роще; она испу­га­лась
И поблед­не­ла, решив, что под­сту­па­ют вра­ги.
Сжав­ши в объ­я­тьях дитя, она закри­ча­ла: «Беги­те,
Ним­фы, на помощь ко мне, двух вы спа­си­те богов!»
Прыг­ну­ла в реку — и тут близ­не­цы их под­ня­ли рыбы:
Обе за это они звезда­ми быть почте­ны.
С этой поры сирий­ский народ нече­сти­вым счи­та­ет
Рыбу вку­шать и ее в рот нико­гда не берет.

17 фев­ра­ля. Кви­ри­на­лии. Фор­на­ка­лии

Зав­траш­ний день нико­му не отдан, но тре­тий — Кви­ри­ну:
Рому­лом ранее был, кто име­ну­ет­ся так,
Иль пото­му, что копье встарь зва­ли саби­няне «курис»,
И по нему в небе­сах звал­ся воин­ст­вен­ный бог,
Иль что царя сво­его этим име­нем зва­ли кви­ри­ты,
480 Или что с Рим­ской зем­лей Куры он соеди­нил.
Ибо вои­тель-отец, взгля­нув на сынов­ние сте­ны
Да и на мно­же­ство всех кон­чен­ных Рому­лом войн,
Мол­вил: «Юпи­тер, теперь мно­го­силь­но могу­ще­ство Рима
И не нуж­да­ет­ся он в отпрыс­ке боль­ше моем.
Сына отцу воз­вра­ти! Хоть один и похи­щен убий­ст­вом, —
Будет дру­гой за себя мне и за Рема теперь.
Будет один, кого ты воз­не­сешь на лазур­ное небо, —
Как ты изрек, а сло­ва ведь неру­ши­мы твои!»
Тут же Юпи­тер кив­нул. От кив­ка его дрог­ну­ли оба
Полю­са и задро­жал с ношей небес­ной Атлант.
Место есть, что в ста­ри­ну назы­ва­лось Козье Боло­то;
Как-то слу­чи­лось, что там, Ромул, судил ты народ.
Спря­та­лось солн­це, и все обла­ка­ми закры­ло­ся небо,
И полил­ся про­лив­ной ливень тяже­лый из туч.
Гром гре­мит, все бегут, небо, трес­нув, свер­ка­ет огня­ми:
И на отцов­ских конях взно­сит­ся царь в небе­са.
Скорбь насту­пи­ла, отцов обви­ня­ют облыж­но в убий­стве;
Так и реши­ли бы все, кабы не слу­чай один.
Про­кул Юлий одна­жды из горо­да шел Аль­бы Лон­ги,
Ярко све­ти­ла луна, факел тут был ни к чему.
Вдруг неожидан­но вся задро­жа­ла сле­ва огра­да;
Он отшат­нул­ся и встал, воло­сы дыбом взви­лись,
Чуд­ный, пре­вы­ше людей, обла­чен­ный цар­ской тра­бе­ей
Ромул явил­ся ему, став посредине пути,
И про­из­нес: «Запре­ти пре­да­вать­ся скор­би кви­ри­там,
Да не сквер­нят мое­го пла­чем они боже­ства.
Пусть бла­го­во­нья несут, чтя ново­го бога Кви­ри­на,
Пом­ня все­гда о сво­ем деле — веде­нье вой­ны».
Так пове­лел и от глаз сокрыл­ся он в возду­хе лег­ком;
Про­кул сзы­ва­ет народ и объ­яв­ля­ет при­каз.
Богу воз­во­дит­ся храм, его име­нем холм назы­ва­ют,
И учреж­да­ют­ся тут празд­ни­ка отче­го дни.

«Но поче­му ж этот день Глуп­цов так­же празд­ни­ком назван?»
Слу­шай. При­чи­ны тому вздор­ны, но все-таки есть.
Не было в древ­но­сти здесь при­выч­ных к сохе зем­ле­паш­цев:
Сила и лов­кость мужей тра­ти­лась в рат­ном труде.
Боль­ше хва­ли­ли за меч, чем за плуг с искрив­лен­ной рас­со­хой,
С пре­не­бре­жен­ных полей мало сби­ра­ли пло­дов.
Сея­ли пол­бу в те дав­ние дни и пол­бу коси­ли,
В жерт­ву Цере­ре неся пер­вый ее уро­жай.
Поль­зу узнав­ши огня, они ста­ли под­жа­ри­вать пол­бу
И по сво­ей же вине мно­го наде­ла­ли бед.
Ибо наме­сто зер­на золу они пол­бы сме­та­ли
И под­жи­га­ли порой хижи­ны сами свои.
Ста­ла боги­ней их печь — Фор­на­ка, Фор­на­ку моли­ли
Люди о том, чтоб она не выжи­га­ла зер­на.
Глав­ный теперь кури­он Фор­на­ка­лии про­воз­гла­ша­ет
В раз­ное вре­мя, а дня точ­но­го празд­ни­ку нет;
И на вися­щих везде по фору­му мно­гих таб­ли­цах
Каж­дая курия свой видит осо­бый зна­чок.
Но из наро­да глуп­цы сво­их соб­ст­вен­ных курий не зна­ют
И до послед­не­го дня празд­ни­ка это­го ждут.

21 фев­ра­ля. Фера­лии

Честь и моги­лам дана. Убла­жай­те отчие души
И неболь­шие дары ставь­те на пепел кост­ров!
Маны немно­го­го ждут: они ценят почте­ние выше
Пыш­ных даров. Боже­ства Стикса отнюдь не жад­ны.
Рады они череп­кам, уви­тым скром­ным веноч­ком,
Гор­сточ­ке малой зер­на, соли кру­пин­ке одной,
Хле­ба кусоч­ку в вине, лепест­кам цве­ту­щих фиа­лок:
Все это брось в череп­ке посе­редине дорог.
Мож­но и боль­шее дать, но и этим ты тени умо­лишь,
И помо­лись ты еще у погре­баль­ных кост­ров.
Этот обы­чай введен был бла­го­че­сти­вым Эне­ем
В зем­лях тво­их в ста­ри­ну, госте­при­им­ный Латин.
Духу отца при­но­сил Эней еже­год­ные жерт­вы:
С этой поры и пошел сей бла­го­чест­ный обряд.
Неко­гда, впро­чем, пока велись упор­ные вой­ны
Дол­гие, был поза­быт день почи­та­нья отцов.
Но нака­за­нье при­шло: гово­рят, что за это несча­стье
Рим рас­ка­лил­ся огнем от при­го­род­ных кост­ров.
Труд­но пове­рить, но буд­то тогда из могил появи­лись
Пред­ки и ста­ли сте­нать, пла­ча в ноч­ной тем­но­те,
А по доро­гам везде город­ским и полям завы­ва­ли
Тол­пы бес­плот­ных теней и ужа­саю­щих душ.
Как толь­ко ста­ли опять возда­вать почи­та­ние мерт­вым, —
Нет ни чудес ника­ких, ни мерт­ве­цов из могил.
Но в поми­наль­ные дни вы не думай­те, вдо­вы, о бра­ках,
Факел сос­но­вый пус­кай чистых уж дней подо­ждет.
Да и тебе, хоть тво­ей ты и кажешь­ся мате­ри зре­лой,
Пусть не рас­че­шет копье гну­тое деви­чьих кос.
Све­то­чи спрячь ты свои, Гиме­ней, и от мрач­ных огней их
Скрой! Уны­ло огни при погре­бе­ньях горят.
Боги таят­ся пус­кай за две­ря­ми закры­ты­ми хра­мов,
Пусть фими­ам не дымит и не горят оча­ги.
Лег­кие души теперь и тела погре­бен­ных в моги­лах
Бро­дят, и тени едят яст­ва с гроб­ниц и могил.
Так про­дол­жать­ся долж­но не долее дней, что оста­лось
В меся­це: в наших сти­хах столь­ко же чис­лит­ся стоп.
День послед­ний из них Фера­лий назва­ние носит:
Манам в послед­ний раз в этот мы молим­ся день.

Тут сре­ди жен моло­дых мно­го­лет­няя сидя ста­ру­ха,
Таци­те слу­жит немой, но не немая сама.
Ладан кла­дет под порог, тре­мя его паль­ца­ми взяв­ши,
Там, где мышо­нок про­грыз ход пота­ен­ный себе;
Тем­ный вяжет сви­нец трой­ною закля­тою нит­кой
И у себя во рту вер­тит семь чер­ных бобов;
Жарит потом на огне заши­тую голо­ву рыб­ки,
Что зале­пи­ла смо­лой, мед­ной иглой про­ко­лов;
Льет вино, нашеп­тав, а оста­ток его выпи­ва­ют
Или сама, иль ее спут­ни­цы, боль­ше сама.
«Мы опле­ли язы­ки и рты враж­деб­ные креп­ко!» —
Ста­ри­ца так гово­рит пья­ная, вон выхо­дя.
Спро­сишь ты, вер­но, меня, кто же эта боги­ня немая?
Слу­шай же, что услы­хал сам я от ста­рых людей.
Неукро­ти­мой к Ютурне любо­вью объ­ятый Юпи­тер
Вытер­пел то, что стер­петь богу тако­му нель­зя:
То сре­ди леса она в ореш­ни­ке пря­та­лась частом,
То она, в воду ныр­нув, к сест­рам скры­ва­лась сво­им.
Он созы­ва­ет всех нимф, кото­рые в Лации жили,
И тако­вые сло­ва хору их он гово­рит:
«Ваша сест­ра сама себе враг, раз она отвер­га­ет
Выс­ше­го бога любовь, не отда­ва­ясь ему.
Мне помо­ги­те и ей: ведь то, что мне будет усла­дой,
Страст­но желан­ною, то будет на радость и ей.
Бере­га вы на краю удер­жи­те, про­шу я, бег­лян­ку,
Чтобы она не мог­ла в воду реч­ную ныр­нуть».
Так он ска­зал, и его послу­ша­лись тибр­ские ним­фы
Все, что твой брач­ный чер­тог, Илия, вер­но блюдут.
Но сре­ди них ока­за­лась одна, по име­ни Лала,
Что за болт­ли­вость свою так­же Бол­ту­ньей зва­лась:
В этом ее был порок. Частень­ко Аль­мон гово­рил ей:
«Дочь, при­дер­жи свой язык», — но не сдер­жа­лась она.
Толь­ко она подо­шла ко пру­ду Ютур­ны-сест­ри­цы,
Как закри­ча­ла: «Беги!», бога сло­ва рас­ска­зав.
После к Юноне она подо­шла, участь жен пожа­ле­ла
И гово­рит ей: «Твой муж в ним­фу Ютур­ну влюб­лен».
В ярость Юпи­тер при­шел и тот­час у ним­фы нескром­ной
Вырвал язык, при­ка­зав стро­го Мер­ку­рию так:
«К манам ее отведи: для немых там при­год­ное место.
Ним­фа, да будет она ним­фой под­зем­ных болот!»
Отдал Юпи­тер при­каз. Она вхо­дит с Мер­ку­ри­ем в рощу,
Здесь пред­во­ди­тель ее чув­ст­ву­ет к плен­ни­це страсть,
Хочет он ей овла­деть, она взглядом его умо­ля­ет, —
Тщет­но: немые уста ей не дают гово­рить.
Мате­рью став, близ­не­цов роди­ла, что блюдут пере­крест­ки,
Град охра­няя у нас: Лара­ми ста­ли они.

22 фев­ра­ля. Кари­стии

День Кари­стий идет затем: для род­ных это празд­ник,
И соби­ра­ет­ся тут к отчим семей­ство богам.
Память усоп­ших почтив и род­ных посе­тив­ши моги­лы,
Радост­но будет к живым взо­ры свои обра­тить
И посмот­реть, сколь­ко их после всех умер­ших оста­лось,
Пере­счи­тать всю семью, весь сохра­нив­ший­ся род.
Лишь без­упреч­ные пусть при­хо­дят, пре­ступ­ным нет места:
Бра­тьям и мате­рям, злым и жесто­ким к родне,
Тем, для кото­рых отец или мать зажи­лись слиш­ком дол­го,
Как и све­к­ро­вям, сво­их зло дони­маю­щим снох.
Вну­ков Тан­та­ла пус­кай и супру­ги Ясо­на не будет
Так же, как той, что дала жже­ных селя­нам семян,
Прок­ны с сест­рою ее и Терея, что мучил обе­их,
Как и того, кто богат стал неза­кон­ным путем.
Ладан кури­те семей­ным богам! Согла­сье ведь долж­но
В этот осо­бен­но день крот­ко и мир­но хра­нить.
И учреж­дай­те пиры вы в честь под­по­я­сан­ных Ларов,
Ставь­те тарел­ку для них — поче­сти знак и люб­ви.
А уж как влаж­ная ночь к спо­кой­но­му сну при­зо­вет вас,
Чашу напол­нив вином, вы помо­ли­тесь тогда:
«Пьем за себя и тебя, отец оте­че­ства, Цезарь!»
И воз­ли­вай­те вино с этой молит­вою все.

23 фев­ра­ля. Тер­ми­на­лии

Ночь мино­ва­ла, и вот вос­слав­ля­ем мы бога, кото­рый
Обо­зна­ча­ет сво­им зна­ком гра­ни­цы полей.
Тер­мин, камень ли ты иль ствол дере­ва, вко­пан­ный в поле,
Обо­жест­влен ты дав­но пред­ка­ми наши­ми был.
С той и дру­гой сто­ро­ны тебя два гос­по­ди­на вен­ча­ют,
По два тебе пиро­га, по два при­но­сят вен­ка,
Ста­вят алтарь; и сюда огонь в череп­ке посе­лян­ка,
С теп­ло­го взяв оча­га, соб­ст­вен­но­руч­но несет.
Колет дро­ва ста­рик, кла­дет их в полен­ни­цу лов­ко
И укреп­ля­ет с трудом вет­ка­ми в твер­дой зем­ле.
После сухою корой раз­жи­га­ет он пер­вое пла­мя;
Маль­чик сто­ит и в сво­их дер­жит кор­зи­ны руках.
После того как в огонь он бро­сит три горст­ки пше­ни­цы,
Доч­ка-дев­чон­ка дает сотов медо­вых кус­ки.
Про­чие дер­жат вино, выли­ва­ют по чаш­ке на пла­мя,
В белых одеж­дах они смот­рят и чин­но мол­чат.
Обще­го Тер­ми­на тут оро­ша­ют кро­вью ягнен­ка
Иль сосун­ка сви­ньи, Тер­мин и это­му рад.
Попро­сту празд­ну­ют все, и пиру­ют соседи все вме­сте,
И про­слав­ля­ют тебя пес­ня­ми, Тер­мин свя­той!
Грань ты наро­дам, и грань горо­дам, и вели­ким дер­жа­вам,
А без тебя бы везде спор­ны­ми были поля.
Ты не при­стра­стен ничуть, и золо­том ты непод­ку­пен,
И по зако­ну все­гда сель­ские межи блюдешь.
Если бы неко­гда ты отгра­ни­чил Фирей­ские зем­ли,
Три­ста мужей не мог­ли там бы уби­ты­ми лечь;
Над­пи­си не было б там на тро­фее в честь Офри­а­да.
О, сколь­ко кро­ви про­лил он за отчиз­ну свою!
Что же слу­чи­лось, когда Капи­то­лий стро­и­ли новый?
Все тут боги ушли, место Юпи­те­ру дав,
Тер­мин же, как гово­рят ста­рин­ные были, остал­ся
В хра­ме сто­ять и сто­ит вме­сте с Юпи­те­ром там.
Да и теперь, чтоб ничто, кро­ме звезд, ему не было вид­но,
В хра­мо­вой кры­ше про­бит малень­кий в небо про­ем.
Тер­мин, сокрыть­ся тебе теперь от нас невоз­мож­но:
Там, где постав­лен ты был, там ты и стой навсе­гда.
Не усту­пай ни на шаг ника­ко­му захват­чи­ку места
И чело­ве­ку не дай выше Юпи­те­ра стать;
Если же сдви­нут тебя или плу­гом, или моты­гой,
Ты возо­пи: «Вот твое поле, а это его!»
Есть доро­га, народ веду­щая в зем­ли лав­рен­тов,
В цар­ство, како­го искал неко­гда древ­ний Эней:
Там у шесто­го стол­ба тебе, пору­беж­ный, при­но­сят
Внут­рен­но­сти скота, шер­стью покры­то­го, в дар.
Зем­ли наро­дов дру­гих огра­ни­че­ны твер­дым пре­де­лом;
Риму пре­дель­ная грань та же, что миру дана.

24 фев­ра­ля. Изгна­ние царя

Надо теперь рас­ска­зать об изгна­нье царя: по нему ведь
Назван шестой от кон­ца меся­ца это­го день.
Был послед­ним царем над рим­ским наро­дом Тарк­ви­ний,
Неспра­вед­ли­вым царем, мощ­ным, одна­ко, в бою.
Брал он одни горо­да, дру­гие вко­нец разо­рял он,
А чтобы Габии взять, не посты­дил­ся коварств.
Млад­ший из трех сыно­вей, насто­я­щий Гор­до­го отпрыск,
Тихою ночью вошел в самую гущу вра­гов.
Те обна­жи­ли мечи. «Без­оруж­но­го, мол­вил, убей­те!
Бра­тья жела­ют того, да и Тарк­ви­ний-отец:
Бил он жесто­ко меня, бича­ми мне спи­ну тер­зая…»
(Да, чтобы это ска­зать, он и уда­ры стер­пел!)
Месяц сиял. Мечи вла­га­ют вои­ны в нож­ны
И под одеж­дой юнца видят следы от бичей.
Пла­чут и про­сят его идти вме­сте с ними сра­жать­ся;
С прось­бой наив­ною их хит­рый согла­сен юнец.
Всем дове­рье вну­шив, он дру­га к отцу посы­ла­ет,
Чтобы ему пока­зать к взя­тию Габи­ев путь.
Сад был вни­зу, где рос­ли из посе­ва души­стые тра­вы,
И оро­шал его ток тихо жур­ча­щей воды.
Тай­ное там полу­чил Тарк­ви­ний от сына посла­нье
И поло­мал он жез­лом верх­ние лилий цве­ты.
Толь­ко лишь вест­ник ска­зал, вер­нув­шись, о лили­ях сби­тых —
Сын: «Пони­маю при­каз отчий!» — сей­час же ска­зал.
Тот­час он пере­бил вер­хов­ных началь­ни­ков Габий,
И город­ская сте­на пала, лишив­шись вождей.
Тут (о ужас!) змея, посреди алта­рей появив­шись,
Выполз­ла и пожра­ла жерт­ву с потух­ших огней.
Феба спро­си­ли, и вот про­ри­ца­ние было: «Кто пер­вый
Мать поце­лу­ет, тому и победи­те­лем быть».
Бро­си­лись все к мате­рям, цело­вать их ста­ли поспеш­но,
Веруя богу, но слов не пони­мая его.
Муд­рый же Брут дурач­ком при­тво­рил­ся, чтоб невреди­мым
Коз­ней тво­их избе­жать, о кро­во­жад­ный гор­дец!
Он рас­про­стер­ся нич­ком, мать-зем­лю он тро­нул уста­ми, —
Всем же каза­лось, что он про­сто, спо­ткнув­шись, упал.
Меж­ду тем окру­жать Ардею рим­ляне ста­ли,
Тер­пит оса­ды она тяж­кий и дли­тель­ный гнет.
А пока вре­мя идет и вра­ги выжида­ют и мед­лят,
В лаге­ре игры идут, празд­но ску­ча­ют вой­ска.
Юный царе­вич Тарк­ви­ний за стол и к вину соби­ра­ет
Всех бое­вых дру­зей и обра­ща­ет­ся к ним:
«Дру­ги, пока нас томит затяж­ная вой­на под Арде­ей
И не дает отне­сти к отчим ору­жье богам,
Вер­но ль блюдут­ся, спро­шу, наши брач­ные ложа? И прав­да ль
Доро­ги женам мужья, так же как жены мужьям?»
Каж­дый хва­лит свою, раз­го­ра­ют­ся стра­сти силь­нее,
И рас­па­ля­ет вино и язы­ки и серд­ца.
Тут под­ни­ма­ет­ся тот, кто име­нем горд Кол­ла­ти­на.
«Нече­го тра­тить сло­ва, верь­те делам!» — гово­рит.
«Ночь еще не про­шла: на коней! Поска­чем­те в город!»
Это по серд­цу: сво­их все повзнузда­ли коней
И поска­ка­ли. Спе­шат достичь двор­ца поско­рее;
Стра­жи вокруг ника­кой; вхо­дят они во дво­рец;
Вот перед ними невест­ка царя — с вен­ка­ми на шее,
Перед вином, во хме­лю ночь корота­ет она.
После спе­шат к Лукре­ции в дом: ее видят за прял­кой,
А на посте­ли ее мяг­кая шерсть в коро­бах.
Там, при огне неболь­шом, свой урок выпряда­ли слу­жан­ки,
И поощ­ря­ла рабынь голо­сом неж­ным она:
«Девуш­ки, девуш­ки, надо ско­рей послать гос­по­ди­ну
Плащ, для кото­ро­го шерсть нашей прядет­ся рукой!
Что же там слыш­но у вас? Ново­стей ведь вы слы­ши­те боль­ше:
Дол­го ли будет еще эта тянуть­ся вой­на?
Ты же ведь сдать­ся долж­на, Ардея: про­ти­вишь­ся луч­шим,
Дерз­кая! Нашим мужьям отды­ха ты не даешь.
Толь­ко б вер­ну­лись они! Ведь мой-то не в меру отва­жен
И с обна­жен­ным мечом мчит на любую беду.
Я без ума, я все­гда обми­раю, как толь­ко пред­став­лю
Бит­вы кар­ти­ну, дро­жу, холо­дом ско­ва­на грудь!»
Тут она, вся в сле­зах, натя­ги­вать бро­си­ла нит­ку
И опу­сти­ла свое в склад­ки подо­ла лицо.
Все было в ней хоро­шо, хоро­ши были скром­ные сле­зы
И кра­сотою лицо не усту­па­ло душе.
«Брось вол­но­вать­ся, я здесь!» — супруг гово­рит; и, очнув­шись,
К мужу на шею она бро­си­лась, слад­ко при­пав.
Юный царе­вич меж тем, огнем безумья объ­ятый,
Весь запы­лал и с ума чуть от люб­ви не сошел.
Ста­ном ее он пле­нен, белиз­ной, золо­тою косою
И кра­сотою ее, вовсе без вся­ких при­крас.
Мил ему голос ее и все, что ему недо­ступ­но,
И чем надеж­ды его мень­ше, тем боль­ше любовь.
Вот уж запел и петух, про­воз­вест­ник зари и рас­све­та,
Вновь моло­дые спе­шат вои­ны в бит­вен­ный стан.
Нет ее боль­ше, но он все видит ее пред собою
И, вспо­ми­ная о ней, любит силь­ней и силь­ней:
«Вот она села, вот вижу убор ее, вижу за прял­кой,
Вот без при­чес­ки лежат косы на шее у ней,
Вижу я облик ее и сло­ва ее ясно я слы­шу,
Вот ее взгляд, вот лицо, вот и улыб­ка ее».
Как ути­ха­ет вол­на, уто­мив­шись от силь­но­го вет­ра,
Но, толь­ко ветер затих, сно­ва вспу­ха­ет она,
Так, хотя нет перед ним люби­мо­го обра­за милой,
Все ж не сти­ха­ет его к это­му обра­зу страсть.
Весь он горит, его греш­ной люб­ви под­го­ня­ют стре­ка­ла:
Ложе невин­ное пусть сила иль хит­рость возь­мет!
«Спо­рен успеш­ный исход; но будь что будет! — ска­зал он, —
Слу­чай или же бог сме­лым под­мо­га в делах.
Сме­лость и в Габии нас при­ве­ла недав­но!» Вос­клик­нул
И, опо­я­сав­ши меч, гонит впе­ред он коня.
В медью оби­тую дверь Кол­ла­тин юно­ша вхо­дит
В час, когда солн­це уже было гото­во зай­ти.
Враг шага­ет, как друг. В покои вождя Кол­ла­ти­на
Госте­при­им­но его при­ня­ли: это род­ной.
Как оши­бить­ся лег­ко! Ниче­го не подо­зре­вая,
Бед­ная есть пода­ет дома хозяй­ка вра­гу.
Ужин окон­чен: дав­но пора и о сне бы поду­мать.
Ночь насту­пи­ла, нигде нет во всем доме огня.
Он под­нял­ся, из ножен золо­че­ных меч выни­ма­ет
И в почи­валь­ню твою, вер­ная, вхо­дит, жена.
Ложа кос­нув­шись, он к ней: «Лукре­ция, меч мой со мною.
Я — Тарк­ви­ния сын; слы­шишь ты эти сло­ва?»
Та ни сло­ва: ни сил у нее, ни голо­са в гор­ле
Нет ника­ко­го, и все мыс­ли сме­ша­лись в уме.
Но задро­жа­ла она, как дро­жит поза­бы­тая в хле­ве
Крош­ка овеч­ка, коль к ней страш­ный скло­ня­ет­ся волк.
Что же ей делать? Бороть­ся? Жену все­гда одо­ле­ют.
Крик­нуть? Но меч у него тот­час же крик пре­се­чет.
Или бежать? Но ее ведь груди ладо­ня­ми сжа­ты,
Чуж­дая в пер­вый раз к ним при­кос­ну­лась рука.
Враг влюб­лен­ный ее умо­ля­ет, кля­нет­ся, гро­зит ей, —
Клят­вы, угро­зы, моль­бы тро­нуть не могут ее.
«Борешь­ся зря! — гово­рит он, — лишишь­ся и чести и жиз­ни.
Лож­ным свиде­те­лем я мни­мо­го буду гре­ха:
Я уни­что­жу раба, с каким тебя буд­то застал я!»
Не усто­я­ла она, чести лишить­ся стра­шась.
Что ж, победи­тель, ты рад? Тебя победа погу­бит:
Ведь за одну толь­ко ночь цар­ство погиб­ло твое!

Вот уж и день: и она сидит, воло­са рас­пу­стив­ши,
Как над могиль­ным кост­ром сына сидит его мать.
Ста­ро­го кли­чет отца, кли­чет мужа из рат­но­го ста­на, —
Оба, не мед­ля ничуть, пото­ро­пи­лись прий­ти.
В горе увидев ее, спро­си­ли, по ком она пла­чет,
Чье погре­бе­нье? Каким горем она сра­же­на?
Дол­го она мол­чит, от сты­да закры­вая одеж­дой
Очи; сле­зы ручьем, не исся­кая, бегут.
Тут и отец и супруг ути­ра­ют ей сле­зы и про­сят
Горе свое им открыть, пла­чут и в тре­пе­те ждут.
Три­жды пыта­лась начать и три­жды она умол­ка­ла.
Но нако­нец, опу­стив долу гла­за, гово­рит:
«Вид­но, и этим обя­за­на я Тарк­ви­нию горем?
Надо несчаст­ной самой мне вам позор мой открыть?»
То, что смог­ла, рас­ска­за­ла она, но потом зары­да­ла,
И запы­ла­ли ее чистые щеки сты­дом.
Видя наси­лье над ней, ее муж и отец изви­ня­ют;
«Нет, — отве­ча­ет она, — нет изви­не­ния мне!»
Тот­час себе она в грудь кин­жал сокро­вен­ный вон­зи­ла
И нис­про­верг­лась в кро­ви соб­ст­вен­ной к отчим ногам.
Но и в послед­ний свой миг забо­ти­лась, чтобы при­стой­но
Рух­нуть; и к чести была ей и кон­чи­на ее.
Вот и супруг и отец, невзи­рая на все пред­рас­суд­ки,
Кину­лись к телу ее вме­сте, рыдая о ней.
Брут появ­ля­ет­ся. Вмиг свое поза­быв­ши при­твор­ство,
Из полу­мерт­во­го он выхва­тил тела кли­нок
И, под­ни­мая кин­жал, бла­го­род­ною кро­вью омы­тый,
Им потря­са­ет и так гром­ко и гроз­но кри­чит:
«Этою кро­вью кля­нусь, свя­той и отваж­ною кро­вью,
Эти­ми мана­ми, мной чти­мы­ми, как боже­ство, —
Что и Тарк­ви­ний, и весь его выво­док изгна­ны будут.
Слиш­ком дол­го уже доб­лесть свою я таил!»
Тут, хоть и лежа, она приот­кры­ла потух­шие очи,
И, как и виде­ли все, буд­то кив­ну­ла она.
На погре­бе­нье несут мат­ро­ну с отва­гою мужа,
Слы­шат­ся речи над ней, нена­висть бур­но рас­тет.
Рана откры­та ее. И Брут, созы­вая кви­ри­тов,
Гром­ко кри­чит обо всех гнус­ных поступ­ках царя.
Изгнан Тарк­ви­ний со всем потом­ст­вом. Годич­ную кон­сул
Власть полу­ча­ет: сей день днем был послед­ним царей.

26 фев­ра­ля

Мы оши­ба­ем­ся? Или вес­ны пред­те­ча, касат­ка,
Не убо­я­лась, что вновь может вер­нуть­ся зима?
Все же ты, Прок­на, не раз пожа­ле­ешь, что пото­ро­пи­лась;
Муж твой, одна­ко, Терей, рад, что ты смерз­нешь теперь.

28 фев­ра­ля. Экви­рии

Месяц про­хо­дит вто­рой: от него лишь две ночи оста­лось;
Марс пого­ня­ет коней, на колес­ни­це летя.
Пра­виль­но назван сей день — Экви­рии — кон­ские скач­ки:
Смот­рит на них этот бог нын­че на поле сво­ем.
Сла­ва тебе, Гра­див, своевре­мен­но к нам ты при­хо­дишь:
Месяц гряду­щий тво­им име­нем запе­чат­лен.
К при­ста­ни при­бы­ли мы: вме­сте с меся­цем кон­чи­лась кни­га,
И поплы­вет по дру­гой ныне чел­нок мой воде.

Книга третья

Воин­ский Марс, отло­жив на вре­мя и щит свой, и пику,
К нам появись и сни­ми шлем свой с бле­стя­щих волос.
Спро­сишь, может быть, ты, что за дело поэту до Мар­са?
Име­нем назван тво­им месяц, о коем пою.
Зна­ешь ты сам: хоть вой­ной заня­та и Минер­ва быва­ет,
Но и сво­бод­ных искусств дело в руках у нее.
Вре­мя най­ди отло­жить копье, по при­ме­ру Пал­ла­ды:
И без­оруж­но­му есть мно­го забот по душе.
Был без­оруж­ным ведь ты, пле­нив­шись рим­скою жри­цей,
Чтоб от посе­вов тво­их город наш мощ­ный воз­рос.
Силь­вия, Весте слу­жа (поче­му не начать бы отсюда?),
Вышла помыть поут­ру утварь боги­ни в воде
И подо­шла по тро­пе к отло­го­му бере­гу реч­ки,
Где она ста­вит сосуд гли­ня­ный, с теме­ни сняв.
На зем­лю сев отдох­нуть, вдох­ну­ла откры­тою гру­дью
Ветер и поправ­лять воло­сы ста­ла себе.
Лишь она села, ивняк тени­стый, и пение пти­чек,
И лепе­та­нье воды дре­му наве­я­ли ей.
Слад­кий тихонь­ко покой сме­жил ей уста­лые очи,
И с под­бо­род­ка ее том­но упа­ла рука.
Марс тут ее увидал, поже­лал, желан­ную обнял
И обла­да­ния миг силой боже­ст­вен­ной скрыл.
Сон уле­тел, и она на тра­ве тяже­ла оста­ет­ся,
Ибо во чре­ве у ней Рима зижди­тель лежал.
Том­но вста­ет и сама не зна­ет, откуда том­ле­нье,
И, при­сло­нив­шись к ство­лу дере­ва, так гово­рит:
«Пусть на поль­зу и пусть на сча­стье мне будет виде­нье
Это­го сна! Или нет, это яснее, чем сон!
У или­он­ских огней я была, когда вдруг соскольз­ну­ла
Долу повяз­ка моя перед свя­щен­ным огнем.
Тут оди­на­ко­во две из нее, уди­ви­тель­но, паль­мы
Вырос­ли вдруг, и одна выше дру­гой под­ня­лась,
И обня­ла целый мир могу­чи­ми тот­час вет­вя­ми,
И досяг­ну­ла до звезд пыш­ной вер­ши­ной сво­ей.
Вот мой дядя на них зано­сит сталь­ную секи­ру —
В ужа­се я, и дро­жит тре­пет­но серд­це мое.
Мар­сов дятел и с ним вол­чи­ца, вдво­ем опол­ча­ясь,
Обе­ре­га­ют ство­лы; паль­мы сто­ят, спа­се­ны».
Так гово­ри­ла она, во вре­мя рас­ска­за напол­нив
Урну водой, и с трудом сно­ва ее под­ня­ла.
А меж­ду тем воз­рас­та­ет и Рем, и Кви­рин воз­рас­та­ет:
И, округ­ля­ясь, живот бре­мя небес­ное нес.
Год же сво­им чере­дом неуклон­но к кон­цу при­бли­жал­ся:
Свет­ло­му богу в пути две оста­ва­лись межи.
Силь­вия ныне уж мать. Гово­рят, изва­я­ние Весты
Дев­ст­вен­ною рукой очи при­кры­ло свои.
Дрог­нул боги­ни алтарь, когда раз­ро­ди­ла­ся жри­ца,
И, ужас­нув­шись, огонь скрыл­ся под белой золой.
Толь­ко об этом узнал пре­зрев­ший пра­во Аму­лий
(Ибо у бра­та отбил власть он, кото­рой вла­дел),
Как при­ка­зал уто­пить близ­не­цов. Но вол­на отбе­жа­ла,
И на сухом бере­гу дети оста­лись лежать.
Вскорм­ле­ны были они моло­ком, как извест­но, зве­ри­ным,
И посто­ян­но еду бро­шен­ным дятел носил.
Не замол­чу я тебя, Ларен­тия, слав­но­го рода
Нянь­ка, а так­же тво­ей помо­щи, Фав­стул-бед­няк.
Честь вам обо­им при­дет, когда Ларен­та­лии сла­вить
Буду я в декаб­ре, меся­це празд­нич­ном здесь.
Три­жды шесть мину­ло лет потом­ству воз­рос­ше­му Мар­са,
И про­би­вал­ся пушок жел­той у них боро­ды.
Паха­рям всем и пас­ты­рям всем помо­га­ли при спо­рах
Илии дети, и всем бра­тья реша­ли дела.
Теши­лись часто они кро­вью хищ­ни­ков, про­ли­той в чаще,
И при­го­ня­ли назад угнан­ных ими коров.
Но лишь услы­ша­ли, кто их роди­тель, они воз­гор­ди­лись
И недо­стой­ным сочли в хижи­нах зва­нье скры­вать.
На смерть ост­рым мечом прон­зил Аму­лия Ромул,
И пре­ста­ре­ло­му вновь деду он цар­ство вер­нул.
Стро­ят­ся сте­ны теперь, но, пока они низ­ки­ми были,
Луч­ше бы, луч­ше бы Рем не пере­пры­ги­вал их!
Вот уже там, где были леса и при­юты овеч­кам,
Город воз­ник; и вещал Веч­но­го горо­да вождь:
«Зако­но­да­тель вой­ны, от кое­го кро­ви счи­та­ют
Был я рож­ден (и готов это сто­крат дока­зать!),
Мы име­ну­ем тебя зачи­на­те­лем рим­ско­го года:
Пер­вый же месяц в году Мар­со­вым будет у нас!»
Ска­за­но — сде­ла­но: назван с тех пор отчим име­нем месяц, —
Честь эта, как гово­рят, богу угод­на была.

Выше всех про­чих богов почи­та­ли в древ­но­сти Мар­са:
Этим воин­ст­вен­ный люд склон­ность к войне пока­зал.
Чтут кек­ро­пиды Пал­ла­ду, миной­цы на Кри­те Диа­ну,
И почи­та­ем Вул­кан на Ипси­пиль­ской зем­ле,
Сла­ву Юноне поют пело­пиды в Мике­нах и Спар­те,
Фав­на в сос­но­вом вен­ке чтут в Мена­лий­ской стране.
В Лации Марс почи­та­е­мым был, как бог все­оруж­ный:
В бра­нях дикий народ видел и силу и честь.
Коль ты досуж, загля­ни в ино­зем­ные меся­це­сло­вы:
Месяц, навер­ное, в них с име­нем Мар­са най­дешь.
Назва­ли так тре­тий месяц аль­бан­цы и пятый — фалис­ки,
А у наро­дов тво­их, Гер­ни­ка, это шестой.
У ари­ций­цев же, как и в сте­нах Теле­го­на высо­ких,
Тот же меся­цев счет, как и в Аль­бан­ской зем­ле.
А у Лав­рен­тов он пятый, деся­тый у эквов суро­вых,
Сле­дом за третьим идет он же у жите­лей Кур.
А у тебя, воя­ка пелигн­ский, как у саби­нов,
Месяц чет­вер­тый уж встарь богу вой­ны посвя­щен.
Ромул же всех пре­взо­шел в поряд­ке это­го сче­та:
Года нача­ло отцу кров­но­му он посвя­тил.
Да и календ в ста­ри­ну не счи­та­лось столь­ко, как нын­че!
На два меся­ца год был поко­ро­че тогда.
Ты побеж­ден­ных наук победив­шим еще не откры­ла,
Гре­ция: хоть и речист, но тру­со­ват твой народ.
Кто был отва­жен в бою, тот и све­дущ был в рим­ской нау­ке,
Кто хоро­шо метал копья, тот был и речист.
Кто о Гиа­дах тогда, иль Пле­ядах Атлан­то­вых ведал,
Иль что меж двух полю­сов вер­тят­ся сво­ды небес;
Что есть Мед­веди­цы две, из кото­рых сидо­няне пра­вят
По Кино­су­ре, ладьи ж гре­ков Гели­ка ведет?
Или что зна­ки небес брат обхо­дит в тече­ние года,
Или что их обе­жит в месяц упряж­ка сест­ры?
Воль­но кру­жи­лись у них целый год без при­смот­ра созвез­дья,
Слы­ли они за богов у неуче­ных людей.
По небу зна­ков тогда бегу­щих вовсе не зна­ли,
Людям были нуж­ней зна­ки их соб­ст­вен­ных войск.
Были из сена знач­ки; это сено они почи­та­ли,
Как почи­та­ем тво­их все мы орлов бое­вых.
Эти мани­п­лы-пуч­ки на шестах при­ве­ше­ны были,
И на мани­п­лы они вой­ско дели­ли свое.
Из-за того, что рас­чет незна­ком был этим невеж­дам,
В сче­те теря­ли они за пяти­ле­тие — год.
Год их кон­чал­ся, когда десять раз луна обер­нет­ся:
Десять счи­та­ли они самым почет­ным чис­лом;
Иль пото­му, что у нас на руках десять паль­цев для сче­та,
Иль что в деся­том все­гда меся­це жены родят,
Иль что десят­ка у нас гра­ни­ца во всех исчис­ле­ньях
И начи­на­ем опять с новой десят­ки мы счет.
Ромул поэто­му счет ста сена­то­ров ввел по десят­кам
И по десят­кам делил пешее вой­ско свое;
В каж­дом ряду вой­ско­вом он ввел такие деле­нья,
Кон­ни­цу так­же свою он на десят­ки раз­бил.
Тици­ев, рам­нов и луце­ров, три изна­чаль­ные три­бы,
Он разде­лил, поло­жив столь­ко же в каж­дой частей.
Это, при­выч­ное всем, чис­ло сохра­нил и в году он,
В этот же срок и жена пла­чет о муже сво­ем.
Не сомне­вай­ся, что встарь началь­ны­ми были кален­ды
Мар­са: это­му ты мно­го свиде­тельств най­дешь.
Лавр, кото­рый весь год хра­нит­ся у фла­ми­нов в доме,
Новым сме­ня­ют и чтут новый лав­ро­вый венок.
Фебо­вым дере­вом тут обви­ва­ют и цар­ские две­ри,
Так же укра­шен в сей день в древ­нюю курию вход,
И, чтобы Веста в лист­ве кра­со­ва­ла­ся веч­но­зе­ле­ной,
Ста­ро­му лав­ру вослед новый несут к оча­гам.
Мало того, и огонь обнов­ля­ют на Реи­ных углях,
И воз­рож­ден­ный очаг с новою силой горит.
Так­же могу я ска­зать, что встарь, в это самое вре­мя
Навер­ня­ка учреж­ден Анны Пере­н­ны был культ.
В эти же самые дни, до вой­ны с веро­лом­ным пуний­цем,
В долж­ность вхо­ди­ли свою и маги­ст­ра­ты у нас.
И, нако­нец, и «квин­тиль», пятый месяц, счи­та­ет­ся так­же
С мар­та, и меся­цы все сче­том отсюда идут.
Пер­вый Пом­пи­лий нашел, что двух меся­цев нам не хва­та­ет, —
Тот, кто был к нам при­веден пря­мо с мас­лич­ных полей;
То ли Само­сец его научил, не одна­жды рож­ден­ный,
То ль, по обы­чаю, он ним­фе Эге­рии внял.
Все же меся­це­слов и потом был неве­рен, покуда
Цезарь не взял на себя труд исправ­ле­нья его.
Бог этот, этот отец тако­го могу­че­го рода,
Не пола­гал этот труд ниже дру­гих сво­их дел.
Ведать он небо хотел, что ему пред­на­зна­че­но было:
Бог не желал нович­ком в дом незна­ко­мый всту­пить.
Сол­неч­ный кру­го­во­рот по две­на­дца­ти зна­кам небес­ным
Точ­но он рас­счи­тал, рас­пре­де­лив его путь.
Он к трем­стам пяти дням шесть­де­сят еще суток доба­вил
Да еще пятую часть вре­ме­ни пол­но­го дня.
Это для года пре­дел, а к каж­до­му пято­му году,
Чтоб довер­шить пол­ноту, лиш­ний при­ба­вил­ся день.

1 мар­та. Кален­ды. Мат­ро­на­лии

«Коль допу­сти­мо пев­цам побуж­де­ния божии ведать, —
А, как мол­ва гово­рит, это поз­во­ле­но им, —
То объ­яс­ни мне, Гра­див, раз муж­ски­ми ты занят дела­ми,
Как полу­чи­лось, что твой празд­ник мат­ро­ны блюдут?»
Так вопро­шал я, и так, сняв шлем, Маворс мне отве­тил,
Не выпус­кая из рук дрот с бое­вым ост­ри­ем:
«Нын­че впер­вые в году меня к мир­ным делам при­зы­ва­ют;
Я — бог вой­ны, и теперь в новый я лагерь иду.
Мне не досад­но идти — мне любо и это: Минер­ве
Нече­го думать, что лишь ей это пра­во дано.
Трудо­лю­би­вый певец латин­ско­го года, узнай ты
То, что жела­ешь узнать, и затвер­ди мой ответ.
Если жела­ешь ска­зать обо всем ты спер­во­на­ча­ла,
Рим был ничто­жен, но был полон вели­ких надежд.
Сте­ны сто­я­ли уже для гряду­ще­го тес­ные люда,
Хоть и каза­лись они слиш­ком обшир­ны­ми встарь.
Если ты спро­сишь, каков дво­рец был наше­го сына,
На трост­ни­ко­вый взгля­ни кры­тый соло­мою дом.
Здесь на соло­мен­ной он по ночам забы­вал­ся под­стил­ке,
С это­го ложа сумев богом взой­ти в небе­са.
Рим­ляне были тогда дале­ко уже по све­ту слав­ны,
Но не звал­ся сре­ди них све­к­ром иль мужем никто.
Бед­ных супру­гов себе не бра­ли сосед­ки-богач­ки,
И забы­ва­ли, что в них тоже течет моя кровь.
Стыд­но каза­лось и то, что живут они с овца­ми в стой­лах
И что немно­го у них пахот­ной было зем­ли.
С рав­ны­ми схо­дят­ся все: и пти­цы, и дикие зве­ри,
Даже змея, чтоб родить, ищет дру­гую змею;
И с ино­зем­ца­ми в брак всту­пать воз­мож­но, но чтобы
С рим­ля­ни­ном заклю­чить брак, не нашлось ни одной.
Я огор­чал­ся: «Я дал роди­тель­ский нрав тебе, Ромул:
То, чего про­сишь, ска­зал, даст тебе соб­ст­вен­ный меч».
Празд­ни­ка Кон­са канун. Что слу­чи­лось, Конс тебе ска­жет
В день, когда и ему будешь ты пес­ни сла­гать.
Куры и с ними все те, кто был оскорб­лен, воз­му­ти­лись:
В пер­вый раз на зятьев све­к­ры с ору­жьем пошли.
Мно­го похи­щен­ных жен мате­ря­ми уже назы­ва­лось:
Слиш­ком уж дол­го вой­на меж­ду соседя­ми шла.
Схо­дят­ся жены во храм, меж собой сго­во­рив­шись, Юно­ны,
И невест­ка моя сме­ло им всем гово­рит:
«Все оди­на­ко­во мы захва­че­ны (нече­го спо­рить),
Но не долж­ны забы­вать долж­но­го нашей семье.
Бить­ся гото­вы вой­ска: здесь муж, там отец при ору­жье,
Сами долж­ны мы решить, кто нам доро­же из них,
Надо ли вдо­ва­ми стать, иль сирота­ми нам оста­вать­ся;
Если хоти­те, подам сме­лый и чест­ный совет».
Подан был этот совет: они по пле­чам рас­пу­сти­ли
Воло­сы и, обла­чась в скорб­ное пла­тье, сто­ят.
Были гото­вы вой­ска и на смерть идти, и сра­жать­ся,
Жда­ли, чтоб голо­сом труб подан был бит­вен­ный знак, —
Вдруг меж отцов и мужей пле­нен­ные бро­си­лись жены,
На руки взяв­ши детей — бра­ка бес­цен­ный залог.
До середи­ны они добе­жав роко­во­го им поля,
Пали, коле­ни скло­нив, куд­ри рас­ки­нув­ши в прах,
И, точ­но бы по чутью, все вну­ки с лас­ко­вым кри­ком
Кину­лись к дедам сво­им руч­ка­ми их обни­мать:
«Дедуш­ка», — дети кри­чат, впер­вые дедов увидя;
Кто и кри­чать не умел, тех застав­ля­ли кри­чать.
Ярость про­па­ла, и вот, мечи свои побро­сав­ши,
Руки зятьям пода­ют све­к­ры, а све­крам зятья.
Дочек лас­ка­ют отцы, а деды на щит под­ни­ма­ют
Вну­ков и этим щиту луч­шую ношу дают.
Вот поче­му этот день, день празд­ни­ка в эти кален­ды,
Столь зна­ме­на­те­лен стал для эба­лий­ских мат­рон,
Иль пото­му, что они, не пуга­ясь мечей обна­жен­ных,
Силою соб­ст­вен­ных слез сме­ло пре­сек­ли вой­ну,
Или что Илию я счаст­ли­вою мате­рью сде­лал,
Жены блюдут этот день и почи­та­ют его.
В эту же пору зима нако­нец уме­ря­ет свой холод
И про­па­да­ют сне­га, тая от солн­ца лучей,
А на дере­вьях вновь раз­рас­та­ет­ся све­жая зелень,
И набу­ха­ют опять поч­ки на неж­ных вет­вях,
Скры­тые дол­го во тьме, под­ни­ма­ют­ся тра­вы на воздух,
Тай­ный путь нахо­дя в поч­ве про­стор­ных полей,
Вновь пло­до­род­на зем­ля, и скот зарож­да­ет­ся новый,
Пти­цы в сучьях дерев гнезда сви­ва­ют себе.
Жены латин­ские чтут пло­до­твор­ное вре­мя закон­но:
Это пора их борь­бы да и моль­бы за при­плод.
Сверх того: там, где дер­жал рим­ский царь неусып­ную стра­жу,
На Эскви­лин­ском хол­ме, как он зовет­ся теперь,
Сно­ха­ми был воз­веден латин­ски­ми храм в честь Юно­ны,
А зало­жи­ли его в этот же, пом­нит­ся, день.
Что мне тебя утом­лять, исчис­ляя дру­гие при­чи­ны?
То, что желал ты узнать, ясно ты видишь уже.
Любит ведь жен моя мать, любят мать мою рим­ские жены:
Вот поче­му эту честь мне вме­сте с ней возда­ют».
Чти­те боги­ню цве­та­ми! Цве­ты желан­ны богине!
Неж­ным цве­точ­ным вен­ком все обви­вай­те чело.
Так гово­ри­те: «Ты нам, Луци­на, свет жиз­ни откры­ла»,
Так умо­ляй­те: «Ты нам муки родов облег­чи».
А коль бере­мен­на ты, умо­ляй, воло­са рас­пу­стив­ши:
«Дай мне без боли родить плод мой, что я понес­ла».

1 мар­та. Шест­вие Сали­ев

Кто мне рас­ска­жет теперь, поче­му, Маму­рия сла­вя,
Мар­са боже­ст­вен­ный щит Салии с пеньем несут?
Ним­фа, хра­ня­щая пруд и рощу Диа­ны, поведай!
Ним­фа, Нумы жена, к дей­ствам тво­им я при­шел.
В доле Ари­ции есть укры­тое лесом тени­стым
Озе­ро, с древ­них вре­мен быв­шее местом свя­тым.
В нем сокрыт Иппо­лит, вож­жа­ми рас­тер­зан­ный коней, —
Ныне туда ника­ким досту­па нет лоша­дям.
Вдоль заго­ро­док висят, закры­вая повсюду их, лен­ты,
И бла­го­дар­ность богам дос­ки гла­сят со сте­ны.
Факе­лы жены в вен­ках за сво­их испол­не­нье жела­ний
Часто при­но­сят сюда, в горо­де их запа­лив.
Бег­лые цар­ст­ву­ют здесь, пред­ше­ст­вен­ни­ков уби­вая,
А победив­ший царя так­же быва­ет убит.
Ключ, еле слыш­но жур­ча, каме­ни­стым рус­лом убе­га­ет;
Часто я пил из него, толь­ко по малым глот­кам.
Воду стру­ит Эге­рия в нем, любез­ная Музам,
Быв­шая Нуме женой и руко­вод­ст­вом ему.
Пер­вым делом все­гда гото­вых сра­жать­ся кви­ри­тов
Надо зако­ном смяг­чить было и стра­хом богов.
Тут-то зако­ны даны, чтоб силь­ней­ший не мог свое­во­лить
И соблюдал бы все­гда дедов свя­щен­ный завет;
Дикость про­хо­дит, силь­ней ору­жья ста­но­вит­ся пра­во,
Совест­но бить­ся теперь в меж­до­усоб­ной борь­бе;
Вся­кий, кто зол, увидя алтарь, себя укро­ща­ет,
Пол­бу соле­ную в дар вме­сте с вином при­но­ся.
Вот Гро­мо­вер­жец из туч баг­ро­вым пла­ме­нем брыз­жет
И после бур­ных дождей свод осу­ша­ет небес;
Чаще ни разу еще не пада­ли мол­нии с неба:
В ужа­се царь, у тол­пы стра­хом объ­яты серд­ца.
«Не опа­сай­ся, — царю гово­рит боги­ня, — ты мол­ний:
Гроз­ный Юпи­тер свой гнев может на милость сме­нить.
Пиком и Фав­ном тебе будет пере­дан чин искуп­ле­нья,
Оба они боже­ства, вер­ные Рим­ской зем­ле.
Но непо­кор­ны они: заклю­чи, уло­вив их, в око­вы».
И объ­яс­ня­ет она, как их воз­мож­но сми­рить.
Под Авен­ти­ном была дубо­вая тем­ная роща;
Толь­ко загля­нешь в нее, ска­жешь ты: «Здесь боже­ство!»
Там на лугу из-под мхом зеле­ным оброс­ше­го кам­ня
Тихо стру­ил­ся ручей веч­но теку­щей воды.
Не пил, пожа­луй, никто из него, кро­ме Фав­на и Пика.
Нума при­хо­дит, ручью в жерт­ву при­но­сит овцу
И с бла­го­вон­ным вином он ста­вит пол­ные куб­ки,
Сам же со сви­той сво­ей скрыть­ся в пеще­ру идет.
К стру­ям при­выч­ным туда боже­ства лес­ные при­хо­дят
И уто­ля­ют свою жаж­ду обиль­ным вином.
Одоле­ва­ет их сон; из про­хлад­ной пеще­ры выхо­дит
Нума и сон­ные их пута­ет руки узлом.
Толь­ко просну­лись они, как сей­час же пыта­ют­ся узы
Сбро­сить, но креп­че еще бью­щих­ся вяжут узлы.
Нума тогда гово­рит: «Лес­ные боги, про­сти­те:
Знай­те, что нет ника­ких замыс­лов злых у меня;
Толь­ко открой­те мне, как мне угро­зы мол­ний избег­нуть?»
Нуме ж в ответ гово­рит Фавн, потря­сая рога:
«Мно­го­го про­сишь, но мы открыть эти тай­ны не сме­ем;
Мы боже­ства, но у нас все ж огра­ни­че­на власть.
Боги рав­нин мы, и власть наша лишь до вер­ши­ны дохо­дит
Гор, а Юпи­тер сво­ей мол­нией пра­вит один.
Само­сто­я­тель­но ты не в силах све­сти его с неба,
Но, может быть, и сведешь с помо­щью нашей его».
Фавн так ска­зал; тако­во было так­же и мне­ние Пика:
«Путы, одна­ко, сни­ми с нас эти, — Пик гово­рит. —
Будет Юпи­тер у нас, при­тя­ну­тый нашим искус­ст­вом;
В этом я клясть­ся готов Стик­сом угрю­мым тебе!»
Что они сде­ла­ли тут и как без оков закли­на­ли,
И как Юпи­тер сведен с тро­на небес­но­го был,
Людям зака­за­но знать: я пою о доз­во­лен­ном толь­ко
И лишь о том, что пев­цу мож­но откры­то ска­зать.
С неба, Юпи­тер, тебя они вызы­ва­ют, и ныне
«Вызван­ным с неба» зовут при воз­ло­же­нии жертв.
Ведо­мо, что сотряс­лись вер­хуш­ки лесов Авен­ти­на
И что Юпи­те­ра гнет зем­лю заста­вил осесть.
Серд­це тре­пе­щет царя, ни кро­вин­ки во всем его теле,
И воло­са у него дыбом вста­ют над челом.
Толь­ко опом­нил­ся он, как вос­клик­нул: «Подай нам от мол­ний
Доб­рое сред­ство, отец и пове­ли­тель богов,
Еже­ли чистой рукой тебе мы дары воз­ла­га­ем,
И бла­го­чест­но язык наш умо­ля­ет тебя!»
Бог бла­го­склон­но кив­нул, но дву­смыс­лен­ной речью сокрыл он
Прав­ду и тем напу­гал мужа, туман­но ска­зав:
«Голо­ву ты отсе­ки!» Но царь: «Под­чи­ним­ся, — отве­тил, —
На ого­ро­де моем голо­ву луку сне­сем!»
Бог: «Чело­ве­ку!» — ска­зал, а царь: «Воло­са его дер­ни!»
«Душу!» — потре­бо­вал бог, Нума ж: «Вот рыбью возь­ми!»
Бог, улыб­нув­шись, ска­зал: «Вот тебе и защи­та от мол­ний!
С богом бесе­ду вести, пра­во, досто­ин ты, муж.
Зав­тра, как толь­ко свой лик нам явит пол­но­стью Кин­фий,
Я обе­щаю тво­ей вла­сти дать вер­ный залог».
Мол­вил, и гро­ма удар раздал­ся, когда он под­нял­ся
К небу, и бога молить Нума остал­ся один.
Радост­но царь обо всем поведал, вер­нув­шись, кви­ри­там,
Те же не могут никак сра­зу пове­рить ему.
«Все вы пове­ри­те мне, коль за сло­вом после­ду­ет дело, —
Царь тогда гово­рит, — так при­готовь­те же слух!
Знай­те, как толь­ко свой лик нам явит зав­траш­ний Кин­фий,
Вла­сти Юпи­тер моей всем нам даст вер­ный залог».
Все, сомне­ва­ясь, ушли, обе­ща­ние кажет­ся даль­ним;
Хочешь не хочешь, а ждать надоб­но ново­го дня.
Заин­де­ве­ла зем­ля, оро­шен­ная све­жей росою,
А у поро­га царя вот уж тол­пит­ся народ.
Вышел царь и вос­сел посредине кле­но­во­го тро­на.
Не пере­чис­лить людей, мол­ча сто­яв­ших кру­гом.
Толь­ко лишь Феб на самом краю око­е­ма явил­ся,
Завол­но­ва­ли­ся все, страх и надеж­ду тая.
Голо­ву Нума покрыв бело­снеж­ным пла­том, под­нял­ся,
Дла­ни, какие богам ведо­мы были, воздел
И воз­гла­сил: «Насту­пил срок сули­мо­го дара, Юпи­тер,
Дай убедить­ся теперь в том, что ты мне обе­щал».
Солн­це при этих сло­вах взо­шло пол­ным кру­гом на небе, —
Гром­кий гро­хот потряс весь над зем­лей небо­свод:
Три­жды бог про­гре­мел и сверк­нул из без­об­лач­ной выси, —
Чудо! Но я гово­рю прав­ду, поверь­те вы мне.
Нача­ло небо тогда раз­вер­зать­ся от само­го вер­ха;
Вме­сте с вождем под­ня­ла очи свои вся тол­па.
Вот, кру­жась на вет­ру и тихонь­ко наземь спус­ка­ясь,
Пада­ет щит; а из толп кри­ки взле­та­ют до звезд!
Царь под­ни­ма­ет сей дар, заклав пред­ва­ри­тель­но тел­ку,
Шея какой нико­гда рань­ше не зна­ла ярма;
Дар этот был без­упреч­ным щитом, округ­лым и глад­ким,
Ни одно­го угла ост­ро­го не было в нем.
Пом­ня, что щит сей упал зало­гом судь­бы государ­ства,
Он хит­ро­ум­но еще к муд­рой улов­ке при­бег:
Точ­но таких же щитов при­ка­зал он несколь­ко сде­лать
Так, что нель­зя отли­чить было бы их от него.
Эту работу он дал Маму­рию. Тот был изве­стен
Как без­упреч­ный куз­нец, чест­но­стью слав­ный сво­ей.
Щед­рый Нума ска­зал: «За работу тре­буй награ­ды
Ты, какой хочешь, а я с радо­стью все опла­чу!»
Сали­ям эти щиты, «пры­гу­нам», были розда­ны, — так их
Назва­ли, ибо они с пляс­кою гим­ны поют.
Мол­вил Маму­рий: «Пус­кай моя сла­ва мне будет награ­дой,
А мое имя все­гда в гим­нах да будет зву­чать!»
Вот пото­му-то жре­цы, по ста­рин­но­му им заве­ща­нью,
Сла­вят Маму­рия днесь, вос­по­ми­ная его.
Девуш­ка, свадь­бу отсрочь, хоть вы и торо­пи­тесь оба:
В малой отсроч­ке теперь радость боль­шую най­дешь.
К бит­вам ору­жье ведет, а бит­вы про­тив­ны супру­гам;
Спря­чут ору­жье — для вас будет при­ме­та к доб­ру.
В эти ведь дни и жене жре­ца Юпи­те­ра долж­но
Воло­сы не уби­рать и непри­че­сан­ной быть.

3 мар­та

В третью меся­ца ночь, когда заго­ра­ют­ся звезды,
С неба ухо­дит одна Рыба из звезд-близ­не­цов.
Две их: к Авст­ру бли­же одна, к Акви­ло­ну дру­гая:
Имя каж­дой из них ветер бли­жай­ший дает.

5 мар­та

Лишь оро­сят­ся жены Тифо­на румя­ные щеки,
Пято­го в меся­це дня утро являя зем­ле,
Тут и Мед­веди­цы страж, лен­тяй Воло­пас, погру­жать­ся
В море начнет, ухо­дя от испы­ту­ю­щих глаз.
Но Вино­гра­дарь еще не уйдет! Откуда назва­нье
Этой звезды, я тебе в крат­ких сло­вах объ­яс­ню:
Юный Ампел, гово­рят, рож­ден­ный сати­ром и ним­фой,
На исма­рий­ских горах Вак­ха воз­люб­лен­ным был.
Вакх пода­рил ему грозд, на вет­ках вяза висев­ший;
Эта лоза до сих пор маль­чи­ка имя несет.
Яго­ды этой лозы сры­вая, упал и раз­бил­ся
Маль­чик, но Либер его, пав­ше­го, к звездам воз­нес.

6 мар­та

В день же шестой, когда Феб вос­хо­дит по кру­чам Олим­па
Из оке­а­на в эфир на кры­ло­но­гих конях, —
Вы, кото­рые чти­те тай­ник цело­муд­рен­ной Весты,
Славь­те ее и в огне жги­те свя­той фими­ам.
К чести без­мер­ной сво­ей (а чем боль­ше сла­вить­ся мог он?)
Цезарь пон­ти­фи­ка честь с это­го дня полу­чил.
Веч­ным горят огнем веле­ния веч­ные ныне
Цеза­ря: вла­сти его, видишь, зало­ги сошлись!
Трои былой боже­ства, носи­те­ля слав­ное бре­мя,
Коим Эней сбе­ре­жен неко­гда был от вра­гов!
Отпрыск Энея, как жрец, блюдет род­ные свя­ты­ни;
Ты ж бла­го­склон­но хра­ни, Веста, род­но­го гла­ву!
Ясно пыла­ют огни под охра­ной свя­щен­ной дес­ни­цы:
Неуга­си­мо живи, пла­мя, и с пла­ме­нем — вождь!

7 мар­та. Ноны

Зна­ком отме­чен одним день мар­тов­ских нон. Пола­га­ют,
Что меж двух рощ посвя­щен храм Ведий­о­ва в сей день.
Ромул высо­кой сте­ной окру­жил здесь дере­вья, ска­зав­ши:
«Вся­кий сюда убе­гай, здесь ты огра­ду най­дешь».
О, сколь из жал­ких начал вели­чие рим­ское вста­ло!
Как неза­вид­на была эта тол­па в ста­ри­ну!
Чтобы, одна­ко, тебе имя бога не было чуж­дым,
Знай, кто сей бог и зачем он назы­ва­ет­ся так.
Это Юпи­тер-юнец: погляди на лицо моло­дое,
На руку глянь — ника­ких мол­ний не дер­жит она.
Толь­ко когда на Олимп посяг­ну­ли Гиган­ты, Юпи­тер
Мол­нии взял, а дотоль он без ору­жия был.
Новы­ми Осса зажглась огня­ми, а выше над Оссой
Весь запы­лал Пели­он и утвер­дил­ся Олимп.
Рядом сто­ит и Коза: гово­рят, бога ним­фы вскор­ми­ли
Крит­ские; эту козу юный Юпи­тер сосал.
К име­ни я обра­щусь. Назы­ва­ют «вегран­ди­ей» пол­бу
Ран­нюю жите­ли сел, всхо­ды же «вес­кой» зовут.
Коль тако­во зна­че­ние «ве», назо­вем Ведий­о­вом
Юно­го бога, какой после Юпи­те­ром стал.

Возду­ха лишь сине­ву усе­ет звезда­ми небо,
Выю увидишь коня, что из Гор­го­ны воз­ник.
Выпрыг­нул он, гово­рят, из отруб­лен­ной шеи Меду­зы,
Кро­вью обрыз­га­на вся кон­ская гри­ва была.
Над обла­ка­ми несясь, средь звезд бле­стя­щих он ска­чет:
Поч­ва ему небе­са, кры­лья шумят вме­сто ног.
Он заку­сил уди­ла, него­дуя, впер­вые уста­ми,
Лег­ким уда­ром копыт воды Аонии взрыв.
На небе­сах он живет, по кото­рым парил он на кры­льях,
Все­ми пят­на­дца­тью там звезда­ми ярко бле­стя.
С ночи при­хо­дом узришь пред собою ты в небе Коро­ну
Кнос­са. Тесея виной ста­ла боги­ней она.
Клят­во­пре­ступ­ник супруг был сме­нен Ари­ад­ной на Вак­ха,
И путе­вод­ную нить взяв­ший поки­нул жену.
Раду­ясь бра­ку, она: «Что как дев­ке мне пла­кать? — ска­за­ла, —
Мне же на поль­зу теперь этот обман послу­жил!»
Либер меж тем победил индий­цев народ воло­са­тый
И от восточ­ных кра­ев мно­го богат­ства при­нес;
Но меж­ду плен­ниц, собой пре­крас­ных, одна поко­ри­ла
Вак­ха кра­сою; она доче­рью цар­ской была.
Пла­ча, бро­ди­ла тогда Ари­ад­на по бере­гу моря
И, не при­брав воло­са, так гово­ри­ла себе:
«Сно­ва вни­май­те моим вы жало­бам, вол­ны мор­ские!
Сно­ва впи­вай ты мои сле­зы, при­бреж­ный песок!
Я гово­ри­ла: “Ты лжец и обман­щик, Тесей веро­лом­ный!”
Нет его боль­ше, но стал тем же пре­ступ­ни­ком Вакх.
Я и теперь закри­чу: “Муж­чи­нам не верь­те вы, девы!”
С име­нем толь­ко дру­гим сно­ва обман­щик со мной.
О, если б доля моя окон­чи­лась, как начи­на­лась,
И уже боль­ше в живых я не была бы теперь!
Либер, зачем ты меня на пес­ке, гото­вую к смер­ти,
Спас? Я мог­ла бы тогда отго­ре­вать навсе­гда.
Легок ты, Вакх, как листы, что вис­ки твои окру­жа­ют
Зеле­нью, познан ты мной толь­ко на муку мою!
Не рас­ша­тал ли ты, Вакх, наше креп­кое брач­ное ложе,
Если любов­ни­цу взял ты у меня на гла­зах?
Где твоя вер­ность? Увы, где все твои брач­ные клят­вы?
О я, несчаст­ная! Что мне о тебе вспо­ми­нать?
Ты мне Тесея винил, ковар­ным его назы­вая:
Сам посуди, посту­пил ты не гнус­нее ль его?
Пусть же об этом никто не зна­ет, стра­дать буду мол­ча,
Чтоб о позо­ре моем новом мол­ва не пошла!
Толь­ко б Тесей не узнал и на радость себе не поду­мал,
Что сото­ва­ри­щем ты стал в пре­ступ­ле­нье его!
Мнит­ся, любов­ни­цу он пред­по­чел мне, смуг­лян­ке — белян­ку:
Пусть поблед­не­ют мои так же тогда и вра­ги!
Что же, одна­ко? Тебе она с тем­ною кожей милее.
Оста­но­вись! Не сквер­ни божьих объ­я­тий сво­их.
Верен будь, Вакх, и не смей любов­ни­цу вер­ной супру­ге
Пред­по­чи­тать, а тебя я полю­би­ла навек.
Бык мою мать поко­рил пре­крас­ный сво­и­ми рога­ми,
Ты же меня: мне любовь — мука, а мате­ри — срам.
Да не вредит мне любовь: ведь тебе она, Вакх, не вреди­ла,
Коль при­зна­вал­ся ты сам, что пла­ме­не­ешь ко мне.
Не изу­мись, что и я пла­ме­нею; в огне порож­ден был
Ты, гово­рят, и отец спас тебя сам из огня.
Вот я, кому столь­ко раз обе­щал ты небес­ные выси;
Горе мне! Что за дары мне вме­сто неба даны!»
Смолк­ла. Вни­мал уж дав­но ее этим жало­бам горь­ким
Либер и сле­дом за ней, может быть, шел по пес­ку.
Сжал он в объ­я­тьях ее, поце­лу­я­ми сле­зы ей сушит
И гово­рит: «Поле­тим в небо со мною вдво­ем!
Ты мне супру­га, моим ты име­нем назва­на будешь,
С этой поры ты уже Либе­рой ста­нешь моей;
Будет на память о том неиз­мен­но с тобою Коро­на:
Что дал Вене­ре Вул­кан, то она дарит тебе».
Ска­за­но — сде­ла­но: он обра­ща­ет вен­ца девять лалов
В звезды, и ярко горит в небе венец золо­той.

14 мар­та. Экви­рии

После того как шесть раз всплы­вет и сно­ва потонет
Тот, кто на быст­рой оси дви­жет румя­ные дни,
Вновь экви­рий­ских коней ты увидишь на поле зарос­шем,
Где омы­ва­ет края суши изви­ли­стый Тибр.
Если ж, одна­ко, вода надол­го задер­жит­ся в поле,
Пылью покры­тый тогда Целий послу­жит коням.

15 мар­та. Иды

В иды мы празд­ну­ем день тор­же­ст­вен­ный Анны Пере­н­ны
Неда­ле­ко от тво­их, Тибр-чуже­зе­мец, бре­гов.
Тол­пы наро­да идут и здесь, рас­тя­нув­шись на трав­ке,
Пьет и в обним­ку лежит каж­дый с подруж­кой сво­ей.
Мно­гие — пря­мо под небом, немно­гие — ста­вят палат­ки,
Иль из зеле­ных вет­вей стро­ят себе шала­ши,
Иль вме­сто твер­дых стол­бов трост­ни­ки они в зем­лю вты­ка­ют
И покры­ва­ют потом свер­ху одеж­да­ми их.
Солн­цем они и вином разо­гре­тые пьют за здо­ро­вье,
Столь­ких желая годов, сколь­ко кто чаш осу­шил.
Здесь ты най­дешь и таких, кто выпьет и Несто­ра годы,
Жен­щин най­дешь, что года даже Сивилл пере­пьют.
Песен­ки так­же поют, каким научи­лись в теат­рах,
Сопро­вож­дая сло­ва воль­ным дви­же­ни­ем рук,
И хоро­во­ды ведут неук­лю­жие, выпив, подруж­ки,
И, рас­пу­стив воло­са, пля­шут в нарядах сво­их.
А воз­вра­ща­ясь, идут, споты­ка­ясь, тол­пе на поте­ху,
И назы­ва­ет тол­па встреч­ных счаст­лив­ца­ми их.
Видел недав­но я там (ну как про такое не вспом­нить!):
Пья­ная баб­ка бре­ла, пья­но­го мужа вела.
Но так как мно­го идет о богине сей вздор­ных ска­за­ний,
То ника­ких не хочу басен о ней я скры­вать.

Пла­мя горе­ло люб­ви в Дидоне несчаст­ной к Энею,
Пла­мя сжи­га­ло ее и на кост­ре роко­вом.
Пепел был собран ее, над хол­мом же на мра­мо­ре над­пись,
Что сочи­ни­ла она при смер­ти, крат­ко гла­сит:
«Подал Дидоне Эней и меч, и повод для смер­ти;
Пала Дидо­на, себя соб­ст­вен­но­руч­но убив».
Нумиды мчат­ся, спе­ша поло­нить без­за­щит­ное цар­ство,
Ярба, неисто­вый мавр, овла­де­ва­ет двор­цом.
И гово­рит, не забыв, сколь­ко раз был он пре­зрен Элис­сой:
«Вот я, отверг­ну­тый ей, в брач­ном покое ее!»
Все врас­сып­ную бегут тирий­цы, точ­но как пче­лы,
Сами не зная, куда им без цари­цы лететь.
Три­жды на обмо­лот ухо­ди­ли с полей уро­жаи,
И моло­дое вино три­жды вли­ва­лось в чаны:
Изгна­на Анна; она покида­ет сест­ри­ны сте­ны,
Пла­ча, но рань­ше сест­ре долж­ный почет возда­ет.
Льет бла­го­во­нья она со сле­за­ми на прах ее неж­ный
И состри­га­ет свои с маков­ки воло­сы ей.
Три­жды «про­сти» гово­рит и три­жды к устам при­жи­ма­ет
Пепел, и кажет­ся ей: в нем она видит сест­ру.
Спут­ни­ков бег­ства най­дя и корабль, она в море ухо­дит,
Видя с кор­мы за собой милые сте­ны сест­ры.
Неда­ле­ко от пустой Коси­ры есть ост­ров бога­тый
Мели­та, воды его моря Ливий­ско­го бьют.
Анна стре­мит­ся туда, наде­ясь на госте­при­им­ство
Дав­нее Бат­та царя и на богат­ства его.
Он же, узнав о судь­бе, сестер обе­их постиг­шей,
«Эта зем­ля, гово­рит, как ни мала, вся твоя».
Госте­при­им­ство свое до кон­ца он довел бы, одна­ко
Поосте­рег­ся и он Пиг­ма­ли­о­но­вых сил.
Два­жды уже обо­шло созвездия солн­це, и тре­тий
Год шел, как Анне при­шлось сно­ва в изгна­нье идти:
Брат угро­жа­ет вой­ной, а царь, нена­видя сра­же­нья,
«Анна, беги, гово­рит, здесь ведь тебе не спа­стись!»
Пови­но­ва­лась она и вве­ря­ет­ся вет­ру и вол­нам:
Брат по жесто­ко­сти ей моря любо­го страш­ней.
У каме­ни­стой реки — Кра­ти­да, обиль­но­го рыбой,
Есть местеч­ко; его Каме­рой люди зовут.
Путь туда был неда­лек: рас­сто­я­ние было все­го лишь
В девять раз боль­ше, чем вдаль камень летит из пра­щи.
Сра­зу же парус опал и толь­ко поло­щет­ся вет­ром.
«Надо, — моряк объ­явил, — здесь нам на вес­лах идти!»
Но лишь они собра­лись, убрав пару­са, подви­гать­ся,
Как нале­тел на кор­му бур­но­го Нота порыв:
В море несет­ся корабль, и не в силах уже кора­бель­щик
Им управ­лять, а из глаз вовсе ухо­дит зем­ля.
Вол­ны взды­ма­ет со дна мор­ская пучи­на, и вла­гой
В пене седой до кра­ев тону­щий полон корабль.
С вет­ром бороть­ся нев­мочь, и корм­чий не в силах бразда­ми
Пра­вить, и помо­щи ждет лишь от обе­тов богам.
По морю носят теперь фини­ки­ян­ку взду­тые вол­ны,
Мок­рой одеж­дой она скры­ла лицо и гла­за;
В пер­вый раз назы­ва­ет сест­ра Дидо­ну счаст­ли­вой,
Как и всех жен, чьи тела скры­ты уже под зем­лей.
Вет­ра могу­чий порыв на Лав­рент­ский выбро­сил берег
Суд­но, и гибнет оно, выки­нув на зем­лю всех.
Меж­ду тем бла­го­чест­ный Эней и дочь и дер­жа­ву
Взял от Лати­на-царя, слив­ши народ и народ.
Шел он тогда с Аха­том вдво­ем по при­да­но­му бре­гу,
Шел боси­ком, нико­го в спут­ни­ки боль­ше не взяв,
И увидал, не пове­ря себе, бреду­щую Анну,
И пора­зил­ся: зачем в Лаций яви­лась она?
Но в это вре­мя Ахат вос­клик­нул: «Анна ведь это!»
Имя свое услы­хав, взор под­ни­ма­ет она.
Что же ей делать? Бежать? Но куда? Не под зем­лю ли скрыть­ся?
Участь несчаст­ной сест­ры видит она пред собой.
Чув­ст­вуя это, ска­зал ей, дро­жа­щей, герой кифе­рей­ский
(Пла­чет, одна­ко, и он, вспом­нив, Элис­са, тебя):
«Анна, кля­нусь я зем­лей, в кото­рой, как зна­ешь сама ты,
Боль­шее сча­стье подать мне обе­ща­ла судь­ба,
И боже­ства­ми кля­нусь, ново­се­ла­ми это­го края,
Что уко­ря­ли меня за про­мед­ле­нье в пути, —
Смер­ти ее я не ждал, кон­чи­ны ее не стра­шил­ся!
Горе мне! Сме­лость ее неве­ро­ят­на была.
Не поми­най! Я видел ее недо­стой­ные тела
Раны, когда я дерз­нул в Тар­та­ра область вой­ти.
Ты же, коль в наши края по сво­ей ли воле иль волей
Бога яви­лась, при­ми госте­при­им­ство мое!
Мно­го я дол­жен тебе, а более дол­жен Элис­се:
Будешь мила мне сама, будешь мила по сест­ре».
Верит она (на него одно­го лишь имея надеж­ду)
И о ски­та­ньях сво­их все рас­ска­за­ла ему.
Толь­ко вошла она в дом в сво­ем оде­я­нье тирий­ском,
Начал Эней гово­рить (все осталь­ные мол­чат):
«После кораб­ле­кру­ше­нья спа­сен я был ею, супру­га,
Долг, Лави­ния, мой ты упла­тить ей долж­на.
Родом из Тира она, ее цар­ство в Ливии было,
Я умо­ляю: ее ты как сест­ру полю­би».
Все обе­ща­ла ему Лави­ния лжи­во, а рану
Мол­ча снес­ла и свою ярость сокры­ла в душе.
Видя дары, при­но­си­мые Анне откры­то, счи­та­ла,
Что есть и мно­го дру­гих, скры­тых тай­ком от нее.
Но не реши­ла еще, что ей делать; как фурия, злит­ся,
Коз­ни гото­вит и ждет смер­ти, но лишь ото­мстив.
Ночь насту­пи­ла. Пред ложем сест­ры пока­за­лась Дидо­на:
Кровь запек­лась у нее в спу­тан­ных кос­мах волос.
И гово­рит: «Убе­гай из зло­ве­ще­го это­го дома!»
Вет­ра порыв про­шу­мел, скрип­ну­ла жалоб­но дверь.
Анна вско­чи­ла и вот из окна невы­со­ко­го в поле
Пры­га­ет: пре­одо­лел страх нере­ши­мость ее.
В ужа­се быст­ро бежит, рубаш­ку не под­вя­зав­ши,
Точ­но пуг­ли­вая лань, голос услы­шав вол­ков.
Тут-то ее и объ­ял рого­нос­ный Нуми­ций вол­ною,
Тут-то ее он и скрыл в заво­дях зыб­ких сво­их.
Всюду меж тем по полям сидо­нян­ку ищут и гром­ко
Кли­чут: на поч­ве вид­ны ног отпе­чат­ки ее.
На побе­ре­жье при­шли; следы на пес­ке увида­ли;
Смолк поток и затих, зная вину за собой;
И зазву­ча­ли сло­ва: «Я — Нуми­ция тихо­го ним­фа:
Вы назы­вай­те меня Анна Пере­н­на теперь».
Тот­час устро­и­ли пир на полях, по кото­рым бро­ди­ли,
И, поздрав­ляя себя, вво­лю все пьют в этот день.

Так­же счи­та­ют ее и Луною, что год завер­ша­ет,
Или Феми­дою, иль тел­кой Ина­хо­вой чтут;
Есть и такие, кто видят в тебе Атлан­то­ву ним­фу,
Ним­фу, что пода­ла пер­вый Юпи­те­ру корм.
Я и еще рас­ска­жу, что дошло до наше­го слу­ха, —
Прав­до­по­до­бен вполне будет об этом рас­сказ.
Древ­ний про­стой народ, не имев­ший защи­ты в три­бу­нах,
Бег­ство пред­при­нял, уйдя к высям Свя­щен­ной горы;
Недо­ста­ва­ло уже ему пищи, с собой при­не­сен­ной,
Не было хле­ба, какой люди обыч­но едят.
Из при­го­род­ных Бовилл ока­за­лась там некая Анна:
Бед­ной ста­ру­хой она, но хло­пот­ли­вой была.
Лег­ким плат­ком повя­зав свои поседев­шие косы,
Всем напек­ла пиро­гов сель­ских дро­жа­щей рукой.
Ими она с пылу, с жару народ поут­ру наде­ля­ла:
Всем она ста­ла мила за бла­го­де­тель­ный труд.
И когда мир насту­пил, изва­я­нье воз­двиг­ли Пере­н­ны
В память о том, как спас­ла Анна голод­ный народ.
Мне оста­ет­ся еще объ­яс­нить зазор­ные пес­ни
Деву­шек: вме­сте сой­дясь, срам­но они голо­сят.
Новой боги­ней уже ста­ла Анна; Гра­див к ней под­хо­дит
И, отведя ее, так на ухо ей гово­рит:
«В меся­це будут моем со мной вме­сте тебе покло­нять­ся:
Очень наде­юсь теперь я на под­держ­ку твою.
Бог вой­ны, о богине вой­ны я пылаю Минер­ве:
Жжет меня страсть, и дав­но рану в груди я ношу.
Сде­лай, чтоб мы, столь схо­жи трудом, сли­лись воеди­но:
Это доступ­но тебе, милой ста­руш­ке, вполне».
Выслу­шав бога, ему она в шут­ку помочь обе­ща­лась,
Глу­пой надеж­дой его изо дня в день все томя.
Все при­ста­вал он, и вот шеп­ну­ла она: «Все гото­во,
Вре­мя при­шло: на мои прось­бы скло­ни­лась она».
Верит любов­ник. Чер­тог готов уже брач­ный, всту­па­ет
Анна, фатою лицо, буд­то неве­ста, закрыв.
Марс уж готов цело­вать; но вдруг узна­ет он Пере­н­ну!
Бог оду­ра­чен, его мучат и гнев и позор.
Новой богине любов­ник сме­шон, доволь­на Минер­ва,
Да и Вене­ре самой это забав­ней все­го.
С этих-то пор и поют в честь Анны нескром­ные шут­ки:
Весе­ло вспом­нить, как бог мощ­ный был так про­веден.
Я про­пу­стил бы мечи, прон­зив­шие Цеза­ря тело, —
Но со свя­тых оча­гов Веста ска­за­ла мне так:
«Не бере­гись вспо­ми­нать: он мой был свя­щен­но­слу­жи­тель,
И нече­стив­цы мечи не на меня ль занес­ли?
Мужа я скры­ла сама, двой­ни­ком его под­ме­нив­ши.
Что пора­зи­ли клин­ки? Цеза­ря при­зрак пустой!»
Сам же к Юпи­те­ру он воз­не­сен под небес­ные кро­вы
И на вели­ком теперь фору­ме в хра­ме сто­ит.
Тех же, кто сме­ли забыть богов пове­ле­ния выш­них
И осквер­ни­ли гла­ву выс­ше­го неба жре­ца,
Злая постиг­ну­ла смерть. Об этом гла­сят и Филип­пы,
Да и зем­ля, где белеть кости забро­ше­ны их.
Это дела, это долг, это было нача­ло гос­под­ства
Цеза­ря Авгу­ста. Так он за отца ото­мстил.

16 мар­та.

Зав­тра, лишь толь­ко заря осве­жит чуть про­рос­шие тра­вы,
В небе начнет вос­хо­дить перед тобой Скор­пи­он.

17 мар­та. Либе­ра­лии

В тре­тий день после ид начи­на­ет­ся празд­не­ство Вак­ха.
Либер! Пев­ца вдох­но­ви на про­слав­ле­нье твое.
Что о Семе­ле ска­зать? Если б к ней не явил­ся Юпи­тер
В мол­ни­ях, ты бы тогда мате­ри бре­ме­нем был.
Что о тебе? Чтобы ты в поло­жен­ный срок наро­дил­ся,
В теле сво­ем доно­сить дол­жен был сына отец.
Долог был бы рас­сказ о ситон­ских и скиф­ских три­ум­фах
И о сми­ре­нье тво­ей, Инд, бла­го­вон­ной стра­ны;
Я умол­чу о тебе, кого мать рас­тер­за­ла фивян­ка,
И как в безумье себя ты изу­ве­чил, Ликург;
Я бы хотел рас­ска­зать, как тиррен­ские вдруг пре­вра­ти­лись
Извер­ги в рыб; но не то надо теперь объ­яс­нить.
Надо теперь объ­яс­нить при­чи­ну того, что ста­ру­ха
Всем на про­да­жу печет либу — медо­вый пирог.
До появ­ле­нья тебя на свет алта­ри запу­сте­ли,
Либер, и все оча­ги хра­мов тра­вой зарос­ли.
Ты, гово­рят, поко­рив и Ганг, и все стра­ны Восто­ка,
Отдал Юпи­те­ру в дар первую при­быль свою:
Пер­вый при­нес кин­на­мон и тобою захва­чен­ный ладан
И три­ум­фаль­но­го ты жег ему мясо быка.
В честь тебя, Либер, дают воз­ли­я­нью назва­нье «либа­мен»,
И освя­щен­ный пирог «либою» так­же зовут.
Богу пекут пиро­ги, ибо он наслаж­да­ет­ся соком
Слад­ким, а мед, гово­рят, тоже был Вак­хом открыт.
Шел меж сати­ра­ми он с побе­ре­жья пес­ча­но­го Геб­ра
(Не ожидай­те дур­ных шуток в ска­за­нье моем!)
И до Родопы дошел, до цве­ти­сто­го кря­жа Пан­гея;
Гром­ко ким­ва­лов его звон разда­вал­ся кру­гом.
Стаи неве­до­мых тут насе­ко­мых на шум при­ле­те­ли,
Пче­лы то были: на звук меди несут­ся они.
Тот­час же рой их собрал и в полом дуп­ле заклю­чил их
Либер, и был за труды жел­тый награ­дою мед.
Толь­ко сати­ры и лысый ста­рик отведа­ли меда,
Сотов искать золотых ста­ли повсюду в лесу.
Роя Силен услы­хал жуж­жа­ние в вязе дуп­ли­стом,
Соты увидел в дуп­ле и при­та­ил­ся ста­рик.
Ехал лен­тяй на осле, кото­рый сги­бал­ся под ношей;
Вот он его при­сло­нил к вязу, где было дуп­ло,
Сам же встал на осла, на ствол опи­ра­ясь вет­ви­стый,
И нена­сыт­ной рукой мед пота­щил из дуп­ла.
Тыся­чи шерш­ней летят и, на череп его обна­жен­ный
Тучей нещад­ною сев, жалят кур­но­со­го в лоб.
Пада­ет он кувыр­ком, под копы­та осла попа­да­ет
И, созы­вая сво­их, кли­чет на помощь себе.
Все тут сати­ры бегут и над взду­тою рожей отцов­ской
Гром­ко хохо­чут, а он еле вста­ет, охро­мев.
С ними хохо­чет и бог, ста­ри­ку велит сма­зать­ся тиной;
И, пови­ну­ясь, Силен гря­зью мара­ет лицо.
Либе­ру мед по душе, и поэто­му мы запе­ка­ем
С медом ему пиро­ги как изо­брет­ше­му мед,
А поче­му пиро­ги эти месят жены, не тай­на:
Тир­сом сво­им этот бог жен­щин сби­ра­ет тол­пу.
А поче­му же ста­рух для это­го надо? Ста­ру­хи
Любят вино, и к лозе вин­ной при­страст­ны они.
Ну, а вен­ки из плю­ща? Это Вак­ха люби­мая зелень,
А поче­му, я тебе без про­мед­ле­нья ска­жу:
С Нисы при­шли, гово­рят, и от маче­хи спря­та­ли ним­фы
Маль­чи­ка, скрыв колы­бель зеле­нью веток плю­ща.

Мне оста­ет­ся ска­зать, поче­му дают воль­ную тогу
В твой све­то­нос­ный день маль­чи­кам, юно­ша Вакх.
Иль пото­му, что ты сам оста­ешь­ся маль­чи­ком или
Юно­шей веч­но, сво­им видом с обо­и­ми схож;
Иль, если сам ты отец, отцы тво­е­му попе­че­нью
И тво­е­му боже­ству пре­по­ру­ча­ют сынов;
Иль, раз ты волен, детей обла­ча­ют воль­ной муж­скою
Тогой и в жиз­нен­ный путь воль­но пус­ка­ют идти;
Иль пото­му, что когда при­леж­ней работа­ли в поле
Встарь, и сена­тор следил сам за отцов­ской зем­лей,
И когда от сохи шага­ли к кон­суль­ским фас­кам,
Не посты­дя­ся сво­их гру­бых мозо­ли­стых рук, —
Все соби­ра­лись тол­пой селяне на игри­ща в город
Не для весе­лых забав, а чтобы сла­вить богов;
Чест­во­вал­ся в этот день бог — дари­тель лозы вино­град­ной
Вме­сте с боги­ней, в сво­ей факел несу­щей руке,
И для того, чтобы боль­ше людей нович­ка поздрав­ля­ли,
Тогу надев­ше­го, стал день этот зре­ло­сти днем.
Лас­ко­во, отче, сво­ей ты кив­ни мне рога­той гла­вою
И пару­сам ты моим ветер попут­ный пошли!

В этот же день, как и в день преды­ду­щий, я вспо­ми­наю,
Ходят к Арге­ям (о них я в свое вре­мя ска­жу).
Кло­нит­ся Кор­шун-звезда к Мед­веди­це Лика­о­ний­ской
Вече­ром: можешь теперь ночью увидеть его.
Вот поче­му, если хочешь узнать, эта пти­ца на небе:
Изгнан с пре­сто­ла Сатурн силой Юпи­те­ра был;
В гне­ве к ору­жью зовет он могу­чих Тита­нов на помощь,
Чтобы вер­нуть себе власть, дан­ную роком ему.
Было Зем­лей рож­де­но чудо­ви­ще страш­но­го вида —
Спе­ре­ди было быком, сза­ди же было зме­ей.
В чер­ных лесах его Стикс заклю­чил по заве­ту трех Парок
И огра­дил его там креп­ко трой­ною сте­ной.
По пред­ска­за­нию тот, кто нут­ро у быка в силах выжечь,
Смог бы потом одо­леть и веко­веч­ных богов.
Рушит быка Бри­а­рей секи­рою из ада­ман­та
И уж вот-вот он нут­ро в пла­мя низ­вергнет его, —
Нет! Юпи­тер велит его выхва­тить пти­цам, и кор­шун
Вырвал его, и за то в небе сия­ет звездой.

19 мар­та. Квин­ква­т­рии

День лишь мину­ет один, и свер­ша­ет­ся празд­ник Минер­ве,
А про­дол­жа­ет­ся он в честь ее целых пять дней.
Кро­ви в пер­вый день нет, и меча­ми сра­жать­ся запрет­но,
Ибо Минер­вы в сей день празд­ну­ем мы рож­де­ство.
Но со вто­ро­го же дня кро­ва­ва быва­ет аре­на:
В радость богине вой­ны там обна­жа­ют мечи.
Вы же Пал­ла­ду теперь, ребя­та и девоч­ки, славь­те:
Тем, кто умо­лит ее, муд­рость Пал­ла­да пошлет.
Коль уго­ди­те вы ей, умяг­чать она, девоч­ки, пря­жу
Всех вас научит и даст пол­ные пряс­ли­цы вам,
Лег­че при­ка­жет летать чел­но­ку по ткац­кой осно­ве
И про­ре­жен­ную ткань греб­нем сво­им уплот­нит.
Ей ты молись, если ты выво­дишь пят­на с одеж­ды,
Ей ты молись, коль в кот­лах шерсть ты собрал­ся мочить.
Коль не захо­чет она, ни за что не при­ла­дишь подош­вы
К обу­ви, хоть само­го Тихия ты пре­взой­ди.
Пусть даже умной рукой ты искус­ней было­го Эпея, —
Если Пал­ла­да гнев­на, будешь бес­по­мо­щен ты.
Вы же, кото­рые хворь изго­ня­е­те Феба искус­ст­вом,
Пла­ту за помощь делить надо с боги­нею вам.
Так­же и учи­те­ля, хотя ваш доход нена­де­жен,
Помни­те: уче­ни­ков вам она новых дает.
Помни и рез­чик о ней, не забудь о ней живо­пи­сец,
Да и вая­тель, чье­му камень поко­рен рез­цу!
Веда­ет мно­гим она; и сти­хов она так­же боги­ня:
Пусть же, коль я заслу­жил, ныне помо­жет и мне.
Цели­ев холм с высоты ухо­дит вниз по укло­ну
И посте­пен­но затем глад­кой рав­ни­ной идет.
Малый увидишь здесь храм, име­ну­е­мый «Кап­та Минер­ва», —
От рож­де­ства сво­его в нем оби­та­ет она.
Но поче­му она так назы­ва­ет­ся, спо­рят: боги­ню
Мы «капи­таль­ной» зовем часто за муд­рость ее;
А поро­ди­ла ее голо­ва Юпи­те­ра, «капут»,
И появи­лась она сра­зу уже со щитом;
Или же плен­ной взя­та, то есть «кап­той», она у фалис­ков
Нами, как это гла­сит древ­нее имя ее;
Иль пото­му, что гро­зит «капи­таль­ной» она — уго­лов­ной —
Карою тем, кто кра­дет что-нибудь в хра­ме ее?
Как бы то ни было, ты, Пал­ла­да, сво­ею эгидой
Наших вождей защи­ти и охра­няй их все­гда!

23 мар­та. Очи­ще­ние труб

В пятый из всех пяти дней долж­ны быть очи­ще­ны тру­бы
Звуч­ные; после почтить надо боги­ню вой­ны.
Можешь теперь ты под­нять взо­ры к солн­цу с таки­ми сло­ва­ми:
«Ты под­сте­ли­ло вче­ра Фрик­со­ва овна руно».
Из подо­жжен­ных семян по ковар­ству мате­ри злоб­ной
Не про­рос­ло ника­ких всхо­дов обыч­ных в тра­ве.
Послан тогда был гонец к тре­нож­ни­кам, чтобы раз­ведать,
Чем бы Дель­фий­ский бог в неуро­жае помог.
Но под­ку­пи­ли гон­ца: воз­ве­стил он, что Гел­лу и Фрик­са,
Как семе­на, схо­ро­нить надоб­но в чер­ной зем­ле.
Как ни про­ти­вил­ся царь, но граж­дане, Ино и голод —
Все вынуж­да­ют его выпол­нить страш­ный при­каз.
Вот уже Фрикс и сест­ра с голо­ва­ми в свя­щен­ных повяз­ках
Пред алта­рем пред­сто­ят, пла­ча о жиз­ни сво­ей.
Мать увиде­ла их, слу­чай­но выгля­нув с неба,
И, пора­зив­шись, рукой горь­ко уда­ри­ла грудь.
В обла­ке скрыв­шись, она в свой град, порож­ден­ный дра­ко­ном,
Бро­си­лась вниз и сво­их высво­бож­да­ет детей.
К бег­ству им путь ука­зав, вот золо­том бле­щу­щий овен
При­нял обо­их и вдаль по морю с ними поплыл.
Не удер­жа­лась за рог сест­ра сво­ей сла­бой рукою
И свое имя дала вол­нам мор­ским, гово­рят.
С нею едва не погиб, ста­ра­ясь помочь уто­пав­шей,
Брат, протя­нув­ший сест­ре руки, спа­сая ее.
Пла­кал Фрикс, поте­ряв сопут­ни­цу в бедах, не зная,
Что соче­та­лась навек с богом лазур­ным сест­ра.
Овен достиг бере­гов и стал созвез­дьем, руно же
Ста­ло его золотым даром Кол­хид­ской зем­ле.

26 мар­та.

После того как заря воз­ве­стит све­то­нос­ное утро
Три­жды, насту­пит пора равен­ства ночи и дня.

30 мар­та.

После ж как сытых коз­лят четы­ре­жды в стой­ло заго­нят
И как четы­ре­жды в ночь поле роса забе­лит,
Яну­са надо почтить, бла­гую боги­ню Согла­сья,
И во спа­се­нье при­несть жерт­ву на Мира алтарь.

31 мар­та.

Меся­цы пра­вит Луна и это­го меся­ца вре­мя
Опре­де­ля­ет; а храм на Авен­тине ее.