Наука любви

Книга первая

Кто из моих зем­ля­ков не учил­ся любов­ной нау­ке,
Тот мою кни­гу про­чти и, научась, полю­би.
Зна­нье ведет кораб­ли, направ­ляя и вес­ла и парус,
Зна­нье пра­вит коней, зна­нью поко­рен Амур.
Авто­медонт направ­лял колес­ни­цу послуш­ной вож­жою,
Тифий сто­ял у руля на гемо­ний­ской кор­ме, —
Я же Вене­рой самой постав­лен над неж­ным Аму­ром,
Я при Аму­ре моем — Тифий и Авто­медонт.
Дик мла­де­нец Амур, и нрав у него непо­кла­дист,
Все же мла­де­нец — и он, жду­щий уме­лой руки.
Зво­ном лир­ной стру­ны сын Фили­ры ути­шил Ахил­ла,
Дикий нрав укро­тив мир­ным искус­ст­вом сво­им:
Тот, кто был стра­шен вра­гу, кто был стра­шен порою и дру­гу,
Сам, стра­шась, пред­сто­ял перед седым ста­ри­ком;
Тот, чья мощ­ная длань сули­ла для Гек­то­ра гибель,
Сам ее под­став­лял под нака­зу­ю­щий жезл.
Слов­но Хиро­ну — Пелид, Амур дове­рен поэту:
Так же боги­ней рож­ден, так же душою строп­тив.
Что ж, ведь и пахот­ный бык ярмо при­ни­ма­ет на шею,
И бла­го­род­ный ска­кун зубом гры­зет уди­ла, —
Так и Амур поко­ря­ет­ся мне, хоть и жгут мое серд­це
Стре­лы, с его тети­вы пря­мо летя­щие в грудь.
Пусть! Чем ост­рее стре­ла, чем пла­мен­ней жгу­чая рана,
Тем за стре­лу и огонь будет обду­ман­ней месть.
Лгать не хочу и не буду: нау­ка моя не от Феба,
Не воз­ве­ща­ет ее граю­щий пти­чий полет,
Не выхо­ди­ли ко мне, пас­ту­ху Аскрей­ской доли­ны,
Клио и восемь сестер, вещий ведя хоро­вод;
Опыт меня научил — внем­ли­те же опыт­ной песне!
Исти­на — вот мой пред­мет; бла­го­сло­ви нас, Любовь!

Прочь от этих сти­хов, цело­муд­рен­но-узкие лен­ты.
Прочь, рас­ши­тый подол, спу­щен­ный ниже колен!
О без­опас­ной люб­ви я пишу, о доз­во­лен­ном блуде,
Нет за мною вины и пре­ступ­ле­ния нет.

Пер­вое дело твое, ново­бра­нец Вене­ри­ной рати,
Встре­тить желан­ный пред­мет, выбрать, кого полю­бить.
Дело вто­рое — добить­ся люб­ви у той, кого выбрал;
Третье — надол­го суметь эту любовь убе­речь.
Вот уро­ки мои, вот наше­го попри­ща меты —
К ним колес­ни­цу помчу, быст­ро пустив коле­со.

Ста­ло быть, преж­де все­го, пока все доро­ги откры­ты,
Выбе­ри — с кем из девиц заго­во­рить о люб­ви?
С неба она к тебе не сле­тит дуно­ве­ни­ем вет­ра —
Чтобы кра­си­вую взять, нуж­но искать и искать.
Зна­ет хоро­ший ловец, где сети рас­ки­нуть на ланей,
Зна­ет, в какой из лож­бин шум­ный скры­ва­ет­ся вепрь;
Зна­ет кусты пти­це­лов, и зна­ет при­выч­ный удиль­щик
Ому­ты, где под водой ста­я­ми рыбы сколь­зят;
Так и ты, иска­тель люб­ви, сна­ча­ла дознай­ся,
Где у тебя на пути боль­ше деви­чьих добыч.
Я не застав­лю тебя широ­кий рас­киды­вать парус,
Неза­чем пла­вать тебе в самую даль­нюю даль,
Хоть и Пер­сею при­шлось жену добы­вать у инду­сов,
И от Лакон­ской зем­ли в Трою Еле­на плы­ла.
Столь­ко в сто­ли­це девиц, и такие в сто­ли­це деви­цы,
Что уж не целый ли мир в Риме сошел­ся одном?
Жатв на Гар­гар­ской горе, гроздей вино­град­ных в Метимне,
Рыб в пучине мор­ской, птиц под покро­вом лист­вы.
Звезд ноч­ных несчис­ли­мей кра­са­ви­цы в нынеш­нем Риме —
Уж не Энея ли мать трон свой поста­ви­ла здесь?
Если моло­день­ких ты и едва под­рас­таю­щих любишь —
Вот у тебя на гла­зах девоч­ка в пер­вом цве­ту;
Если покреп­че нуж­на — и покреп­че есть сот­ни и сот­ни,
Все напо­каз хоро­ши, толь­ко умей выби­рать;
Если же бли­же тебе кра­сота уме­лых и зре­лых,
То и таких ты най­дешь пол­ную меру на вкус.

Ты лишь прой­дись, не спе­ша, под Пом­пе­е­вой све­жею тенью
В дни, когда солн­це сто­ит над Гер­ку­ле­со­вым Львом,
Или же там, где щед­рота­ми мать поме­ря­лась с сыном,
Мра­мо­ром из-за морей пыш­но укра­сив чер­тог.
Не обой­ди колон­над, мано­ве­ни­ем Ливии встав­ших,
Где при­вле­ка­ют гла­за крас­ки ста­рин­ных кар­тин, —
Там пять­де­сят Дана­ид гото­вят поги­бель на бра­тьев,
И с обна­жен­ным мечом гроз­ный над ними отец.
Не про­пу­сти свя­щен­но­го дня сирий­ских евре­ев
Или Вене­ри­ных слез в день, как погиб Адо­нис;
Не поза­будь и мем­фис­ской тели­цы в льня­ном оде­я­нье —
Зев­са познав­ши любовь, учит люб­ви она дев.

Суд­ная пло­щадь — и та не запрет­ное место Аму­ру:
В шуме тол­пы пло­щад­ной часто вски­па­ет любовь.
Там, где мра­мор­ный ряд колонн Вене­ри­на хра­ма,
А перед ним в небе­са бьет водо­мет Аппи­ад,
Там не одна­жды любовь уязв­ля­ла блю­сти­те­лей пра­ва,
И охра­няв­ший дру­гих сам охра­нить­ся не мог.
Там не одна­жды немел и самый искус­ный вития,
Не за дру­гих гово­ря, а за себя само­го.
И, поте­ша­ясь, гляде­ла Вене­ра из ближ­не­го хра­ма,
Как защи­щав­ший дру­гих стал без­за­щи­тен пред ней.

Но полу­круг­лый театр — еще того луч­шее место:
Здесь для охоты тво­ей боль­ше най­дет­ся добыч.
Здесь по себе ты оты­щешь любовь и оты­щешь заба­ву —
Чтобы раз­влечь­ся на раз или увлечь­ся всерь­ез.
Как муравьи вере­ни­цей спе­шат туда и обрат­но,
Зер­на дер­жа в челю­стях, пищу при­выч­ную впрок,
Или как пче­лы летят по сво­им облю­бо­ван­ным рощам
И по души­стым лугам вскользь от цвет­ка и к цвет­ку,
Мод­ные жен­щи­ны так на мод­ные зре­ли­ща рвут­ся:
Тол­пы кра­са­виц текут, в лицах теря­ет­ся глаз.
Все хотят посмот­реть и хотят, чтоб на них посмот­ре­ли, —
Вот где нахо­дит конец жен­ский и деви­чий стыд.
Ромул, это ведь ты был пер­вым сму­ти­те­лем зре­лищ,
Рати сво­ей холо­стой милых саби­ня­нок дав!
Не нави­са­ли тогда покры­ва­ла над мра­мор­ным скло­ном,
А на под­мост­ки вни­зу рыжий не брыз­гал шафран, —
Сце­ною был безыс­кус­ный раз­вал нало­ман­ных сучьев
И густо­ли­стых вет­вей из пала­тин­ских дуб­рав,
А для наро­да кру­гом тяну­лись дер­но­вые ска­мьи,
И засло­ня­ла лист­ва зной от кос­ма­тых голов.
Каж­дый гла­за­ми себе выби­ра­ет желан­ную деву,
Каж­дый в серд­це сво­ем стра­стью без­молв­ной кипит.
Вот неуме­лый напев из этрус­ской дуды выле­та­ет,
Вот пус­ка­ет­ся в пляс, три­жды при­топ­нув, пля­сун, —
И под лику­ю­щий плеск еще неис­кус­ных ладо­ней
Юно­шам царь пода­ет знак к похи­ще­нию жен.
Все сры­ва­ют­ся с мест, нетер­пе­нье кри­ка­ми выдав,
Каж­дый добы­чу свою жад­ной хва­та­ет рукой.
Слов­но голуб­ки от клю­ва орла летят врас­сып­ную,
Слов­но овеч­ка бежит, хищ­ных завидя вол­ков,
Так под напо­ром муж­чин задро­жа­ли сабин­ские девы:
Схлы­нул румя­нец с лица, тре­пет объ­ем­лет тела.
Страх оди­на­ков во всех, но у каж­дой по-сво­е­му виден:
Эта воло­сы рвет, эта упа­ла без сил,
Эта в сле­зах, но мол­чит, эта мать при­зы­ва­ет, но тщет­но,
Эта нема, эта в крик, та цепе­не­ет, та в бег.
Вот их ведут чере­дой, добы­чу любов­но­го ложа,
И от испу­га в лице мно­гие даже милей.
Если иная из них отби­ва­лась от власт­но­го дру­га —
Он на руках ее нес, к жар­ко­му серд­цу при­жав,
Он гово­рил: «Не пор­ти очей про­лив­ны­ми сле­за­ми!
Чем для отца твоя мать, будешь и ты для меня».
Ромул, ты для бой­цов наи­луч­шую добыл награ­ду;
Дай такую и мне — тот­час пой­ду вое­вать!
Как же тут не ска­зать, что кра­сот­кам опас­ны теат­ры
С тех зна­ме­ни­тых вре­мен и до сего­дняш­них пор?
Небес­по­лез­ны тебе и бега ска­ку­нов бла­го­род­ных —
В емком цир­ке Амур мно­го нахо­дит удобств.
Здесь не при­дет­ся тебе раз­го­ва­ри­вать зна­ка­ми паль­цев
И не при­дет­ся ловить тай­ные взгляды в ответ.
Здесь ты хоть рядом садись, и никто тебе сло­ва не ска­жет,
Здесь ты хоть боком при­жмись — не уди­вит­ся никто.
Как хоро­шо, что сиде­нья узки, что нель­зя не тес­нить­ся,
Что доз­во­ля­ет закон тро­гать кра­са­виц, тес­нясь!
Здесь-то и надо искать зацеп­ки для вкрад­чи­вой речи,
И ниче­го, коли в ней пош­лы­ми будут сло­ва:
Чьи это кони, спро­си у сосед­ки с при­твор­ным вни­ма­ньем;
Еже­ли хлопнет коню, хло­пай за нею и сам;
А как потя­нут­ся лики богов и меж ними Вене­ра —
Хло­пай и рук не щади, сла­вя свою гос­по­жу.
Если деви­це на грудь неча­ян­но сядет пылин­ка —
Эту пылин­ку с нее береж­ным паль­цем стрях­ни.
Если пылин­ки и нет — все рав­но ты стрях­ни ее неж­но,
Ведь для заботы такой вся­че­ский повод хорош.
Если до самой зем­ли у кра­сот­ки скользнет покры­ва­ло —
Ты под­хва­ти его край, чтоб не запач­ка­ла пыль:
Будешь воз­на­граж­ден — увидишь милые нож­ки,
И ни за что упрек­нуть дева не смо­жет тебя.
Кро­ме того, последи, чтоб никто из зад­не­го ряда
В спи­ну ее не тол­кал гру­бым коле­ном сво­им.
Мелочь милее все­го! Как часто полез­но подуш­ку
Под локоток под­ло­жить для утом­лен­ной руки
Или же, веер рас­крыв, на сосед­ку пове­ять про­хла­дой,
Или поста­вить к ногам вогну­тый валик ска­мьи.
Бла­го­при­я­тен и цирк нача­лу любов­ных под­хо­дов —
Бла­го­при­я­тен и шум воз­ле пес­ча­ных арен.
Здесь над кро­ва­вым пес­ком вою­ет и отрок Вене­ры —
Мет­ко он ранит серд­ца тем, кто на раны глядит.
Заго­во­рить, кос­нуть­ся руки, попро­сить объ­яв­ле­нье,
Спор пред­ло­жить об заклад, кто из бой­цов победит, —
Тут и почув­ст­ву­ешь ты, как тре­пе­щет стре­ла в тво­ем серд­це,
Тут-то из зри­те­ля сам ста­нешь участ­ни­ком игр.
А вспо­ми­нать ли о том, как Цезарь явил нам мор­скую
Бит­ву пер­сид­ских судов и кек­ро­пий­ских судов,
Как от закат­ных морей до восточ­ных морей соби­ра­лись
Юно­ши с дева­ми в Рим, разом вме­стив­ший весь мир?
Кто в подоб­ной тол­пе не нашел бы пред­ме­та жела­ний?
Мно­гих, мно­гих, увы, приш­лый изму­чил Амур.
Ныне же Цезарь ведет пол­ки на окра­и­ны мира,
Ныне и даль­ний ему будет поко­рен Восток!
Жди рас­пла­ты, пар­фя­нин! Ликуй­те, пав­шие с Крас­сом!
Сни­мет­ся с рим­ских орлов вар­вар­ской вла­сти позор.
Мсти­тель грядет, с юных пор обе­щаю­щий быть пол­ко­вод­цем,
Маль­чик пра­вит вой­ну — долг не маль­чи­ше­ских лет.
Роб­кие души, боже­ст­вен­ных лет не счи­тай­те по паль­цам —
В Цеза­рях доб­лесть цве­тет рань­ше рас­цвет­ной поры.
Дар небес­ный в душе про­буж­дать­ся уме­ет до сро­ка,
И не пре­гра­да ему — леность мед­ли­тель­ных лет.
Ново­рож­ден­ный тиринф­ский герой, двух змей уду­шая,
И в колы­бе­ли сво­ей сыном Юпи­те­ра был;
Вакх и поныне юнец — каким же юнцом он когда-то
Индию в стра­хе поверг под побеж­даю­щий тирс?
Годы и сча­стье отца в тво­ем начи­на­нии, отрок,
Годы и сча­стье отца будут в победе тво­ей.
Имя такое нося, ты не можешь начать по-ино­му:
Ныне ты юно­шам вождь, будешь и стар­цам вождем.
Бра­тья есть у тебя — ото­мсти же за брат­ние раны,
Есть отец у тебя — отчее пра­во блюди.
Твой и отчиз­ны отец тебе дове­ря­ет ору­жье —
Твой и оте­че­ства враг вырвал свой трон у отца:
Копья сынов­ней люб­ви про­тив стрел пре­ступ­ных нече­стий
В бой Спра­вед­ли­вость ведет, Вер­но­сти зна­мя под­няв.
Гибель­но дело пар­фян — да будет им гибель­на бит­ва!
Пусть заре­вою стра­ной вождь мой пора­ду­ет Рим!
Марс-отец и Цезарь-отец, бла­го­дат­ст­вуй­те сыну!
Оба вы боги для нас — сущий и буду­щий бог.
Я пред­ре­каю, победа близ­ка, и об этой победе
Петь мне обет­ную песнь в гром­кую сла­ву твою!
Встав пред пол­ка­ми, пол­ки ты мои­ми при­ве­тишь сло­ва­ми —
Толь­ко бы эти сло­ва были достой­ны тебя!
Груди рим­ских мужей вос­пою и пар­фян­ские спи­ны
И с обра­щен­ных коней стре­лы, разя­щие вспять.
(Ты, побеж­дая, бежишь — что же делать, тер­пя пора­же­нье?
Знак недоб­рый дает Марс для лука­вых пар­фян!)
Ста­ло быть, будет и день, когда в золо­том оде­я­нье
На бело­снеж­ных конях в луч­ший ты дви­нешь­ся путь,
А пред тобой пове­дут вождей с цепя­ми на шеях,
Чтобы при­выч­ный побег их, побеж­ден­ных, не спас.
Будут на это смот­реть моло­дые муж­чи­ны и жены,
Всем рас­то­пит серд­ца этот бла­жен­ней­ший день.
Спро­сит иная из них, каких госуда­рей про­во­дят,
Спро­сит, какие несут обра­зы рек или гор, —
Тот­час на всё отве­чай, отве­чай, не дождав­шись вопро­са;
Если не зна­ешь и сам, то гово­ри все рав­но.
Вот, ска­жи, в камы­шо­вом вен­ке Евфрат пол­но­вод­ный,
Вот, пред­по­ло­жим, и Тигр в гри­ве лазур­ных волос;
Это армян­ская рать, это пер­сы, потом­ки Данаи,
Этот город сто­ял в ахе­ме­нид­ской зем­ле,
Это вождь, а это дру­гой, а зовут его так-то.
Можешь — так прав­ду ска­жи, нет — сочи­ни посклад­ней.

Зва­ный обед — тоже слав­ная вещь для любов­ных под­хо­дов,
И не еди­ным вином он при­вле­ка­ет муж­чин.
Часто и здесь, за рога ухва­тив, охме­лен­но­го Вак­ха
Неж­ной сво­ею рукой кло­нит баг­ря­ный Амур.
Брыз­ги вина увлаж­ня­ют пер­на­тые кры­лья Аму­ра —
И оста­ет­ся летун, отя­желев, на пиру;
Влаж­ны­ми кры­лья­ми бьет, росу отря­сая хмель­ную,
Но и от этой росы страж­дут люд­ские серд­ца.
В вин­ном пылу дозре­ва­ет душа до любов­но­го пыла,
Тяж­кое бре­мя забот тает в обиль­ном вине,
Смех родит­ся в устах, убо­гий ста­но­вит­ся гор­дым,
Скорбь отле­та­ет с души, схо­дят мор­щи­ны со лба,
Хит­рость бежит перед божьим лицом, рас­кры­ва­ют­ся мыс­ли,
Чисто­сер­де­чье зву­чит, ред­кое в нынеш­ний век.
Тут-то наши серд­ца и быва­ют добы­чей кра­са­виц,
Ибо Вене­ра в вине пла­ме­нем в пла­ме­ни жжет.
Помни, одна­ко, что здесь, в обман­чи­вом све­те лам­па­ды,
Ночью, с хмель­ной голо­вой труд­но ценить кра­соту.
Ведь не слу­чай­но Парис лишь днем и под сол­неч­ным небом
Мол­вил, богинь рас­смот­рев: «Луч­шая — Матерь Люб­ви!»
Ночь бла­го­склон­на, она при­кры­ва­ет любые изъ­я­ны,
Ночью любую из дев мож­но кра­са­ви­цей счесть.
О дра­го­цен­ных кам­нях, о кра­шен­ной пур­пу­ром тка­ни
И о деви­чьей кра­се толь­ко при солн­це суди.

Пол­но! как пере­честь все места для любов­ной охоты?
Лег­че исчис­лить песок на побе­ре­жье мор­ском!
Что уж мне гово­рить о Бай­ях и бай­ских купа­ньях,
Где от горя­чих клю­чей сер­ные дышат пары?
Мно­гие, здесь побы­вав, уно­сят сер­деч­ные раны:
«Нет, — они гово­рят, — эта вода не целит!»
А невда­ли от рим­ских хол­мов есть роща Диа­ны,
Цар­ство, где ста­вит царя меч в смер­то­нос­ной руке:
Дева-боги­ня, сама нена­видя Аму­ро­вы стре­лы,
Мно­гих в добы­чу ему и отда­ла и отдаст.

До сих пор лишь о том, где рас­ки­нуть любов­ные сети,
Талия пра­ви­ла речь в беге неров­ных колес.
Вре­мя теперь при­сту­пить к тому, что гораздо важ­нее, —
Как уло­вить для себя ту, что искал и нашел?
Все и повсюду мужи, обра­ти­те умы со вни­ма­ньем
И доб­ро­хот­ной тол­пой слу­шай­те сло­во мое!

Будь уве­рен в одном: нет жен­щин, тебе недо­ступ­ных!
Ты толь­ко сеть рас­пах­ни — каж­дая будет тво­ей!
Смолк­нут ско­рее вес­ной соло­вьи, а летом цика­ды,
А мена­лий­ские псы зай­цев пугать­ся нач­нут,
Неже­ли жен­щи­на станет про­ти­вить­ся лас­ке муж­чи­ны, —
Как ни твер­дит «не хочу», ско­ро захо­чет, как все.
Тай­ная радость Вене­ры мила и юнцу и деви­це,
Толь­ко скром­нее — она, и откро­вен­нее — он.
Если бы нам сго­во­рить­ся о том, чтобы жен­щин не тро­гать, —
Жен­щи­ны сами, кля­нусь, тро­гать бы нача­ли нас.
Тел­ка быка на лугу сама выкли­ка­ет мыча­ньем,
Ржа­ньем кобы­ла сво­им кли­чет к себе жереб­ца.
В нас, муж­чи­нах, куда осто­рож­ней и сдер­жан­ней стра­сти:
Похоть, кипя­щая в нас, пом­нит узду и закон.
Ну, а что же ска­зать о Биб­лиде, кото­рая, бра­та
Греш­ной любо­вью любя, грех свой каз­ни­ла пет­лей?
Мир­ра люби­ла отца не так, как доче­ри любят,
И отто­го-то теперь скры­та под тол­щей коры,
А из-под этой коры бла­го­вон­но теку­щие сле­зы
Нам в аро­ма­те сво­ем пла­чу­щей имя хра­нят.
Было и так: в тени­стых лесах под Идою пас­ся
Бык в чистей­шей шер­сти, ста­да и честь и кра­са.
Мечен­ный тем­ным пят­ном на лбу меж боль­ши­ми рога­ми,
Телом сво­им осталь­ным был он белей моло­ка.
В кнос­ских ста­дах и в кидон­ских ста­дах томи­лись коро­вы
В жаж­де при­нять на кре­стец тяж­кую тушу его.
Бычьей подру­гою стать цари­ца рва­лась Паси­фая —
Рев­но­сти гнев­ной пол­на, телок гна­ла она прочь.
Не о без­вест­ном твер­жу: будь Крит четы­ре­жды лжи­вым,
Ост­ров ста горо­дов не отре­чет­ся, солгав.
Све­жую рвет Паси­фая лист­ву, непри­выч­ной рукою
Соч­ную косит тра­ву и пре­под­но­сит быку.
Ходит за ста­дом она по пятам, поза­быв о супру­ге,
Ибо теперь для нее бык дра­го­цен­ней царя.
Ах, Паси­фая, зачем наде­ва­ешь бога­тые пла­тья?
Пра­во, любов­ник такой этих не ценит богатств.
Надо ли в диких горах при ско­тине о зер­ка­ле думать,
Надо ли этак и так к пряди укла­ды­вать прядь?
Зер­ка­ло ска­жет одно: тебе дале­ко до тели­цы!
Были рога для тебя три­жды желан­ной кра­сой!
Если Минос тебе мил, зачем тебе нужен любов­ник?
Если Минос надо­ел — мужа от мужа ищи.
Нет — как вак­хан­ка под чарой кад­мей­ско­го бога, цари­ца
Мчит­ся в чащи лесов, брач­ный поки­нув покой.
Сколь­ко раз рев­ни­во она смот­ре­ла на тел­ку
И гово­ри­ла: «Зачем мило­му нра­вишь­ся ты?
Как перед ним на лугу ты рез­вишь­ся на трав­ке зеле­ной!
Буд­то уж так хоро­ши эти прыж­ки и скач­ки?»
Так гово­ри­ла она, и тот­час несчаст­ную тел­ку
Прочь веле­ла про­гнать, впрячь при­ка­за­ла в ярмо
Или веле­ла вести к алта­рю для недоб­рых закла­ний,
Чтобы рев­ни­вой рукой радост­но сжать потро­ха.
Сколь­ко сопер­ниц она заре­за­ла небу в уго­ду!
«Пусть, — гово­ри­ла она, — вас он полю­бит таких!»
Как ей хоте­лось Евро­пою стать или сде­лать­ся Ио —
Той, что люби­ма быком, той, что под пару быку.
И дожда­лась, и чре­ва­тою ста­ла в кле­но­вой коро­ве,
И поне­сен­ный при­плод выдал отца сво­его!
Если б дру­гая кри­тян­ка не вспых­ну­ла стра­стью к Фие­сту —
(Ах, как труд­но любить всю свою жизнь одно­го!) —
Феб в колес­ни­це сво­ей с середи­ны небес­но­го сво­да
Вспять к рас­свет­ной заре не повер­нул бы коней.
Дочь, баг­ря­ную прядь похи­тив у спя­ще­го Ниса,
Чрес­ла свои обви­ла поя­сом песьих голов.
Вождь, избе­жав­ший Неп­ту­на в вол­нах и Мар­са на суше,
Пал вели­кий Атрид жерт­вой жесто­кой жены.
Кто не запла­чет, взгля­нув на огонь, пожрав­ший Кре­усу,
И на запят­нан­ный меч мате­рью в дет­ской кро­ви?
Пла­кал Амин­то­ров сын, лишив­ший­ся зре­ния Феникс;
От разъ­ярен­ных коней чистый погиб Иппо­лит;
Ста­рый Финей, не выка­лы­вай глаз у детей непо­вин­ных —
Не на твою ли гла­ву та же обру­шит­ся казнь?
Всё, что дела­ет жен­щи­на, — дела­ет, дви­жи­ма стра­стью.
Жен­щи­на жар­че муж­чин, боль­ше безу­мия в ней.
Будь же сме­лей — и надеж­ды свои воз­ла­гай на любую!
Верь, что из тыся­чи жен не усто­ит ни одна.
Та усто­ит, та не усто­ит, но вся­кой при­ят­но;
Если и вый­дет про­счет — это ничем не гро­зит.
Толь­ко откуда же быть про­сче­ту, когда повсе­люд­но
Новая радость милей, сла­ще чужое доб­ро?
Каж­дый зна­ет: на поле чужом уро­жай пол­но­вес­ней,
И у сосед­ских коров дой­ное вымя пол­ней.

Но поза­боть­ся спер­ва зару­чить­ся под­мо­гой слу­жан­ки,
Чтоб до хозяй­ки достичь более лег­ким путем.
Вызнай, вправ­ду ли ей гос­по­жа дове­ря­ет сек­ре­ты,
Точ­но ли слу­жит она тай­ных пособ­ни­цей игр.
Просьб для нее не жалей, не жалей для нее обе­ща­ний —
Ей ведь помощь не в труд, если захо­чет помочь.
Вре­мя ука­жет она, когда серд­це хозяй­ки доступ­ней
(Вре­мя есть для все­го, так и вра­чи гово­рят).
Это быва­ет, когда нали­ва­ет­ся радо­стью серд­це,
Слов­но в широ­ких полях колос, обиль­ный зер­ном:
Радо­сти пол­ная грудь, ника­ким не стес­нен­ная горем,
Льсти­вой Вене­ре сама нед­ра свои рас­пахнет.
Троя в суро­вые дни защи­ща­лась, мечей не жалея, —
Троя в весе­лье души сте­ны рас­кры­ла коню.
Серд­це доступ­но еще и тогда, когда чув­ст­ву­ет зависть:
Взять над сопер­ни­цей верх сред­ство кра­са­ви­це дай!
Пусть поут­ру, над при­чес­кой трудясь, хозяй­ке слу­жан­ка
Ска­жет несколь­ко слов — парус в под­мо­гу вес­лу,
Пусть, глу­бо­ко вздох­нув, она поти­хонь­ку про­шеп­чет:
«Вряд ли суме­ла бы ты мерой за меру воздать!»
Пусть порас­ска­жет потом о тебе с убеж­даю­щим жаром,
И покля­нет­ся, что ты гиб­нешь от страст­ной люб­ви.
Толь­ко уж тут торо­пись, лови сво­им пару­сом ветер, —
Тает, как лед на жаре, от про­мед­ле­ния гнев.
Ты меня спро­сишь, не взять ли тебе заод­но и слу­жан­ку?
Мож­но и это, но здесь риск непо­мер­но велик.
Это ей может при­дать, но и может уба­вить усер­дья —
Та для сво­ей гос­по­жи трудит­ся, та для себя.
Слу­чай реша­ет успех; пусть сча­стье сопут­ст­ву­ет сме­лым, —
Все-таки я бы не стал в этом пус­кать­ся на риск.
Я не хочу увле­кать моло­дых на кру­чи и в без­дны,
Я не собью их с пути, дав нена­деж­ный совет.
Если, одна­ко, по нра­ву тебе пособ­ни­ца ваша
Не за услу­ги одни, а и при­го­жим лицом, —
Все же спер­ва овла­дей гос­по­жой, а потом уж слу­жан­кой:
Не подо­ба­ет с рабынь служ­бу Вене­ре начать.
Дам один лишь совет (коли веришь ты нашей нау­ке,
И не при­хо­дит­ся мне на ветер речи бро­сать):
Взяв­шись за дело — иди до кон­ца! Без­опа­сен свиде­тель,
Если свиде­тель и сам делит с тобою вину.
Пти­ца не пустит­ся в лёт, когда кры­лья схва­че­ны кле­ем;
Труд­но из лов­чих сетей выход най­ти каба­ну;
Рыба, пора­нясь крюч­ком, уже рыба­ка не мину­ет;
Точ­но так же и ты дол­жен, начав, победить.
А сови­нов­ни­цей став, она уж тебе не изме­нит
И о сво­ей гос­по­же вся­кую весть сооб­щит.
Толь­ко скры­вать­ся умей! Чем более скрыт твой сообщ­ник,
Тем о подру­ге тво­ей боль­ше удаст­ся узнать.

Тот не прав, кто решит, что уме­нье рас­счи­ты­вать вре­мя
Будет полез­но в трудах лишь мужи­ку с моря­ком.
Как не во вся­кую пору поля при­ни­ма­ют Цере­ру
И по зеле­ной волне полая мчит­ся ладья,
Так и неж­ных девиц пле­нять не все­гда без­опас­но —
Вовре­мя выбран­ный срок дол­жен доста­вить успех.
День ли рож­де­нья кра­са­ви­цы, день ли, когда кален­дар­ный
Празд­ник Вене­ры идет Мар­со­ву меся­цу вслед,
Или когда напо­каз вме­сто древ­них убо­гих фигу­рок
Выста­вит празд­нич­ный цирк пыш­ную рос­кошь царей, —
Эти дни не твои: для тебя они — зим­ние бури,
И вос­хож­де­нье Коз­лят, и нис­хож­де­нье Пле­яд,
Повре­ме­ни, а не то, не вовре­мя вве­рив­шись морю,
Еле удер­жит рука щеп­ки раз­би­той кор­мы.
Бла­го­при­ят­ней все­го для тво­их начи­на­ний пла­чев­ный
День, когда потек­ла в Аллии рим­ская кровь,
Или когда в семи­днев­ный черед все дела зати­ха­ют,
И пале­стин­ский еврей чтит свой заве­щан­ный день.
Наобо­рот, дни рож­де­нья и про­чие сро­ки подар­ков —
Это в уде­ле тво­ем самые чер­ные дни.
Как ни упрямь­ся дарить, а она сво­его не упу­стит:
Жен­щи­на сред­ство най­дет страст­ных муж­чин обо­брать.
Вот раз­нос­чик при­шел, раз­ло­жил перед нею това­ры,
Их пере­смот­рит она и повер­нет­ся к тебе,
«Выбе­ри, — ска­жет, — на вкус, посмот­рю я, каков ты раз­бор­чив»,
И поце­лу­ет потом, и про­вор­ку­ет: «Купи!»
Ска­жет, что это­го ей доволь­но на дол­гие годы, —
Нуж­ную вещь про­да­ют, как же ее не купить?
Еже­ли денег, мол, нет при себе — попро­сит рас­пис­ку,
И поза­виду­ешь ты тем, кто писать не учен.
Ну, а что, коли в год она два­жды и три­жды родит­ся
И при­но­ше­ния ждет на име­нин­ный пирог?
Что, коли пла­чет она и твер­дит сквозь при­твор­ные сле­зы,
Что поте­ря­ла на днях с кам­нем серь­гу из ушка?
Любят про­сить на срок, а в срок воз­вра­щать не уме­ют —
Ни тебе денег назад, ни тебе лас­ки в обмен.
Нет, даже если бы сто я имел язы­ков и гор­та­ней,
Я бы исчис­лить не смог хит­рых нече­стий блуд­ниц.

Вос­ку на глад­кой дощеч­ке ты пер­во­му выска­жешь душу,
Воск для тебя меж глу­бин вер­ный нащу­па­ет брод.
Вос­ку льсти­вые вверь сло­ва и влюб­лен­ные речи —
Что есть сил, умо­ляй, делу моль­бы не вредят:
Гек­то­ра выдал Ахилл, моль­бам усту­пая При­а­ма,
Боги сми­ря­ют свой гнев, смерт­ным вни­мая моль­бам.
И не жалей обе­ща­ний: они ведь нима­ло не сто­ят —
Пра­во, каж­дый бед­няк этим това­ром богат.
Тот, кто пове­рил хоть раз, неустан­но пита­ет надеж­ду:
Лжи­ва боги­ня надежд, но без нее не про­жить.
Если при­нес ты пода­рок — тебя уже может и бро­сить
Жен­щи­на: взя­тое — с ней, и не упу­ще­на дань.
Если же ты не при­нес — будет ждать и наде­ять­ся будет:
Так над бес­плод­ной зем­лей доль­ше томит­ся мужик,
Так про­иг­рав­ший игрок сно­ва ста­вит, и сно­ва теря­ет,
И про­сти­ра­ет опять жад­ные руки к игре.
Вот зада­ча, вот труд: без подар­ка добить­ся успе­ха!
Жен­щи­на, дав и не взяв, даст и опять и опять.
Так посы­лай же пись­мо, умо­ля­ю­щей пол­ное лести, —
Пер­вой раз­вед­кой души труд­ный нащу­пы­вай путь.
Ябло­ко с тай­ным пись­мом обма­ну­ло когда-то Кидиппу
И уло­ви­ло ее в сеть ее соб­ст­вен­ных клятв.

Рим­ские юно­ши, вам гово­рю: не гну­шай­тесь нау­кой
Той, что учит в суде роб­ких дру­зей защи­щать!
Ибо не толь­ко народ, не толь­ко судья и сена­тор,
Но и подру­га твоя сдаст­ся на крас­ную речь.
Будь, одна­ко, не прост, хра­ни про себя свою силу,
Не допус­кай на пись­ме веле­ре­чи­вых сло­вес.
Кто, коли он не глу­пец, перед милой витий­ст­во­вать станет?
Часто един­ст­вен­ный звук может родить непри­язнь.
Будь убеди­те­лен, лас­ко­вым сде­лай при­выч­ное сло­во,
Буд­то не воск гово­рит — сам ты бесе­ду­ешь с ней.
Если не при­мет пись­ма и воро­тит его, не читая,
Ты не лишай­ся надежд: будешь упор­ней — про­чтет.
Толь­ко со вре­ме­нем бык норо­ви­стый при­тер­пит­ся к плу­гу.
Толь­ко со вре­ме­нем конь жест­кую при­мет узду;
Пер­стень желез­ный, и тот за годы сотрет­ся на паль­це,
И заост­рен­ный сош­ник сто­чит за годы зем­ля;
Что есть твер­же ска­лы, что мяг­че теку­чей води­цы?
А ведь и твер­дый утес мяг­кая кап­ля дол­бит.
Будь тер­пе­лив, и ты победишь самое Пене­ло­пу —
Позд­но пал Или­он, позд­но, а все-таки пал.
Если про­чтет, а отве­та не даст, — подо­жди, не наси­луй:
Ты при­учи ее глаз к чте­нию лас­ко­вых строк.
Та, что хочет читать, захо­чет потом и отве­тить —
Всюду своя череда, всё совер­ша­ет­ся в срок.
Или, быть может, она пона­ча­лу отве­тит суро­во,
Вес­ко тебе запре­тит пись­ма­ми ей доку­чать?
Знай: боит­ся она послу­ша­нья и ждет ослу­ша­нья, —
Будь же настой­чив и тверд — цель от тебя не уйдет!
Если твоя гос­по­жа, полу­ле­жа в откры­тых носил­ках,
Будет по ули­це плыть, ты подой­ди невзна­чай;
Но чтобы речи твои не попа­ли в недоб­рое ухо,
Ты поста­рай­ся их смысл скрыть в дву­языч­ный намек.
Если же празд­ной сто­пой под про­стор­ной она колон­на­дой
Бро­дит, то с ней заод­но вре­мя свое уби­вай.
То впе­ред забе­ги, то сту­пай по пятам неот­ступ­но,
То приот­стань, то опять ско­ро­го шагу при­бавь;
Вре­мя от вре­ме­ни будь на дру­гой сто­роне колон­на­ды,
Чтоб ока­зать­ся потом с нею бок о бок опять.
Не допу­сти, чтоб она без тебя кра­со­ва­лась в теат­ре —
Будь в полу­круг­лых рядах там же, где будет она;
Там и любуй­ся, там и дивись на нее без поме­хи,
Взгляда­ми с ней гово­ри, зна­ка­ми дай себя знать,
Хло­пай в ладо­ши, когда пля­сун пред­став­ля­ет деви­цу,
Хло­пай, когда лицедей изо­бра­жа­ет любовь;
Встанет она — встань и ты; сидит — не тро­гай­ся с места;
Вре­мя свое уби­вай так, как пока­жет она.

Толь­ко не взду­май завить себе куд­ри кале­ным желе­зом
Или по голе­ням ног едкою пем­зой прой­тись:
Это оставь кори­бан­там, кото­рые матерь Кибе­лу
В диких напе­вах сво­их сла­вят фри­гий­ским вытьем.
Мужу небреж­ность к лицу. Похи­тил Тесей Ари­ад­ну,
Не укра­шая вис­ков при­кос­но­ве­ньем щип­цов;
Фед­ре мил Иппо­лит, хотя Иппо­лит и не щеголь;
Сам лес­ной Адо­нис дорог богине люб­ви.
Будь лишь опря­тен и прост. Зага­ром на Мар­со­вом поле
Тело покрой, под­бе­ри чистую тогу под рост,
Мяг­кий ремень баш­ма­ка застег­ни нержа­вою пряж­кой,
Чтоб не бол­та­лась нога, слов­но в широ­ком меш­ке;
Не без­образь сво­ей голо­вы неуме­лою стриж­кой —
Воло­сы и боро­да тре­бу­ют лов­кой руки;
Ног­ти пусть не тор­чат, окайм­лен­ные чер­ною гря­зью,
И ни один не глядит волос из полой нозд­ри;
Пусть из чисто­го рта не пахнет несве­же­стью тяж­кой
И из под­мы­шек тво­их стад­ный не дышит козел;
Все осталь­ное оставь — пус­кай этим тешат­ся дев­ки
Или, Вене­ре назло, ищут муж­чи­ны муж­чин.
Пол­но: Вакх при­зы­ва­ет пев­ца! Он тоже влюб­лен­ным
Друг, и пла­мя люб­ви с пла­ме­нем Вак­ха срод­ни.
Кнос­ская дева блуж­да­ла, без сил, в пес­ках незна­ко­мых,
Там, где у Дий­ской ска­лы хле­щет мор­ская вол­на,
Как была, в чем спа­ла, рас­пу­стив­шая склад­ки туни­ки,
Русых волос не покрыв, голой ногою сколь­зя,
В вол­ны глу­хие кри­ча­ла жесто­ко­го имя Тесея,
Горь­ким тер­за­ла дождем неж­ную кожу ланит;
Кри­ки нес­лись, и сле­зы лились, но и сле­зы и кри­ки
Деве были к лицу: пре­лесть была и в сле­зах.
Вновь и вновь уда­ряя ладо­ня­ми в неж­ные груди,
«Бро­сил невер­ный меня! Бро­сил! — твер­ди­ла она. —
Как мне быть? Как мне быть?» Вдруг гря­ну­ли буб­ны по ска­ту
Бере­га, вдруг зазву­чал в буй­ных ладо­нях ким­вал;
Ужа­сом дева пол­на, смол­ка­ет, не кон­чив­ши сло­ва,
Замер вздох на устах, крас­ка сбе­жа­ла со щек.
Видит: мим­ал­ло­ниды заки­ну­ли куд­ри за пле­чи,
Видит: сати­ры бегут, богу пред­ше­ст­вен­ный сонм,
Видит: ста­рец нетрез­вый, Силен, на уста­лом ослен­ке
Еле сидит и рукой пряди отво­дит со лба;
Он за вак­хан­ка­ми, те — от него убе­га­ют и драз­нят,
И неуме­лый седок, не совла­дав­ши с ослом,
Вдруг соскольз­нув с длин­но­ухо­го, пада­ет вниз голо­вою, —
Хором сати­ры кри­чат: «Встань, поды­май­ся, отец!»
И нако­нец, золо­тою уздой уздаю­щий тиг­ров,
Сам в вино­град­ном вен­це свет­лый явля­ет­ся бог.
Ни кро­вин­ки, ни Тесея, ни голо­са в деве —
Три­жды рвет­ся бежать, три­жды от стра­ха застыв.
Вся дро­жит, как под вет­ром дро­жит сухая былин­ка,
Как над болот­ной водой влаж­ный тре­пе­щет трост­ник.
Бог гла­сит: «Это я, вер­ней­ший друг и забот­ник!
Дева, страх поза­будь: Вак­ху ты будешь женой!
Небо — брач­ный мой дар: звездой про­си­я­ешь на небе,
Путь в ночи кораб­лям Крит­ский ука­жет Венец».
Мол­вив, шаг­нул с колес­ни­цы, чтоб не были страш­ны пуг­ли­вой
Тиг­ры, и божью сто­пу напе­чат­лел на пес­ке,
И, обес­си­лен­ную при­жав ее к мощ­но­му лону,
Взнес ее ввысь на руках все­по­беж­даю­щий Вакх.
Те Гиме­нея поют, эти Эвия, Эвия сла­вят —
И на свя­щен­ном одре дева и бог сопряг­лись.
Вот пото­му-то, когда на сто­ле — воз­ли­я­ния Вак­ху,
А за сто­лом воз­ле­жит жен­щи­на рядом с тобой,
Богу ноч­но­му молись, молись Ник­те­лий­ским свя­ты­ням,
Чтобы твоя голо­ва не пому­ти­лась вином.
Тут-то тебе и дано о мно­гом ска­зать неза­мет­но,
Чтобы она поня­ла: ска­за­но это о ней;
Тут-то вином и чер­тить на сто­ле гово­ря­щие зна­ки,
Чтобы тво­ей гос­по­же знать, чья она гос­по­жа;
Взгляда­ми взглядов искать, изъ­яс­ня­ясь их пла­мен­ным блес­ком —
Часто немые гла­за крас­но­ре­чи­вее уст.
Тронет ли чашу губа­ми она, пере­й­ми эту чашу
И за кра­са­ви­цей вслед с той же при­губь сто­ро­ны;
Если к како­му кус­ку она потя­нет­ся паль­цем,
Ты, потя­нув­шись за ней, руку рукою задень.
Кро­ме того, не забудь и понра­вить­ся мужу подру­ги —
Станет полез­нее он, сде­лав­шись дру­гом тво­им:
Если по жре­бию пьешь — усту­пи ему первую долю
И со сво­ей голо­вы дай ему пер­вый венок,
Пусть ему пер­вым нальют, будь он выше тебя или ниже,
Что бы он ни ска­зал — с лег­кой готов­но­стью вторь.
Самый испы­тан­ный путь — обма­ны­вать мни­мою друж­бой
(Все же опас­ность таит даже испы­тан­ный путь):
Имен­но так и делец, пре­вы­шая свое пол­но­мо­чье,
Боль­ше берет на себя, чем дове­ря­лось ему.
Мера есть и питью — ука­зать ее вовсе не труд­но:
Пусть голо­ва и нога будут послуш­ны тебе!
Боль­ше все­го бере­гись за вином зате­вать пере­бран­ку,
Бой­ся волю давать рву­щим­ся к бою рукам:
Еври­ти­он нашел себе смерть в нера­зум­ной попой­ке, —
Нет, за сто­лом и вином лег­кая рез­вость милей.
Пой, коли голос хорош, пля­ши, коли руки кра­си­вы, —
Всем, чем можешь пле­нить, тем и ста­рай­ся пле­нить.
Истое пьян­ство вредит, но мни­мое даже полез­но:
Пусть запле­тет­ся язык, пусть зале­пе­чет­ся речь, —
Что б ты теперь ни ска­зал и ни сде­лал не в меру рети­во —
Все для тебя не в упрек: ска­жут, винов­но вино.
«Бла­го люби­мой моей и бла­го люби­мо­му ею!» —
Так гово­ри, а в уме: «Чтоб ему сдох­нуть!» — добавь.
Но покида­ют застоль­ни­ки стол, рас­хо­дясь мно­го­люд­но;
Тут-то сама суе­та под­ступ к кра­са­ви­це даст.
Вдвинь­ся в тол­пу, про­бе­рись к кра­са­ви­це, слов­но слу­чай­но,
Паль­ца­ми ста­на кос­нись, ногу ногою задень.
Вот когда вре­мя начать раз­го­вор! И Вене­ра и Слу­чай —
Оба помо­гут тебе; Стыд неоте­сан­ный, прочь!
Здесь тво­е­му крас­но­ре­чью не надоб­ны наши сове­ты,
Толь­ко сумей захо­теть — сра­зу же ста­нешь речист.
С ролью влюб­лен­но­го сладь, сло­ва­ми яви свои раны,
Хит­рость любую най­ди — пусть лишь пове­рит она.
Это нетруд­но: ведь каж­дая мнит, что люб­ви она сто­ит;
Даже и та, что дур­на, верит в свою кра­соту.
Часто быва­ло: при­твор­но любя, при­твор­щик влюб­лял­ся,
Взяв­шись казать­ся таким, впрямь ста­но­вил­ся таков.
Так не таи­те же, девуш­ки, зла на муж­ское при­твор­ство —
Из повсе­час­ной игры часто рож­да­ет­ся страсть.
Ты же, о юно­ша, вкрад­чи­вой речью под­та­чи­вай серд­це,
Как неустан­но река точит навис­ший обрыв.
Не уста­вай вос­хва­лять лицо ее, воло­сы, руки,
Паль­цев тон­ких изгиб, нож­ки-малют­ки сле­док.
Слы­шать хва­лу сво­ей кра­со­те и стыд­ли­вая рада:
Каж­дая соб­ст­вен­ный вид ценит пре­вы­ше все­го.
Раз­ве Юноне и раз­ве Пал­ла­де не стыд­но досе­ле,
Что на Фри­гий­ской горе не пред­по­чел их Парис?
Слы­ша себе похва­лу, и пав­лин свои перья рас­пу­стит,
А ута­ишь похва­лу — он ута­ит кра­соту.
Даже раз­уб­ран­ный конь на скач­ках несет­ся быст­рее,
Слы­ша, как пле­щет тол­па, шею и гри­ву хва­ля.
Будь в обе­ща­ньях нескуп — обе­ща­нья пле­ня­ют кра­са­виц.
Все­ми бога­ми божись, лишь бы дове­рья достичь!
Сам Юпи­тер с небес улы­ба­ет­ся клят­вам влюб­лен­ных
И раз­ве­ва­ет их вмиг взма­хом Эоло­вых крыл.
Даже сти­гий­ской водой сам Юпи­тер божил­ся Юноне, —
Лож­ным клят­вам не чужд, лож­ным он клят­вам не мстит.
Выгод­ны боги для нас — коли выгод­ны, будем в них верить,
Ста­нем на древ­ний алтарь и воз­ли­вать и кадить.
Боги не празд­ны, они не сты­нут в дре­мот­ном покое, —
Боги над теми блюдут, кто доб­ро­нрав­но живет.
Долг не жалей­те пла­тить, дого­вор стра­ши­тесь нару­шить,
Душу хра­ни­те от лжи и от убий­ства ладонь, —
Лишь за одно нака­за­ния нет: обма­ны­вать жен­щин.
Здесь и толь­ко здесь вер­ность стыд­ней, чем обман.
Будем невер­ны невер­ным! Пус­кай нече­сти­вое пле­мя,
С хит­ро­стью вый­дя на нас, в свой же силок попа­дет.
Есть рас­сказ: девять лет лежал пло­до­нос­ный Еги­пет
Сух, и не падал с небес дождь, оро­шая посев.
Фра­сий при­шел к Буси­риду и мол­вил: «Смяг­чит­ся Юпи­тер,
Если при­ше­лец про­льет кровь на его алта­ре».
Тот­час в ответ Буси­рид: «Ты сам и падешь, чуже­зе­мец,
Пер­вою жерт­вой богам ради желан­ной воды».
Сжег Фала­рид в жесто­ком быке Перил­ло­во тело,
И зло­по­луч­ный тво­рец пищей тво­ре­нию стал.
Прав Буси­рид, и прав Фала­рид! Закон всех зако­нов:
Кто зло­умыс­лил смерть — сам этой смер­тью умрет.
Пусть же теперь поде­лом веро­лом­ных каз­нит веро­лом­ство;
Муча­ясь, жен­щи­на пусть подан­ный вспом­нит при­мер!

Поль­за есть и в сле­зах: сле­за и алма­зы рас­то­пит.
Толь­ко сумей пока­зать, как увлаж­ни­лась щека!
Если же сухи гла­за (не при­хо­дит сле­за по зака­зу!) —
Мас­лом паль­цы полей и по рес­ни­цам прой­дись.
А поце­луи? Воз­мож­но ли их не вме­ши­вать в прось­бы?
Пусть не дает­ся — а ты и с недаю­щей бери.
Еже­ли будет бороть­ся и еже­ли ска­жет: «Негод­ный!» —
Знай: не сво­ей, а тво­ей хочет победы в борь­бе.
Толь­ко ста­рай­ся о том, чтоб не ранить неж­ные губы,
Чтобы на гру­бость твою дева пенять не мог­ла.
Кто, сорвав поце­луй, не сорвал и все­го осталь­но­го,
Истин­но молв­лю, тому и поце­луи не впрок.
Что поме­ша­ло тебе достичь пол­ноты вожде­лен­ной?
Стыд? Совсем и не стыд — раз­ве что серость твоя.
Это наси­лье? Пус­кай: и наси­лье кра­са­ви­цам мило —
То, что хотят они дать, нехотя луч­ше дадут.
Силою жен­щи­ну взяв, сам увидишь, что жен­щи­на рада
И что бес­че­стье она вос­при­ни­ма­ет как дар.
Если ж она, хоть мог­ла пре­тер­петь, а нетро­ну­той вышла,
То под весе­лым лицом тай­ную чув­ст­ву­ет грусть.
Феба и Фебы сест­ра позна­ли насиль­ные лас­ки,
Но не уста­ли любить тех, кто насиль­но лас­кал.
Всем изве­стен рас­сказ, и все же его повто­рю я —
Как Лико­медо­ва дочь мужа в Пелиде нашла.
Уж от боги­ни, кра­сой пре­взо­шед­шей сопер­ниц на Иде,
Пыл­кий судья полу­чил горь­кую мзду за хва­лу;
Плы­ли уже к При­аму-царю кораб­ли из-за моря,
Эллин­скую в Или­он стар­цу невест­ку неся;
Клят­ву дава­ли мужи вос­стать за того, кто оби­жен,
Общею честью сочтя месть за позор одно­го;
Толь­ко Ахилл (о, стыд! но моль­бе усту­пил он Фети­ды),
Длин­ное пла­тье надев, скрыл, что муж­чи­на и он.
Что с тобой, Эакид? Тебе ли над шер­стью трудить­ся?
Ждет Пал­ла­да тебя, но не на этой сте­зе.
Ты ль над кор­зин­кой сидишь? Рука твоя про­сит ору­жья!
Эта ли с пря­жей ладонь Гек­то­ру смерть при­не­сет?
Прочь отбрось, прочь отбрось вере­те­на с доб­рот­ною нитью
И пели­он­ским копьем в креп­кой руке потря­сай!
В том же покое спа­ла деви­ца из цар­ско­го рода,
Ей самой и при­шлось мужа в Ахил­ле при­знать.
Силе она усту­пив (при­хо­дит­ся это­му верить),
Вер­но, хоте­ла сама силе такой усту­пить.
Часто она гово­ри­ла: «Побудь!» — бес­по­кой­но­му дру­гу,
Вме­сто былых вере­тен ост­рый хва­тав­ше­му меч.
Где же наси­лие, где? Зачем, Деида­мия, хочешь
Лас­кой того удер­жать, кем обес­че­ще­на ты?
Прав­да, иную игру начать не реша­ет­ся дева, —
Рада, одна­ко, при­нять, если начнет не она.
Пра­во же, тот, кто от жен­щи­ны ждет началь­но­го шага,
Слиш­ком высо­ко, видать, мнит о сво­ей кра­со­те.
Пер­вый при­ступ — муж­чине и пер­вые прось­бы — муж­чине,
Чтобы на прось­бы и лесть жен­щи­на сдать­ся мог­ла.
Путь к овла­де­нью — моль­ба. Любит жен­щи­на прось­бы муж­ские —
Так рас­ска­жи ей о том, как ты ее полю­бил.
Сам пре­кло­нял­ся с моль­бой Юпи­тер, схо­дя к геро­и­ням, —
Из геро­инь ни одна пер­вой его не зва­ла.
Если, одна­ко, почув­ст­ву­ешь ты, что моль­бы надо­е­ли,
Оста­но­вись, отсту­пи, дай пре­сы­ще­нью прой­ти.
Мно­гим то, чего нет, милее того, что доступ­но:
Мень­ше будешь давить — мень­ше к тебе непри­язнь.
И на Вене­ри­ну цель не слиш­ком ука­зы­вай явно:
Име­нем друж­бы назвав, сде­ла­ешь бли­же любовь.
Сам я видал, как смяг­ча­лись от это­го стро­гие девы
И поз­во­ля­ли потом дру­гу любов­ни­ком стать.

Белая кожа пре­тит в моря­ке — под брыз­га­ми моря
На обо­жжен­ном лице тем­ный ложит­ся загар.
Белая кожа — укор зем­ле­паш­цу, когда он на пашне
Лемех ведет и отвал, солн­цу под­ста­вив пле­чо.
И для тебя, кто рвет­ся к вен­ку из листьев Пал­ла­ды,
Для состя­за­те­ля игр, белое тело — позор.
Блед­ность — тому, кто влюб­лен! Влюб­лен­но­му блед­ность при­ста­ла:
В этом его кра­сота — мало цени­мая кем.
Блед­ный в Сидей­ских лесах Ори­он на охо­те ски­тал­ся,
Блед­ный Даф­нис, томясь, млел о наяде сво­ей.
Блед­ность и худо­ба обли­ча­ют влюб­лен­ные души,
Так не сты­дись под пла­щом куд­ри бле­стя­щие скрыть!
Юным телам при­да­ют худо­бу бес­сон­ные ночи,
Боль, забота, печаль — зна­ки вели­кой люб­ви.
Чтобы жела­нья сбы­лись, не жалей вызы­вать сожа­ле­нья.
Пусть, взгля­нув на тебя, вся­кий вос­кликнет: «Влюб­лен!»

Скрыть ли тос­ку и упрек, что сме­ша­ли мы прав­ду и крив­ду?
Друж­ба и вер­ность у нас нын­че пустые сло­ва.
Ах, как опас­но быва­ет хва­лить люби­мую дру­гу:
Он и пове­рит тебе, он и под­ме­нит тебя.
Ты гово­ришь: «Но Патрокл сопер­ни­ком не был Ахил­лу;
Вер­ность Фед­ры попрать не пося­гал Пири­фой;
Если Пилад и любил Гер­ми­о­ну, то чистой любо­вью,
Слов­но Пал­ла­ду — Феб и Дио­с­ку­ры — сест­ру».
Кто на такое наде­ет­ся, тот, пожа­луй, надей­ся
Мед из реки зачерп­нуть, плод с тама­ри­с­ка сорвать!
Нын­че стыд поза­быт — свое лишь каж­до­му любо,
Каж­дый за радость свою пла­тит стра­да­ньем дру­гих.
Нын­че, увы, не вра­га сво­его опа­сай­ся, влюб­лен­ный, —
Чтобы вер­ней уце­леть, мни­мых дру­зей бере­гись.
Осте­ре­гай­ся род­ных, бой­ся бра­та, чуж­дай­ся зна­ком­ца —
Вот с какой сто­ро­ны ждет тебя истин­ный страх!
Бли­зок конец; но ты не забудь, что любовь откры­ва­ет
Тыся­чу раз­ных путей к тыся­че жен­ских сер­дец.
Ведь и зем­ля не повсюду одна: иное — оли­вам
Место, иное — лозе или зеле­ным хле­бам.
Сколь­ко лиц на зем­ле, столь­ко бьет­ся сер­дец непо­хо­жих:
Тот, кто умен и хитер, дол­жен при­ла­дить­ся к ним.
Слов­но Про­тей, то он вдруг обер­нет­ся теку­чей водою,
То он лев, то он дуб, то он щети­ни­стый вепрь.
Рыбу ловить — там нужен крю­чок, там потре­бен трезу­бец,
Там на креп­кий канат нижет­ся частая сеть.
Не выхо­ди же и ты без раз­бо­ра на ста­рых и юных —
Изда­ли сети твои высмот­рит ста­рая лань.
Ум пока­жи про­сто­ва­той, нахаль­ст­вом блес­ни перед стро­гой —
Та и дру­гая тот­час, бед­ные, бро­сят­ся прочь.
Вот поче­му быва­ет порой, что достой­ным отка­жет,
А к недо­стой­ным сама жен­щи­на в руки падет.

Часть пути — поза­ди, а часть пути — предо мною.
Бро­сим якорь в песок, отдых дадим кораб­лю.

Книга вторая

Грянь­те: «Ио, Пеан!» «Ио, Пеан!» — воз­гла­си­те!
Бьет­ся добы­ча в сети, кон­чен охот­ни­чий труд.
Ныне влюб­лен­ный, ликуя, сти­хи мои метит награ­дой
Выше Гоме­ро­вых пальм и Геси­о­до­вых пальм.
Так рас­пус­кал пару­са похи­ти­тель и гость, сын При­а­ма,
От копье­нос­ных Амикл в дом свой жену уво­зя;
Так и тебя, Гип­по­да­мия, вез в колес­ни­це побед­ной
Тот, кто при­мчал­ся к тебе в беге замор­ских колес.
Но не спе­ши так, юнец; ты выплыл в откры­тое море,
Вол­ны пле­щут кру­гом, берег желан­ный далек.
Если по сло­ву сти­ха мое­го и достиг ты люби­мой —
Я научил овла­деть, я научу сохра­нить.
Заво­е­вать и обо­ро­нить — оди­на­ко­во важ­но:
Слу­чай помо­жет в одном, толь­ко нау­ка — в дру­гом.
Так не оставь­те меня, Кипри­да и отрок Кипри­ды,
Ты не оставь, Эра­то, тез­ка кото­рой — Любовь!
Долг мой велик: поведать о том, каким ухищ­ре­ньем
Будет удер­жан Амур, мча­щий­ся по миру бог.
Легок Аму­ра полет, два кры­ла у него за пле­ча­ми,
Труд­но наки­нуть на них сдер­жан­ной меры узду.
Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухо­да —
Гость на пер­на­тых кры­лах по небу путь прото­рил.
Был уже скрыт в тай­ни­ке зача­тый мате­рью в блуде
Бык-полу­че­ло­век и чело­век-полу­бык,
И про­из­нес стро­и­тель Дедал: «Минос-спра­вед­ли­вец!
Пле­ну конец поло­жи: прах мой отчизне вер­ни!
Пусть я не мог, гони­мый судь­бой, не знаю­щей прав­ды,
Жить в роди­мой зем­ле, — в ней я хочу уме­реть.
Если не жаль ста­ри­ка — доз­воль воз­вра­тить­ся ребен­ку.
Если ребен­ка не жаль — то поща­ди ста­ри­ка».
Так он твер­дил, и дол­го твер­дил, но тщет­ны­ми были
Речи — плен­ни­ку царь выхо­да в путь не давал.
Это поняв, про­мол­вил Дедал: «Теперь-то, уме­лец,
Вре­мя тебе пока­зать, в чем даро­ва­нье твое.
Пусть и море, пусть и суша покор­ны Мино­су,
Пусть ни зем­ля, ни вода нам не откро­ют пути, —
Небо оста­лось для нас — риск­нем на небес­ные тро­пы!
Выш­ний Юпи­тер, про­сти мне дерз­но­ве­нье мое:
Я не хочу пося­гать на звезд­ные божьи пре­сто­лы —
Нет нам из раб­ства пути, кро­ме пути в небе­сах!
Еже­ли Стикс доз­во­лит исход — поплы­вем и по Стик­су!
Новый пишу я закон смерт­ной при­ро­де моей».
Часто беда изощ­ря­ет умы. Воз­мож­но ли верить,
Чтобы шаг­нул чело­век ввысь по воздуш­ной тро­пе?
Вот он перо за пером сла­га­ет в небес­ные вес­ла,
Тон­ки­ми нитя­ми льна вяжет одно к одно­му;
Жар­ко рас­топ­лен­ный воск кре­пит осно­ва­ния перьев;
Вот уж под­хо­дит к кон­цу ново­из­мыш­лен­ный труд.
Маль­чик весе­лый меж тем и пером забав­лял­ся, и вос­ком,
Сам не зная, что в них — снасть для маль­чи­ше­ских плеч.
«Это, — мол­вил отец, — кораб­ли для наше­го бег­ства,
Это един­ст­вен­ный путь к воле и отчей зем­ле.
Всюду — запо­ры Мино­са, сво­бо­ден лишь воздух небес­ный;
Мчись по сво­бод­но­му ввысь, воздух поле­том про­рви!
Пусть, одна­ко, тебя не вле­чет ни тегей­ская дева,
Ни Воло­пас, ни его спут­ник с мечом — Ори­он:
Толь­ко за мною одним устре­мись на полу­чен­ных кры­льях —
Я — впе­ре­ди, ты — вослед: в этом — спа­се­нье твое!
Если эфир­ный поток воз­не­сет нас к недаль­не­му солн­цу —
Знай, не выне­сет воск сол­неч­ных жар­ких лучей;
Если же кры­лья у нас запле­щут над самой вол­ною —
То махо­вое перо взмокнет от вла­ги мор­ской.
Посе­редине дер­жись! Лишь бой­ся недоб­ро­го вет­ра —
Пусть лишь попут­ный порыв дует в твои пару­са».
Эти сло­ва гово­ря, он ладит на маль­чи­ка кры­лья,
Новым дви­же­ни­ям плеч учит, как пти­ца птен­ца;
Сам на свое наде­ва­ет пле­чо руко­дель­ные сна­сти
И в неиз­ведан­ный путь телом паря­щим плы­вет.
Срок поле­та настал. Отец целу­ет­ся с сыном,
Не высы­ха­ет поток слез на отцов­ских щеках.
Холм был пони­же горы, но повы­ше глад­кой рав­ни­ны —
Здесь для двух бег­ле­цов горест­ный путь начал­ся.
Кры­лья­ми дви­жет Дедал, ози­ра­ясь на кры­лья Ика­ра,
И не сби­ва­ясь с пути, пра­вит и пра­вит полет.
Раду­ет двух бег­ле­цов новиз­на, раз­ве­ва­ют­ся стра­хи,
Мчит­ся отваж­ный Икар, силь­ным кры­лом шеве­ля.
Видит летя­щих рыбак у воды с дро­жа­щей удою,
Видит, и зыб­кую трость в стра­хе роня­ет рука.
Нак­сос, и Парос, и Делос, любез­ный кла­рос­ско­му богу,
Мину­ли; с левой от них Самос про­шел сто­ро­ны,
С пра­вой вид­нел­ся Лебинт и рыб­ная Асти­па­лея
И поды­мал­ся из вод ост­ров Калим­ны лес­ной.
Вдруг юнец, по пыл­ко­сти лет опро­мет­чи­вый ран­них,
Выше напра­вил тро­пу, долу оста­вил отца;
Скре­пы рас­сла­би­лись, воск рас­тек­ся от ближ­не­го солн­ца,
Вет­ра не может пой­мать взмах тороп­ли­вой руки;
В ужа­се он с высоты глядит в про­стор­ное море,
В серд­це — тре­пет­ный страх, ночь наплы­ла на гла­за,
Тает воск, бьет юнец бес­кры­лы­ми воздух рука­ми,
Чув­ст­ву­ет смерт­ную дрожь, не в чем опо­ру най­ти.
Рушит­ся он, кри­ча: «Отец! Отец! Поги­баю!» —
И захлест­ну­лись сло­ва тем­но-зеле­ной вол­ной.
А зло­по­луч­ный отец (уже не отец!), вос­кли­цая:
«Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
Где ты, Икар?» — вдруг видит в воде плы­ву­щие перья…
Кости укры­ла зем­ля, имя оста­лось волне.
Если Минос не сумел удер­жать чело­ве­че­ских кры­льев,
Мне ли пытать­ся унять бога кры­ла­то­го взлет?
Но оши­ба­ет­ся тот, кто спе­шит к гемо­ний­ским закля­тьям
И с жере­бя­чье­го лба тон­кий сни­ма­ет нарост, —
Чтоб уце­ле­ла любовь, не помо­гут Меде­и­ны тра­вы,
Ни заго­вор­ный напев ведо­мых мар­сам сло­вес.
Если бы толь­ко любовь мог­ли убе­речь закли­на­нья, —
Был бы с Цир­це­ей — Улисс и с Фаси­ан­кой — Ясон.
Да и деви­цам не впрок наво­дя­щие блед­ность напит­ки:
В души несут они вред и помра­ча­ют умы.

Прочь, нече­сти­вые, прочь! Будь любез­ным, и будешь люби­мым.
Чтобы любовь заслу­жить, мало одной кра­соты.
Будь ты хоть сам Нирей, люби­мец было­го Гоме­ра,
Или неж­ней­ший на вид Гилас, добы­ча наяд,
Чтобы любовь гос­по­жи сохра­нить и ее не лишить­ся,
Ты при­ло­жи к кра­со­те малую долю ума.
Ведь кра­сота — нена­деж­ная вещь, убы­ва­ет с года­ми:
Чем про­тя­жен­ней она, тем ее сила сла­бей.
Веч­но цве­сти не дано цве­там длин­но­ле­пест­ных лилий;
Роза, осы­пав кра­су, сохнет, шипа­ми тор­ча.
Так и в тво­их воло­сах забе­ле­ют, кра­са­вец, седи­ны,
Так и тебе на лицо борозды лягут мор­щин.
Дух один дол­го­ве­чен, — да будет тебе он опо­рой!
Он — досто­я­нье твое до погре­баль­ных кост­ров.
Не забы­вай и о том, что для вся­кой души бла­готвор­но
Зна­ние двух язы­ков и бла­го­род­ных наук.
Не был кра­си­вым Улисс, а был он крас­но­ре­чи­вым —
И вос­пы­ла­ли к нему стра­стью боги­ни морей.
Ах, сколь­ко раз, сколь­ко раз о поспеш­ном гру­сти­ла Калип­со,
И гово­ри­ла, что нет в море доро­ги греб­цу,
Как она вновь и вновь вопро­ша­ла о гибе­ли Трои,
Чтобы на раз­ный он лад все гово­рил об одном!
На бере­гу сто­я­ли они, и сно­ва Калип­со
Об одри­сий­ском вожде свой начи­на­ла рас­спрос.
Лег­ким пру­том Улисс (был прут в руке у героя)
Все, о чем гово­рил, изо­бра­жал на пес­ке.
«Вот, — гово­рил он, — сте­на» (рисуя тро­ян­ские сте­ны),
«Вот река Симо­ент, вот и палат­ка моя;
Вот и луг, (нари­со­ван и луг), обаг­рен­ный Доло­ном
В ночь, когда поже­лал он гемо­ний­ских коней;
Ну, а там сто­я­ли шат­ры сито­ний­ско­го Реса,
Там я про­брал­ся в ночи, плен­ных коней уво­дя».
Так он чер­тил и чер­тил, как вдруг вол­на, раз­ли­ва­ясь,
Вмиг сти­ра­ла с пес­ка Трою, шат­ры и царя.
И гово­ри­ла боги­ня: «Ты видишь, как смы­ла пучи­на
Столь­ко вели­ких имен, — ей ли дове­ришь ты плот?»
Не воз­ла­гай же надежд на кра­су нена­деж­но­го тела —
Как бы ты ни был кра­сив, что-то имей за душой.

Луч­ше все­го при­вле­ка­ет серд­ца обхо­ди­тель­ность в людях, —
Гру­бость, наобо­рот, сеет враж­ду и вой­ну.
Яст­ре­ба мы нена­видим за клюв его дерз­кий и коготь,
И нена­видим вол­ков, хищ­ни­ков роб­ких овец;
Но без­опас­но от нас крот­ких ласто­чек быст­рое пле­мя
И хао­ний­ский летун, башен высо­ких жилец.
Прочь, зло­языч­ная брань, исчез­ни, вред­ная ссо­ра!
Слад­кие толь­ко сло­ва милую нежат любовь.
Жен мужья и жены мужей пусть ссо­ра­ми гонят,
Слов­но меж ними в суде длит­ся некон­че­ный спор.
Это — супру­же­ства часть, в закон­ном при­да­ное бра­ке,
А меж любов­ни­ков речь лас­ко­ва будь и мила.
Вам не закон при­ка­зал сой­тись к еди­но­му ложу —
Силу зако­на иметь будет над вами Любовь.
Пусть, к при­ят­ным сло­вам скло­ня­ясь польщен­ной душою,
Будет подру­га все­гда рада увидеть тебя!
Тех, кто богат, я люб­ви не учу — на что им нау­ка?
Еже­ли есть, что дарить, — им мой урок ни к чему.
Тот без нау­ки умен, кто может на вся­кую прось­бу
«Вот тебе, мол­вить, и вот!» — с ним мне тягать­ся нев­мочь.
Бед­ным был я, любя, для бед­ных стал я поэтом;
Нече­го было дарить — празд­ное сло­во дарил.
Бед­ный робок в люб­ви, боит­ся недоб­ро­го сло­ва,
Бед­ный такое сне­сет, что не стер­петь бога­чу.
Пом­ню, одна­жды, вспы­лив, повредил я при­чес­ку подру­ги —
Сколь­ких мне дней люб­ви сто­и­ла эта гро­за!
Я ей рубаш­ку не рвал, а она уве­ря­ет, что рвал я, —
Мне же при­шлось на свои новую ей поку­пать.
Умные уче­ни­ки! Не сле­дуй­те нашим ошиб­кам!
Пусть мой убы­точ­ный грех слу­жит уро­ком для вас.
Схват­ки — на долю пар­фян, а учти­вым подру­гам неси­те
Лас­ки, шут­ку и мир — все, что пита­ет любовь.
Если подру­га в ответ на любовь непри­вет­ли­ва будет —
Будь тер­пе­лив и кре­пись: жди, и смяг­чит­ся она.
Вет­ку нагни, и нагнет­ся она, если гнуть тер­пе­ли­во;
Если же с силой нажать, то пере­ло­мит­ся сук.
Будь тер­пе­лив, по тече­нью плы­ви через вся­кую реку,
Ибо пустой это труд — про­тив тече­ния плыть;
Будь тер­пе­лив, и ты усми­ришь и тиг­ри­цу и льви­цу,
И непо­вад­ли­вый бык шею нагнет под ярмо.
Кто непри­ступ­нее был Ата­лан­ты, охот­ни­цы гор­ной?
Но и ее полу­чил силь­ный заслу­гою муж.
Часто Мила­ни­он под сенью дуб­рав­ных дере­вьев
Пла­кал о доле сво­ей, о непо­кор­ной люб­ви;
Часто по сло­ву ее тас­кал он охот­ни­чьи сети,
Хажи­вал на каба­нов с пикою напе­ре­вес,
Раны зна­вал он тугой тети­вы Гиле­е­ва лука —
Но уязв­ля­ла его глуб­же иная стре­ла.
Я не гоню тебя сле­дом за ним по рощам Мена­ла,
Можешь сетей не тас­кать, можешь не тро­гать копья,
Можешь не под­став­лять свою грудь стре­ми­тель­ным стре­лам —
Про­ще и лег­че завет скром­ной нау­ки моей!
Я гово­рю: будь уступ­чив! Уступ­ки при­но­сят победу.
Все, что при­дет ей на ум, выпол­ни, слов­но актер!
Ска­жет «нет» — ска­жешь «нет»; ска­жет «да» — ска­жешь «да»: пови­нуй­ся!
Будет хва­лить — похва­ли; будет бра­нить — побра­ни;
Будет сме­ять­ся — засмей­ся и ты; про­сле­зит­ся — рас­плачь­ся;
Пусть она будет указ всем выра­же­ньям лица!
Если захо­чет играть, бро­сая квад­рат­ные кости, —
Хуже ста­рай­ся играть, боль­ше ста­рай­ся пла­тить.
Еже­ли в длин­ные кости игра — то же самое делай:
Чаще выбра­сы­вай «псов», ей усту­пая игру.
Если, в «раз­бой­ни­ки» сев, ты дви­нешь по линии шаш­ку, —
Пусть поско­рей твой боец сгинет в стек­лян­ном бою.
Сам дер­жи над сво­ей гос­по­жой раз­вер­ну­тый зон­тик,
Сам рас­чи­щай для нее путь в мно­го­люд­ной тол­пе.
Если в точе­ных носил­ках она — при­двинь ей ска­мей­ку,
И не сты­дись у нее нож­ку обуть и разуть;
Еже­ли холод­но ей — поза­будь, что и сам ты иззяб­нул,
И на холод­ной груди руч­ку замерз­шую грей.
Нет позо­ра и в том (отра­да ведь пуще позо­ра!),
Чтобы сво­ею рукой зер­каль­це ей под­но­сить.
Тот, кому маче­ха дать по пле­чу не мог­ла супо­ста­та,
Тот, кто небо носил, тот, кто на небо взо­шел,
Меж ионий­ских девиц сидел над рабо­чей кор­зин­кой
И, гово­рят, не сты­дясь прял ионий­скую шерсть.
Если тиринф­ский герой поко­рял­ся при­ка­зу цари­цы —
Ты ль не возь­мешь­ся сне­сти то, что сно­сил Гер­ку­лес?
Коли при­ка­жет тебе гос­по­жа явить­ся на пло­щадь —
Рань­ше сро­ка пред­стань, самым послед­ним уйди.
Если велит бежать по делам — беги, не замед­ли,
Чтоб ника­кая тол­па не задер­жа­ла тебя.
Ночью ли с пира домой соби­ра­ясь, раба себе кликнет, —
Будь ей вме­сто раба, пер­вым являй­ся на зов.
Шлет ли, уехав, пись­мо «При­ез­жай!» — поез­жай и не меш­кай;
Не на чем ехать — беги: лени Амур не про­стит.
И да не будут поме­хой тебе ни сне­га на доро­гах,
Ни в нестер­пи­мые дни дыша­щий жаж­дою Пес.

Воин­ской служ­бе подоб­на любовь. Отой­ди­те, ленив­цы!
Тем, кто робок и вял, эти зна­ме­на нев­мочь.
Бур­ная ночь, дорож­ная даль, жесто­кая мука,
Тяготы все, все труды собра­ны в стане люб­ви.
Будешь бре­сти под дождем, из небес­ной стру­я­щим­ся тучи,
Будешь, иззяб­ший, дре­мать, лежа на голой зем­ле.
Если рож­ден­ный на Дело­се бог, Адме­то­во ста­до
Пас­ший, ютил­ся порой под шала­шом пас­ту­ха, —
Ты ли не при­мешь того, что сам не отверг даль­но­вер­жец?
Хочешь остать­ся любим — вся­кую спесь поза­будь.
Если не будет тебе доро­ги откры­той и ров­ной,
Если перед тобой дверь запер­та на засов —
Не устра­шись ниче­го и спус­кай­ся во двор пря­мо с кры­ши
Или в высо­ком окне выищи надоб­ный лаз.
Жен­щи­на рада бывать при­чи­ною смерт­но­го рис­ка:
Это им вер­ный залог самой горя­чей люб­ви.
Ты опа­сал­ся, Леандр, поте­рять люби­мую Геро
И, чтоб себя пока­зать, пере­плы­вал Гел­лес­понт.

Нет худо­го и в том, чтобы льстить рабам и рабы­ням:
Каж­до­го, кто повид­ней, надоб­но бли­же при­влечь.
По име­нам их зови, обра­ща­ясь (чего тебе сто­ит?),
И не гну­шай­ся пожать раб­скую руку сво­ей.
В день Фор­ту­ны, когда о подар­ке попро­сит неволь­ник,
Не пожа­лей для него: пра­во, рас­ход неве­лик.
Не пожа­лей и слу­жан­ке подать в тот празд­ник, в кото­рый
Гал­лы поги­бель нашли в брач­ной одеж­де рабынь.
Челядь долж­на быть с тобой заод­но; осо­бен­но важен
Тот, кто сто­ит у две­рей и перед спаль­нею спит.

Не пред­ла­гаю тебе дарить дра­го­цен­ных подар­ков.
Но, неболь­шие даря, кста­ти и к месту дари.
В пору, когда уро­жай гнет вет­ви и хлеб­ные стеб­ли,
Ты под­не­си гос­по­же сель­ских кор­зи­ну пло­дов,
Ты рас­ска­жи ей, что ты полу­чил их из ближ­ней усадь­бы, —
Хоть на Свя­щен­ной ты их ули­це в Риме купил, —
Гроз­дья дари и оре­хи, столь милые Ама­рил­лиде
(Жаль, что ее на каш­тан нын­че пой­мать муд­ре­но!),
Можешь послать ей дрозда, а можешь — цве­точ­ные цепи,
Лиш­ний раз под­твер­див вер­ность сво­ей гос­по­же.
Тем же, в надеж­де на смерть, под­ку­па­ют без­дет­ную ста­рость —
Ах, про­ва­лить­ся бы всем, кто опо­ро­чил дары!

Напо­ми­нать ли о том, чтобы льстить ей, сти­хи сочи­няя?
Пло­хо толь­ко одно: пес­ни теперь не в чести.
Все похва­лят сти­хи, но все поже­ла­ют подар­ка —
Гру­бый милее богач, чем неиму­щий поэт.
Истин­но, век наш есть век золо­той! Поку­па­ет­ся ныне
Золо­том — почесть и власть, золо­том — неж­ная страсть.
Если с пусты­ми рука­ми при­дешь ты, пито­мец Каме­ны,
Будь ты хоть сам Гомер — выстав­лен будешь, Гомер.
Все же, хоть мало, а есть на зем­ле и уче­ные девы,
Да и невеж­ды порой рады уче­ны­ми слыть.
Тех и дру­гих в сти­хах про­слав­ляй! За слад­кое сло­во,
Пло­хо ли, хоро­шо ль, вся­кая пес­ня сой­дет.
Сто­ит про­бо­др­ст­во­вать ночь, сочи­няя кра­са­ви­це пес­ню:
Вдруг да увидит в сти­хах хоть неве­ли­кий, а дар?

Далее: если ты сам замыс­лил какое-то дело,
Пусть и подру­га твоя кста­ти попро­сит о нем.
Если кому из тво­их рабов обе­щал ты сво­бо­ду —
Пусть при­па­да­ет, моля, чтоб засту­пи­лась она.
Снять ли око­вы с раба, отме­нить ли его нака­за­нье —
Всё, что дела­ешь ты, дела­ешь ты для нее.
Ей — почет, а поль­за — тебе, и ты не в убыт­ке:
Пусть насла­дит­ся она ролью боль­шой гос­по­жи!

Чтоб оста­вать­ся с тобой, долж­на твоя жен­щи­на пом­нить,
Что от ее кра­соты стал ты совсем без ума.
Если в тирий­ском она — похва­ли тирий­ское пла­тье,
В кос­ском ли вый­дет к тебе — кос­ское тоже к лицу;
Еже­ли в золо­те вся, то сама она золота кра­ше,
Если заку­та­на в шерсть — мол­ви: «Чудес­ная шерсть!»
Если пред­станет в рубаш­ке одной — вскри­чи: «Я пылаю!»
И осто­рож­но добавь: «А не про­студишь­ся ты?»
Если про­бор в воло­сах — не надоб­но луч­шей при­чес­ки;
Если она зави­та — честь и хва­ла завит­кам.
Пля­шет? Хва­ли ее руки. Поет? Хва­ли ее голос.
Кон­чи­ла петь и пля­сать? Гром­ко об этом жалей.
Самое ложе люб­ви и самые радо­сти ночи,
Все, что любез­но вдво­ем, — все это мож­но хва­лить.
Пусть она будет мрач­ней и жесто­че Меду­зы Гор­го­ны —
Слы­ша такие сло­ва, станет мила и неж­на.
Толь­ко следи, чтоб она тво­е­го не откры­ла при­твор­ства,
И выра­же­ньем лица не опро­кинь сво­их слов!
Скро­ешь искус­ство свое — моло­дец; а выдашь — доса­дуй:
Веры тебе поде­лом с этой не будет поры.

Часто в осен­ние дни, когда нали­ва­ют­ся гроз­дья,
Пур­пур­ным кра­ся вином луч­шее вре­мя в году,
То вдруг нажмут холо­да, то сно­ва рас­пу­стит­ся лето,
И пере­мен­чи­вый жар тяготой тело томит.
Пусть подру­га твоя оста­нет­ся в доб­ром здо­ро­вье!
Если же сля­жет она, чув­ст­вуя воздух боль­ной, —
Тут-то тебе и явить всю любовь твою, всю твою вер­ность,
Тут-то и сеять тебе севы для буду­щих жатв!
Не под­да­вай­ся тос­ке, на докуч­ные глядя капри­зы,
Все, что поз­во­лит она, делай сво­ею рукой.
Дай ей сле­зы увидеть твои, поце­лу­ем не брез­гуй,
Дай пере­сох­шим губам влаж­ной кос­нуть­ся щеки;
К богу взы­вай, но гром­че взы­вай, чтоб она услы­ха­ла;
Чаще рас­ска­зы­вай ей бла­го­по­луч­ные сны;
Дрях­лую баб­ку най­ми к очи­ще­нию ложа и дома
С серой и пти­чьим яйцом в горст­ке тря­су­щих­ся рук, —
Все заботы твои оста­вят хоро­шую память:
Мно­гим откры­ли они путь к заве­ща­ньям чужим.
Толь­ко и здесь ты сумей соблю­сти в усер­дии меру —
Воз­ле боль­ной суе­тясь, и опо­сты­леть лег­ко.
Не гово­ри ей: «Не ешь!», не под­со­вы­вай сна­до­бий горь­ких —
Пусть твой сопер­ник и враг это возь­мет на себя.

Ветер, от бере­га вея, увел тебя в даль­нее море —
Здесь пару­сам кораб­ля надо­бен ветер иной.
Сно­ву любовь некреп­ка, но при­выч­ка ей будет опо­рой:
Дай ей пищу и срок — станет креп­ка и силь­на.
Бык, ужас­ный тебе, к тебе же лас­кал­ся телен­ком,
Дуб, под кото­рым лежишь, тон­ким тянул­ся рост­ком;
Мал быва­ет род­ник, но куда руче­ек ни польет­ся,
Станет пол­ней и пол­ней, новые воды при­няв.
Пусть же подру­га при­выкнет к тебе: при­выч­ка все­силь­на!
Ради при­выч­ки такой не поле­нись поску­чать!
Пусть она видит и пусть она слы­шит тебя посто­ян­но,
Ночью и днем перед ней пусть твое будет лицо.
А как уве­ришь­ся в том, что она без тебя затос­ку­ет,
Что и вда­ли от нее будешь по-преж­не­му мил, —
Тут-то и отдых устрой. Отдох­нув­ши, зем­ля уро­жай­ней,
И пере­сох­шим полям в радость быва­ют дожди.
Рядом дыша с Демо­фон­том, Фил­лида о нем не стра­да­ла,
А как отча­лил он вдаль, — вспых­ну­ла жар­ким огнем.
Даль­ним ски­та­ньем Улисс тре­во­жил тос­ку Пене­ло­пы,
И, Лаода­мия, твой был вда­ле­ке Фила­кид.
Но бере­гись, не про­срочь! Уга­са­ют со вре­ме­нем стра­сти,
Даль­ний забудет­ся друг, новая встанет любовь.
Чтобы уте­шить печаль о дале­ком сво­ем Мене­лае,
Пала Еле­на в ночи гостю на жар­кую грудь.
Ах, Мене­лай, до чего же ты глуп! Оди­но­ко уехав,
Ты остав­ля­ешь в дому гостя с женою вдво­ем!
Луч­ше бы ястре­бу ты, обе­зу­мев, дове­рил голу­бок,
Луч­ше бы гор­ным вол­кам пре­дал овчар­ню свою.
Нет на Елене гре­ха! Не пре­сту­пен ее соблаз­ни­тель!
Он посту­пил, как любой, — так посту­пил бы и ты.
Ты ее сде­лал измен­ни­цей, дав им и вре­мя и место,
Ты ей ука­зы­вал путь — и пони­ма­ла она.
Прав­да: ведь муж дале­ко, а гость обхо­ди­тель­ный близ­ко,
И на посте­ли пустой страш­но одной ноче­вать.
Думай, как хочешь, Атрид, а по мне, так Еле­на невин­на:
То, что покла­ди­стый муж дал ей, она при­ня­ла.

Но ни корич­не­вый вепрь, застиг­ну­тый в ярост­ном гне­ве,
Мол­ние­нос­ным клы­ком рву­щий рети­вых собак,
Ни над сосу­щи­ми львя­та­ми мать их, без­гри­вая льви­ца,
Ни под нелов­кой пятой змей­ка, тая­щая яд,
Так не быва­ют страш­ны, как страш­на, услы­хав об измене,
Жен­щи­на в гне­ве сво­ем: серд­цем и взглядом горя,
Рвет­ся к огню и мечу, забы­ва­ет стыд­ли­вость и чин­ность,
Слов­но почу­яв удар от Аоний­ских рогов.
Вот Фаси­ан­ка — она, по-вар­вар­ски мстя за изме­ну,
Кро­вью люби­мых детей брач­ный омы­ла позор.
Вот и дру­гая жесто­кая мать — ты ласточ­ку видишь,
Кровь у нее запек­лась веч­ным клей­мом на груди.
Так рас­тор­га­ет любовь креп­чай­шие скре­пы и свя­зи, —
Вот поче­му для муж­чин эта опас­на вина.
Но не поду­май, что мой при­го­вор: «Будь верен еди­ной», —
Боже тебя сохра­ни! Это и в бра­ке нев­мочь.
Нет; но рез­вясь, умей­те таить свои раз­вле­че­нья:
Еже­ли грех за душой — пра­во, мол­ва ни к чему.
И не дари подар­ков таких, чтобы ста­ли при­ме­той,
И посто­ян­но­го дня не отво­ди для измен,
И, чтоб тебя не суме­ли застичь в зна­ко­мом при­юте,
Раз­ным подру­гам для встреч раз­ное место назначь.
А сочи­няя пись­мо, пере­чи­ты­вай каж­дую строч­ку:
Жен­щи­ны видят в сло­вах боль­ше, чем ска­за­но в них.
Да, удар за удар возда­ет, сра­жа­ясь, Вене­ра,
И застав­ля­ет тер­петь, что пре­тер­пе­ла сама.
Жил при супру­ге Атрид, и была непо­роч­на супру­га,
Толь­ко по муж­ней вине злою пре­ступ­ни­цей став.
Слух до нее дохо­дил и про Хри­со­ву дочь, о кото­рой
Тщет­но отец умо­лял, лав­ры повяз­кой овив,
Слух дохо­дил и о горе тво­ем, Лир­нес­сий­ская дева,
Чей обер­нул­ся увод стыд­ной задерж­кой вой­ны;
Все же это был слух, а Кас­сандра яви­лась воочью —
Сам победи­тель сво­ей плен­ни­цы плен­ни­ком был.
Тут-то Тин­да­ро­ва дочь и откры­ла Фие­сто­ву сыну
Серд­це и ложе свое — тут-то и гря­ну­ла месть.

Сколь­ко, одна­ко, гре­ха ни скры­вай, все­го ты не скро­ешь;
Но и попав­шись врас­плох, все отри­цай до кон­ца.
Будь не более лас­ков и льстив, чем быва­ешь обыч­но:
Слиш­ком уни­жен­ный вид — тоже ведь при­знак вины.
Но не жалей сво­их сил в посте­ли — вот путь к при­ми­ре­нью!
Что у Вене­ры украл, то воро­ти ей спол­на.
Мно­гим изве­стен совет: при­ни­мать сату­рей­ские тра­вы,
Вред­ные тра­вы: по мне, это опас­ней­ший яд;
Или сове­ту­ют с пер­цем при­нять кра­пив­ное семя,
Или рас­тер­тый пиретр во мно­го­лет­нем вине;
Но не жела­ет таких побуж­де­ний к любов­ным уте­хам
Та, чью оби­тель хра­нит тень Эри­цин­ских хол­мов.
Белый ешь пеласгий­ский чес­нок Алка­фо­е­вых севов
И бередя­щую ешь трав­ку из наших садов;
Мед с Гиметт­ской горы не вредит, полез­ны и яйца,
И помо­га­ет орех с веток колю­чей сос­ны.

Но пере­стань, Эра­то, вни­кать в ведов­скую уче­ность!
Бли­же лежат рубе­жи бегу квадри­ги моей.
Я гово­рил тебе, как ута­ить от подру­ги изме­ну,
Я же теперь гово­рю, как пока­зать ее въявь.
Не торо­пись меня обви­нять в лег­ко­мыс­лии вздор­ном —
Ведь и ладью по вол­нам раз­ные вет­ры несут:
То нас фра­кий­ский Борей, то Эвр под­го­ня­ет восточ­ный,
То под полот­ни­щем Нот, то запо­ло­щет Зефир.
Или взгля­ни, как на кон­ских бегах то отпу­стит воз­ни­ца
Вож­жи, то, вновь натя­нув, сдер­жит летя­щих коней!
Жен­щи­ны есть и такие, кому наша пре­дан­ность в тягость:
В них уга­са­ет любовь, если сопер­ни­цы нет.
Изне­мо­га­ет порою душа, пре­сы­тив­шись сча­стьем,
Ибо не так-то лег­ко меру в доволь­стве хра­нить.
Слов­но огонь, в горе­нье сво­ем рас­тра­тив­ший силы,
Изне­мо­гая, лежит, скрыв­шись под пеп­лом седым,
Но под­не­си ему серы — и новым он пла­ме­нем вспыхнет,
И заси­я­ет опять ярко, как преж­де сиял, —
Так и душа зами­ра­ет порой в нетре­во­жи­мой лени:
Ост­рым кре­са­лом ударь, чтоб раз­го­ре­лась любовь!
Пусть изведа­ет страх, пусть теп­лая станет горя­чей.
Пусть поблед­не­ет в лице, мни­мой изме­ны стра­шась!
О, четы­ре­жды счаст­ли­вы, о, неис­чет­но бла­жен­ны
Те, чья обида мог­ла милую деву задеть,
Чтобы она, об измене тво­ей услы­хав бояз­ли­во,
Бед­ная, пала без чувств, блед­ная, пала без слов!
Мне бы такую любовь, чтоб, рев­нуя, меня не жале­ла,
Чтобы ног­тя­ми рва­лась и к воло­сам и к щекам,
Чтобы взгля­ну­ла — и в плач, чтоб ярост­ным взо­ром свер­ка­ла,
Чтоб ни со мной не мог­ла, ни без меня не мог­ла!
Спро­сишь, а дол­го ли ей о тебе сте­нать и метать­ся?
Нет: подол­гу томясь, слиш­ком нако­пит­ся гнев.
Ты ее пожа­лей, обвей ее белую шею,
Пусть она, пла­ча, к тво­ей жар­кой при­никнет груди;
Сле­зы уйми поце­лу­ем, уйми Вене­ри­ной лас­кой —
Так, и толь­ко так, миром закон­чит­ся брань.
Вво­лю побуй­ст­во­вать дай, дай нена­висть вылить воочью
И укро­ти ее пыл миром на ложе утех.
Там — согла­сия храм, там рас­пря сла­га­ет ору­жье,
Там для бла­га людей в мир рож­де­на доб­рота.
Так, побра­нясь, голу­бок и голуб­ка сольют­ся уста­ми
И завор­ку­ют вдво­ем, неж­ную лас­ку суля.

В пер­во­на­чаль­ные дни всё сме­ша­но было в при­ро­де:
Звезды, море, зем­ля — всё это было одно.
Вре­мя, одна­ко, при­шло, и хаос разъ­ял­ся бес­плод­ный:
Небо взо­шло над зем­лей, сушу вода облег­ла,
Лес насе­ли­ло зве­рье, воздух при­нял лету­чую пти­цу,
Стаи чешуй­ча­тых рыб скры­лись в теку­чей воде.
Род чело­ве­чий тогда бро­дил по сте­пям оди­но­ким,
Гру­бым телом могуч, полон нетра­че­ных сил:
Лес ему — дом, тра­ва ему — корм, лист­ва ему — ложе;
И чело­ве­ка не мог, встре­тясь, узнать чело­век.
Но, гово­рят, укро­ти­ла любовь их дикие души —
Там, где друг с дру­гом сошлись жен­ский и муже­ский род.
Что они дела­ли, в том нена­до­бен был им настав­ник:
И без нау­ки любовь слад­кий вер­ши­ла их труд.
Пти­ца с пти­цей в люб­ви; меж рыб, в пучи­нах живу­щих,
Для обо­юд­ных услад сам­ка нахо­дит сам­ца;
Лань за оле­нем идет; змея пле­ня­ет­ся зме­ем;
Даже соба­ку и пса вяжет любов­ная связь;
Рада бара­ну овца; быком наслаж­да­ет­ся тел­ка;
Для плос­ко­но­сой козы сла­док нечи­стый козел;
И за сво­им жереб­цом кобы­ли­ца, бес­ну­ясь, несет­ся
Через про­сто­ры полей и пре­граж­даю­щих рек.
Будь же сме­лей! Чтобы боль укро­тить кра­са­ви­цы гнев­ной,
Из все­воз­мож­ных лекарств луч­шее есть при тебе.
Это лекар­ство силь­ней Маха­о­но­вых зелий целеб­ных,
Чем про­гне­вил гос­по­жу, тем же про­ще­нье добудь.

Так я пел мою песнь; вдруг вижу я лик Апол­ло­на,
Вижу, каса­ет­ся он лиры сво­ей золо­той;
Лав­ры в про­стер­той руке, и лав­ром увен­чан свя­щен­ный
Лоб: певец и про­рок взо­рам моим пред­сто­ит.
И воз­ве­ща­ет он так: «Шалов­ли­вый настав­ник влюб­лен­ных!
Путь питом­цев сво­их к хра­му направь мое­му,
К хра­му, где пись­ме­на, по все­му зна­ме­ни­тые миру,
Всем при­хо­дя­щим гла­сят: всяк да позна­ет себя!
Толь­ко познав­ший себя уме­ет любить умуд­рен­но,
Толь­ко ему и дано выме­рить труд по пле­чу.
Кто от при­ро­ды кра­сив, пус­кай кра­сотой щего­ля­ет,
В ком бла­го­род­ный загар — пле­чи умей пока­зать,
Кто хоро­шо гово­рит, тот не будь мол­ча­ли­вым в собра­нье,
Петь ли уме­ешь — так пой, пить ли уме­ешь — так пей!
Толь­ко ора­тор пус­кай не встав­ля­ет речей в раз­го­во­ры
И поло­ум­ный поэт не про­из­но­сит сти­хов».
Так запо­ве­ду­ет Феб — покор­ст­вуй­те Фебо­вой воле!
Толь­ко прав­ди­вая речь льет­ся из боже­ских уст.
Я же про­дол­жу свой путь — чтобы ты, умуд­рен­ный любов­ник,
Нашу нау­ку познав, с вер­ной добы­чей ушел.

Нам не все­гда борозда воз­вра­ща­ет посе­вы сто­ри­цей,
И не все­гда кораб­лям веет попут­ный Зефир:
Радо­стей мало дано, а горе­стей мно­го влюб­лен­ным —
Будь же готов пре­тер­петь все, что тебе пред­сто­ит!
Сколь­ко над Гиб­лою пчел, сколь­ко зай­цев на гор­ном Афоне,
Сколь­ко синих мас­лин дре­во Минер­вы дарит,
Сколь­ко на взмо­рье пес­ка, столь­ко муки в любов­ной забо­те —
Жел­чью напо­е­ны жала, язвя­щие нас.
Вот тебе гово­рят: «Ее нет», — а ты ее видел.
Что же, не верь гла­зам и восво­я­си сту­пай.
Вот, обе­щав тебе ночь, запер­ла она дверь перед носом —
Так у поро­га в гря­зи целую ночь и лежи.
Лгу­нья рабы­ня и та, оглядев тебя взглядом над­мен­ным,
Спро­сит: «Кто там залег, дом наш в оса­де дер­жа?»
Что ж, к кося­кам и к кра­са­ви­це злой обра­щай свои прось­бы
И, рас­пле­тя свой венок, розы рас­сыпь на порог.
Ска­жет: «При­ди», — ты при­дешь, а ска­жет: «Уйди», — убе­решь­ся.
Ты ведь не гру­бый мужик, чтоб доку­чать ни за что!
Раз­ве при­ят­но тебе услы­хать: «Какой ты неснос­ный!»?
Нет, уж луч­ше тер­петь: жди и дождись сво­его.
А до поры не счи­тай за позор ни брань, ни побои,
И, перед милой скло­нясь, неж­ные нож­ки целуй.

Хва­тит с меня мело­чей! Вели­ко­го серд­це взыс­ку­ет.
Выс­шую песнь заво­жу: люди, вни­май­те пев­цу!
Пусть непо­ме­рен мой труд — в непо­мер­ном рож­да­ет­ся подвиг!
Толь­ко вели­ких трудов хочет нау­ка моя.
Видишь сопер­ни­ка — будь тер­пе­лив: и победа тво­ею
Станет, и ты, победив, спра­вишь побед­ный три­умф.
Это не смерт­ный тебе гово­рит, а додон­ское дре­во:
Верь, из уро­ков моих это глав­ней­ший урок.
Милой при­я­тен сопер­ник? Тер­пи. Он ей пишет? Пусть пишет.
Пусть, куда хочет, идет; пусть, когда хочет, при­дет.
Так и закон­ный супруг угож­да­ет закон­ной супру­ге,
И помо­га­ет ему, неж­но при­сут­ст­вуя, сон.
Сам я, увы, при­зна­юсь, в искус­стве таком неис­ку­сен,
Сам в нау­ке моей тут я пло­хой уче­ник.
Как? У меня на гла­зах сопер­ник кива­ет подру­ге,
Я же тер­пи и не смей выра­зить пра­вед­ный гнев?
Поце­ло­вал ее друг, а я от это­го в ярость, —
Ах, какой я под­час вар­вар бываю в люб­ви!
Доро­го, доро­го мне обхо­ди­лось мое неуме­нье —
Пра­во, умней само­му дру­га к подру­ге вве­сти!
Ну, а луч­ше все­го не знать ниче­го и не ведать,
Чтоб не при­шлось ей скры­вать вымыс­лом крас­ку сты­да.
Нет, не спе­ши­те подруг выво­дить на чистую воду:
Пусть гре­шат и, гре­ша, верят, что скры­ты гре­хи.
Крепнет любовь у излов­лен­ных: те, что застиг­ну­ты вме­сте,
Рады и даль­ше делить общую участь свою.
Всем на Олим­пе зна­ком рас­сказ о том, как когда-то
Марс и Вене­ра вдво­ем пали в Вул­ка­но­ву сеть.
Марс-отец, обу­ян­ный к Вене­ре безум­ной любо­вью,
Из роко­во­го бой­ца неж­ным любов­ни­ком стал.
И не отверг­ла его, не была жесто­кой и гру­бой
К богу, веду­ще­му в бой, та, что неж­ней всех богинь.
Ах, как часто она, гово­рят, поте­ша­лась над мужем,
Над загру­бе­лой рукой и над хро­мою сто­пой!
Сколь­ко раз перед Мар­сом она пред­став­ля­ла Вул­ка­на!
Это ей было к лицу: пре­лесть мила в кра­со­те.
Но пона­ча­лу они уме­ли скры­вать свои лас­ки
И в осто­рож­ном сты­де пря­та­ли сла­дость вины.
Солн­це о них донес­ло — воз­мож­но ли скрыть­ся от Солн­ца?
Ста­ла изме­на жены ведо­ма богу огня.
Солн­це, Солн­це! зачем пода­вать дур­ные при­ме­ры?
Есть и мол­ча­нью цена — рада Вене­ра пла­тить.
Муль­ци­бер тай­ную сеть, ника­ко­му не зри­мую оку,
Пет­ля за пет­лей спле­тя, вски­нул на ложе богов.
К Лем­но­су вымыш­лен путь; любов­ни­ки мчат­ся к объ­я­тью
И в захлест­нув­шем сил­ке оба, нагие, лежат.
Муж скли­ка­ет богов; позо­ри­щем плен­ные ста­ли;
Труд­но богине люб­ви сле­зы в гла­зах удер­жать.
Ни засло­нить им гла­за от сты­да, ни скром­ную руку
Не под­не­сти на беду к самым нескром­ным местам.
Кто-то, сме­ясь, гово­рит: «Любез­ный Марс-вое­ва­тель,
Если в цепях тяже­ло, то поме­няй­ся со мной!»
Еле-еле Вул­кан разо­мкнул их по прось­бе Неп­ту­на;
Мчит­ся Вене­ра на Кипр; мчит­ся во Фра­кию Марс.
С этих-то пор что тво­ри­лось в тиши, то тво­рит­ся откры­то:
Ты, Вул­кан, вино­ват в том, что не ста­ло сты­да!
Ты ведь и сам уж не раз при­зна­вал­ся в сво­ем нера­зумье,
Горь­ко жалея, что так был и умен и хитер.
Помни­те этот запрет! Запре­ти­ла влюб­лен­ным Дио­на
Про­тив дру­гих рас­став­лять сети, зна­ко­мые ей!
Не замыш­ляй­те ж и вы на сопер­ни­ка хит­ро­стей тай­ных
И не вскры­вай­те пись­мен, писан­ных скрыт­ной рукой.
Пусть всту­пив­шие в брак, освя­щен­ный огнем и водою,
Пусть их ловят мужья, еже­ли сами хотят!
Я же повтор­но кля­нусь, что пишу лишь о том, что закон­но,
И что замуж­ней жене шут­ка моя не указ.

Кто неве­гла­сам рас­крыть посме­ет свя­ты­ни Цере­ры
Или таи­мый обряд само­фра­кий­ских жре­цов?
Неве­ли­ка заслу­га мол­чать о том, что запрет­но,
Но вели­ка вина этот нару­шить запрет.
Ах, поде­лом, поде­лом нескром­ный тер­за­ет­ся Тан­тал
Жаж­дой в теку­чей воде меж непри­ступ­ных пло­дов!
Пуще все­го Кифе­рея велит хра­нить свои тай­ны:
Кто от при­ро­ды болт­лив, тот да не бли­зит­ся к ней!
Не в запо­вед­ных лар­цах Кипри­ди­ны таин­ства скры­ты,
В буй­ном они не гре­мят звоне о полую медь, —
Нет, меж­ду нами они, где сошлись чело­век с чело­ве­ком,
Но меж­ду нами они не для пока­за живут.
Даже Вене­ра сама, совлек­ши послед­ние тка­ни,
Стан накло­ня­ет, спе­ша стыд свой ладо­нью затмить.
Толь­ко ско­ти­на ско­ти­ну у всех на гла­зах покры­ва­ет,
Но и от этой игры дева отво­дит гла­за.
Нашей украд­ке люд­ской запер­тые при­ста­ли покои,
Наши срам­ные места скры­ты под тка­нью одежд;
Нам соблаз­ни­те­лен мрак и сумрак отра­ден туман­ный —
Слиш­ком ярок для нас солн­цем свер­каю­щий день.
Даже и в те вре­ме­на, когда от дождя и от зноя
Кры­ши не знал чело­век, ел под дуба­ми и спал, —
Даже тогда сопря­га­лись тела не под сол­неч­ным небом:
В рощах и гротах искал тай­ны пещер­ный народ.
Толь­ко теперь мы в тру­бы тру­бим про ноч­ные победы,
Доро­го пла­тим за то, чтоб заслу­жить похваль­бу.
Вся­кий и всюду готов обсудить любую кра­сот­ку,
Чтобы ска­зать под конец: «Я ведь и с ней ноче­вал!»
Чтоб на любую ты мог нескром­ным пока­зы­вать паль­цем,
Слух пустить о любой, сра­мом любую покрыть,
Вся­кий выду­мать рад такое, что впо­ру отречь­ся:
Если пове­рить ему — всех пере­про­бо­вал он!
Если рукой не достать — доста­нут нечи­стою речью,
Если не тро­ну­ли тел — рады пят­нать име­на.
Вот и попро­буй теперь, нена­вист­ный влюб­лен­ным рев­ни­вец,
Деву дер­жать вза­пер­ти, на сто затво­ров замкнув!
Это тебя не спа­сет: рас­тле­ва­ет­ся самое имя,
И неуда­ча сама рада уда­чей про­слыть.
Нет, и в счаст­ли­вой люб­ви да будет язык ваш без­мол­вен,
Да почи­ва­ет на вас тай­ны свя­щен­ный покров.

Боль­ше все­го бере­гись некра­си­вость заме­тить в подру­ге!
Если, заме­тив, смол­чишь, — это тебе в похва­лу.
Так Анд­ро­меду свою нико­гда ведь не звал тем­но­ко­жей
Тот, у кого на сто­пах два тре­пе­та­ли кры­ла;
Так Анд­ро­ма­ха иным пол­но­ва­та каза­лась не в меру —
Гек­тор меж все­ми один строй­ной ее нахо­дил.
Что непри­ят­но, к тому при­вы­кай: в при­выч­ке — спа­се­нье!
Лишь пона­ча­лу любовь чув­ст­ву­ет вся­кий укол.
Све­жую вет­ку при­вей на сук под зеле­ную кожу —
Сто­ит подуть ветер­ку, будет она на зем­ле;
Но пого­ди — и окрепнет она, и выдер­жит ветер,
И без над­ло­ма сне­сет бре­мя заем­ных пло­дов.
Что ни день, то и мень­ше в кра­са­ви­це вид­но ущер­ба:
Где и казал­ся изъ­ян, глядь, а его уж и нет.
Для непри­выч­ных нозд­рей отвра­ти­тель­ны шку­ры воло­вьи,
А как при­выкнет чутье — сколь­ко угод­но дыши.
Скра­сить изъ­ян помо­гут сло­ва. Каш­та­но­вой станет
Та, что чер­нее была, чем илли­рий­ская смоль;
Если косит, то Вене­рой зови; свет­ло­гла­за — Минер­вой;
А исхуда­ла вко­нец — зна­чит, лег­ка и строй­на;
Хруп­кой назвать не ленись коротыш­ку, а пол­ной — тол­стуш­ку,
И недо­ста­ток одень в смеж­ную с ним кра­соту.

Сколь­ко ей лет, при каких рож­де­на она кон­су­лах, — это
Стро­гий дол­жен счи­тать цен­зор, а вовсе не ты;
И уж осо­бен­но — если она дале­ко не в рас­цве­те
И выры­ва­ет порой по волос­ку седи­ну.
Но и такою порой и порой еще более позд­ней
Вы не гну­шай­тесь, юнцы: щед­ры и эти поля!
Будет срок — под­кра­дет­ся и к вам суту­лая ста­рость;
Так не жалей­те трудов в силе сво­ей моло­дой!
Или суда по морям, или плу­ги веди­те по паш­ням,
Или воин­ст­вен­ный меч вскинь­те к жесто­ким боям,
Или же мыш­цы, заботу и труд сбе­ре­ги­те для жен­щин:
Это ведь тоже вой­на, надоб­ны силы и здесь.
Жен­щи­на к позд­ним годам ста­но­вит­ся мно­го искус­ней:
Опыт учит ее, опыт, настав­ник искусств.
Что отни­ма­ют года, то она воз­ме­ща­ет ста­ра­ньем;
Так она дер­жит себя, что и не ска­жешь: ста­ра.
Лишь захо­ти, и такие она ухищ­ре­нья пред­ло­жит,
Что ни в одной из кар­тин столь­ко тебе не най­ти.
Чтоб наслаж­де­нья достичь, не надоб­но ей подо­гре­ва:
Здесь в сла­до­стра­стье рав­ны жен­ский удел и муж­ской.
Я нена­ви­жу, когда один лишь дово­лен в посте­ли
(Вот поче­му для меня маль­чик-любов­ник не мил),
Я нена­ви­жу, когда отда­ет­ся мне жен­щи­на с виду,
А на уме у нее недо­пряден­ная шерсть;
Сласть не в сласть для меня, из чув­ства дари­мая дол­га, —
Ни от какой из девиц дол­га не надоб­но мне!
Любо мне слы­шать сло­ва, зву­ча­щие радо­стью лас­ки,
Слы­шать, как стонет она: «Ах, подо­жди, подо­жди!»
Любо смот­реть в отдаю­щий­ся взор, ловить, как подру­га,
Изне­мо­гая, томясь, шеп­чет: «Не тро­гай меня!»
Это­го им не дает при­ро­да в цве­ту­щие годы,
К это­му нуж­но прий­ти, семь пяти­ле­тий про­жив.
Пусть к моло­до­му вину поспе­ша­ет юнец тороп­ли­вый —
Мне дра­го­цен­нее то, что из ста­рин­ных амфор.
Нуж­но пла­та­ну дозреть, чтобы стал он защи­той от солн­ца,
И моло­дая тра­ва колет боль­нее ступ­ню.
Ты неуже­ли бы мог пред­по­честь Гер­ми­о­ну Елене,
И неуже­ли была Гор­га кра­си­вей, чем мать?
Нет: кто захо­чет познать уте­хи позд­ней Вене­ры,
Тот за уси­лье свое будет сто­крат награж­ден.

Но нако­нец-то вдво­ем на желан­ном любов­ни­ки ложе:
Муза, оста­но­вись перед поро­гом Люб­ви!
И без тебя у них поте­кут тороп­ли­вые речи,
И для лас­каю­щих рук дело най­дет­ся лег­ко.
Лег­кие паль­цы оты­щут пути к пота­ен­но­му месту,
Где сокро­вен­ный Амур точит стре­лу за стре­лой.
Эти пути умел ося­зать в сво­ей Анд­ро­ма­хе
Гек­тор, ибо силен был он не толь­ко в бою;
Эти пути могу­чий Ахилл ося­зал в Бри­се­иде
В час, как от рат­ных трудов шел он на ложе люб­ви.
Ты поз­во­ля­ла себя лас­кать, Лир­нес­сий­ская дева,
Паль­цам, покры­тым еще кро­вью фри­гий­ских бой­цов;
Или, быть может, тебе, сла­до­страст­ная, это и льсти­ло —
Чув­ст­во­вать телом сво­им мощь победи­тель­ных рук?
Но не спе­ши! Торо­пить не годит­ся Вене­ри­ну сла­дость:
Жди, чтоб она, не спе­ша, вышла на вкрад­чи­вый зов.
Есть такие места, где при­ят­ны каса­ния женам;
Ты, ощу­тив их, лас­кай: стыд — не поме­ха в люб­ви.
Сам поглядишь, как гла­за осве­тят­ся тре­пет­ным блес­ком,
Слов­но в про­зрач­ной воде зыб­лет­ся сол­неч­ный свет,
Неж­ный послы­шит­ся стон, сла­до­страст­ный послы­шит­ся ропот,
Милые жало­бы жен, лепет любез­ных забав!
Но не спе­ши рас­пус­кать пару­са, чтоб отста­ла подру­га,
И не отстань от нее сам, поспе­шая за ней:
Вме­сте кос­ни­тесь чер­ты! Нет выше того наслаж­де­нья,
Что про­сти­ра­ет без сил двух на еди­ном одре!
Вот тебе путь, по кото­ро­му плыть, если час без­опа­сен,
Если тре­во­жа­щий страх не побуж­да­ет: «Кон­чай!»
А пред угро­зой такой — наляг, чтобы выгну­лись вес­ла,
И, отпу­стив уди­ла, шпо­рой коня торо­пи.

Труд мой под­хо­дит к кон­цу. Вру­чи­те мне, юные, паль­му,
И для души­стых куд­рей мир­то­вый свей­те венок!
Был Пода­ли­рий велик вра­чев­ст­вом меж дав­них дана­ев,
Мощ­ною дла­нью — Ахилл, Нестор — совет­ным умом,
Чте­ньем в гряду­щем — Кал­хант, мечом и щитом — Тела­мо­нид,
Авто­медонт — при конях, я же — в Вене­ре велик.
Юные, ваш я поэт! Про­славь­те меня похва­лою,
Пусть по целой зем­ле имя мое про­гре­мит!
Вам я ору­жие дал, как Вул­кан хро­мо­но­гий — Ахил­лу:
Как победил им Ахилл, так побеж­дай­те и вы.
Но не забудь, победи­тель, поверг­нув под меч ама­зон­ку,
В над­пи­си гор­дой ска­зать: «Был мне настав­ник Назон».

Но за мужа­ми вослед о нау­ке взы­ва­ют и девы.
Вам я, девы, несу дар моих буду­щих строк.

Книга третья

Дал я данай­цам разить ама­зо­нок, теперь ама­зон­кам,
Пен­те­си­лея, тво­им дол­жен я вве­рить мечи.
Рав­ны­ми будь­те в борь­бе, а победу ука­жет Дио­на
И лег­ко­кры­лый Амур, в миг обле­таю­щий мир.
Неспра­вед­ли­во идти с ору­жи­ем на без­оруж­ных,
И недо­стой­ны муж­чин лав­ры подоб­ных побед.

Может быть, ска­жут: «Зачем вол­чи­цу вести на овчар­ню
И ядо­ви­той змее новый ука­зы­вать яд?»
Это не так; не спе­ши­те же мно­гих винить за немно­гих,
Каж­дой жен­щине будь честь по заслу­гам ее.
Да, и млад­ший Атрид, и стар­ший Атрид, без сомне­нья,
Могут Еле­ну винить и Кли­тем­не­стру винить;
Да, Оик­лид по вине Эри­фи­лы, рож­ден­ной Тала­ем,
Сам живой, на живых к мерт­вым спу­стил­ся конях;
Но Пене­ло­па жда­ла, дале­ко­му вер­ная мужу,
Десять бит­вен­ных лет, десять ски­таль­че­ских лет;
Но Фила­киду жена попут­чи­цей ста­ла в кон­чине
И за супру­гом вослед в юных угас­ла годах;
Но в пага­сей­ском дому спас­ла Фере­то­ва сына
И заме­ни­ла жена мужа на смерт­ном одре;
Но: «Не покинь, Капа­ней! Прах с пра­хом сме­ша­ем!» — ска­за­ла
Так Ифи­а­да, всхо­дя на погре­баль­ный костер.
Сло­во само «доб­ро­де­тель» есть жен­ско­го рода и вида —
Так муд­ре­но ль, что она жен­ско­му роду близ­ка?

Впро­чем, подоб­ным серд­цам не надоб­на наша нау­ка,
И не настоль­ко велик парус на нашем челне:
Лишь о нетруд­ной люб­ви гово­рит­ся в моих настав­ле­ньях —
Жен­щи­нам это урок, как сохра­нить им любовь.
Жен­щине лук не с руки, не жжет она факе­лом ярым:
Жен­ские стре­лы с трудом ранят муж­ские серд­ца.
Част в муж­чи­нах обман, но редок в юных подру­гах —
Как ни ста­рай­ся, тебе не за что их упрек­нуть.
Это Ясон обма­нул детей сво­их мать, Фаси­ан­ку,
Ибо в объ­я­тья свои новую при­нял жену!
Из-за тебя, Тесей, Ари­ад­на лежа­ла, стра­дая,
Там, на пустом бере­гу, сне­дью для чаек мор­ских!
Спро­сишь про Девять путей, откуда такое назва­нье?
Ска­жут: Фил­лиду любя, рощи рыда­ли о ней!
Гость, кото­рый в мол­ве слы­вет образ­цом бла­го­че­стья,
Меч Элис­се вру­чив, сам ее бро­сил на меч!
В чем при­чи­на всех бед? Нау­ки любить вы не зна­ли!
Вы не учи­лись, а страсть толь­ко нау­кой креп­ка.
Быть бы в неведе­нье вам и досель, — но вот Кифе­рея,
Вдруг предо мною пред­став, мне запо­веда­ла так:
«Чем вино­ва­ты, ска­жи, зло­по­луч­ные девы и жены,
Что без­оруж­ный их сонм пре­дан ору­жью муж­чин?
Были нау­кой муж­чин две тобой сочи­нен­ные кни­ги —
Ныне нау­ка твоя жен­щи­нам помо­щью будь.
Пом­нишь, как древ­ний певец, позо­ром осла­вив Еле­ну,
Вско­ре про­пел ей хва­лу, пущую сла­ву стя­жав?
Ты уж дав­но мне зна­ком — так избавь от стра­да­ний кра­са­виц!
И бла­го­дар­но­стью их счаст­лив ты будешь вовек».
Эти про­мол­вив сло­ва, боги­ня, вен­чан­ная мир­том,
Мне, пев­цу, пода­ла семя и лист из вен­ка.
Бла­го­го­вей­но их взяв, я восчув­ст­во­вал божию силу:
Све­том эфир про­си­ял, бре­мя упа­ло с души.
Дар мой — дар боже­ства! Поспе­шай­те же, девы, к уро­ку,
Еже­ли вам не в запрет зва­нья, зако­ны и стыд.
Не забы­вай­те, что вас ожида­ет гряду­щая ста­рость —
Доро­го вре­мя люб­ви, даром не трать­те ни дня.
Радуй­тесь жиз­ни, пока в цве­ту весен­ние годы:
Вре­мя быст­рее бежит, чем тороп­ли­вый поток.
Ни мино­вав­шей вол­ны не воро­тит реч­ное тече­нье,
Ни мино­вав­ше­го дня вре­ме­ни бег не вернет.
Поль­зуй­ся, годы не ждут, сколь­зя в лег­ко­кры­лом поле­те:
Радо­сти ран­ней поры позд­ней порой не при­дут.
Эти седые кусты я видел в фиал­ко­вом цве­те,
С этих колю­чих шипов рвал я цве­ты для вен­ка.
Ты, что нын­че стро­га к влюб­лен­ным поклон­ни­кам, вспом­ни:
Горь­ко ста­ру­хою стыть на оди­но­ком одре!
Не затре­щит твоя дверь под напо­ром ноч­но­го гуля­ки,
Не собе­решь поут­ру рос­сы­пи роз под окном.
Ах, как лег­ко, как лег­ко мор­щи­ны ложат­ся на кожу,
Как выцве­та­ет у нас неж­ный румя­нец лица!
Прядь, о кото­рой кля­лась ты: «Была она с дет­ства седою!» —
Ско­ро по всей голо­ве густо пой­дет седи­ной.
Змеи ста­рость свою остав­ля­ют в сбро­шен­ной коже,
Вме­сте с рога­ми олень ношу сни­ма­ет годов;
Толь­ко нам облег­че­ния нет в непре­рыв­ных утра­тах —
Рви­те же розы, пока в прах не опа­ли они!
Да и рож­дая детей, ста­но­вит­ся моло­дость стар­ше:
Жат­ву за жат­вой даря, изне­мо­га­ют поля.
Раз­ве сты­дит­ся Луна лат­мий­ско­го Энди­ми­о­на?
Раз­ве позо­рен Кефал розо­во­пер­стой Заре?
Та, от кого рож­де­ны Эней и Гар­мо­ния миру,
Раз­ве досель не гру­стит об Адо­ни­се-лов­це?
Смерт­ные жены, для вас при­мер ука­зу­ют боги­ни:
Не отве­чай­те же «нет» жад­ным жела­ньям муж­ским!
Страш­но обма­на? Зачем? Все ваше оста­нет­ся с вами:
Не убы­ва­ет оно, сколь­ко его ни бери.
Сто­чит­ся сталь сош­ни­ка, обка­та­ют­ся кам­ни о кам­ни,
Но не иссякнет одно — то, чем дает­ся любовь.
Раз­ве кто запре­тит огню от огня зажи­гать­ся
Или возь­мет под замок воду в пучи­нах морей?
Так поче­му же твер­дит кра­са­ви­ца дру­гу: «Не надо»?
Надо ли воду жалеть, еже­ли вдо­воль воды?
Я не к тому ведь зову, чтобы всем усту­пать без раз­бо­ра,
Я лишь твер­жу: не ску­пись! Твой без­убы­то­чен дар.
В даль­нем пути мой корабль ожида­ет несла­бо­го вет­ра,
А для нача­ла пути в поль­зу и лег­кий Зефир.
Это нача­ло — уход за собой. На ухо­жен­ной пашне
Всюду щед­рее зер­но, в грозди ухо­жен­ной — хмель.
Божий дар — кра­сота; и если при­ки­нуть без лести,
То ведь при­дет­ся при­знать: дар этот есть не у всех.
Нужен уход кра­со­те, без него кра­сота поги­ба­ет,
Даже если лицом схо­жа с Вене­рой самой.
Если кра­са­ви­цы дав­них вре­мен за собой не следи­ли,
Были при­чи­ной тому гру­бые вку­сы мужей.
Еже­ли тол­стый хитон слу­ча­лось надеть Анд­ро­ма­хе,
Что из того? У нее муж был суро­вый боец.
Раз­ве мог­ла бы жена, раз­уб­рав­шись, пред­стать пред Аяк­сом,
Перед Аяк­сом, чей щит семь покры­ва­ли быков?
Век про­стоты мино­вал. В золо­том оби­та­ем мы Риме,
Сжав­шем в мощ­ной руке все изоби­лье зем­ли.
На Капи­то­лий взгля­ни; поду­май, чем был он, чем стал он:
Пра­во, как буд­то над ним новый Юпи­тер царит!
Курия ста­ла впер­вые достой­ной тако­го сена­та, —
А когда Татий царил, хижи­ной утлой была;
Фебу и нашим вождям засвер­ка­ли двор­цы Пала­ти­на
Там, где преж­де поля пахот­ных жда­ли волов.
Пусть дру­гие поют ста­ри­ну, я счаст­лив родить­ся
Ныне, и мне по душе вре­мя, в кото­ром живу!
Не пото­му, что зем­ля щед­рей на лени­вое зла­то,
Не пото­му, что моря пур­пу­ром пыш­ным дарят,
Не пото­му, что мра­мо­ры гор под­да­ют­ся желе­зу,
Не пото­му, что из волн креп­кий воз­вы­сил­ся мол, —
А пото­му, что народ обхо­ди­тель­ным стал и негру­бым,
И пото­му, что ему ведом уход за собой.
Так не вде­вай­те же в уши себе дра­го­цен­ные кам­ни,
Те, что в зеле­ной воде чер­ный нахо­дит индус;
Не рас­ши­вай­те одежд золоты­ми тяже­лы­ми шва­ми —
Рос­кошь такая муж­чин не при­вле­чет, а спугнет.
Нет, в кра­со­те милей про­стота. Следи за при­чес­кой —
Здесь ведь реша­ет одно при­кос­но­ве­нье руки! —
И не забудь, что не все и не всех оди­на­ко­во кра­сит:
Выбе­ри то, что к лицу, в зер­ка­ло глядя, про­верь.
К длин­ным лицам идет про­бор, про­ло­жен­ный ров­но:
У Лаода­мии так волос лежал без при­крас.
Воло­сы в малом пуч­ке надо лбом и откры­тые уши —
Эта при­чес­ка под стать круг­ло­му будет лицу.
Мож­но на оба пле­ча рас­ки­нуть дале­кие куд­ри,
Как их рас­киды­вал Феб, лиру певу­чую взяв;
Мож­но свя­зать их узлом на затыл­ке, как дева Диа­на,
Что, под­по­я­сав хитон, гонит лес­ное зве­рье;
Этой к лицу высо­кий начес, чем пыш­нее, тем луч­ше,
Та — воло­сок к волос­ку пряди уло­жит плот­ней;
Этой будет хорош чере­па­хо­вый гре­бень Кил­ле­ны,
Той — широ­кий поток воль­ных вол­ни­стых волос.
Но как нель­зя на вет­ви­стом дубу желудей пере­чис­лить,
Пчел на Гиб­лей­ских лугах, зве­ря в Аль­пий­ских горах,
Так нель­зя пере­честь, какие быва­ют при­чес­ки —
С каж­дым новым мы днем новые видим вокруг!
А для иных хоро­ша и небреж­ность: чтоб ты при­че­са­лась
Утром сего­дня — но пусть кажет­ся, буд­то вче­ра!
Так безыс­кус­но искус­ство. Такою увидел Иолу
И про­из­нес Гер­ку­лес: «Вот оно, сча­стье мое!»
Вакх такою тебя воз­нес на свою колес­ни­цу,
Дева Кнос­ской зем­ли, в кли­ках сати­ров сво­их.
О, как при­ро­да щед­ра к кра­со­те и деви­чьей и жен­ской,
Сколь­ко дает она средств вся­кий урон воз­ме­стить!
Это­го нам не дано, муж­чи­нам, и жад­ная ста­рость
Нам обна­жа­ет чело, слов­но дере­вья Борей.
Ну, а у жен­щи­ны есть для седин гер­ман­ские тра­вы,
Соком кото­рых она станет тем­ней, чем была;
Жен­щи­на может купить наклад­ные густей­шие куд­ри
И по доступ­ной цене сде­лать чужое сво­им;
В этом не видят они ника­ко­го сты­да, и тор­гов­ля
Бой­ко идет на гла­зах у Гер­ку­ле­са и Муз.

Нуж­но ли мне гово­рить и о пла­тье? И здесь бес­по­лез­но
И золо­тое шитье, и фини­кий­ский баг­рец.
Пра­во, безум­но тас­кать на себе все свое состо­я­нье,
Еже­ли столь­ко вокруг кра­сок дешев­ле ценой!
Вот тебе цвет про­зрач­ных небес в без­об­лач­ный пол­день,
В час, когда сол­неч­ный Австр не угро­жа­ет дождем;
Вот тебе цвет свя­то­го руна, на кото­ром когда-то
Фрикс и Гел­ла спас­лись от раз­дра­жен­ной Ино;
Вот тебе ткань, чей цвет — как вол­на, чье имя — мор­ское, —
Верю, оде­ты в нее ним­фы в пучи­нах зыбей;
В этой сия­ет шафран (не таким ли сия­ет шафра­ном
Рос­ной Авро­ры вос­ход на све­то­нос­ных конях?);
В этой — пафос­ские мир­ты, а в той — бело­снеж­ные розы,
Та — аме­ти­стом цве­тет, та — журав­ли­ным пером;
Не поза­быт ни мин­даль, ни твой, Ама­рил­лида, желудь,
Воск пче­ли­ный — и тот тка­ни назва­ние дал.
Сколь­ко рож­да­ет цве­тов вес­ною зем­ля моло­дая,
Сон­ную зиму про­гнав, каж­дой лозою цве­тя, —
Столь­ко и боль­ше того есть кра­сок на жен­ских одеж­дах,
Толь­ко умей рас­по­знать, что кому боль­ше к лицу.
Белой коже — чер­ная ткань: тако­ва Бри­се­ида —
В чер­ной одеж­де ее быст­рый похи­тил Ахилл.
Тем­ной коже — белая ткань: пре­крас­ная в белом,
Так на ска­ли­стый Сериф вышла Кефе­е­ва дочь…

Я уж хотел про­дол­жать, чтобы по́том не пах­ли под­мыш­ки,
И чтобы гру­бый не рос волос на креп­ких ногах, —
Но ведь уро­ки мои не для жен­щин Кав­каз­ских уще­лий
И не для тех, чьи поля по́ит мизий­ский Каик!
Пра­во, тогда поче­му не доба­вить бы: чисти­те зубы
И умы­вай­те лицо каж­дое утро водой?
Сами уме­е­те вы румя­нец при­пуд­ри­вать мелом,
Сами свою белиз­ну кра­си­те в розо­вый цвет.
Ваше искус­ство запол­нит про­свет меж бро­вью и бро­вью,
И отте­нит неболь­шой муш­кою кожу щеки.
Нет ниче­го дур­но­го и в том, чтоб под­кра­ши­вать веки
В неж­ный пепель­ный цвет или в кид­ний­ский шафран.
Есть у меня о таких пред­ме­тах осо­бая кни­га, —
Хоть неболь­шая, она сто­и­ла мно­гих трудов;
Там вы най­де­те совет и о том, как попра­вить осан­ку —
Верь­те, в нау­ке моей не поза­бы­то ничто.

Но кра­сота милей без при­крас — поэто­му луч­ше,
Чтобы не виде­ли вас за туа­лет­ным сто­лом.
Не муд­ре­но оро­беть, увидя, как вин­ное сус­ло,
Выма­зав деве лицо, кап­лет на теп­лую грудь!
Как отвра­ти­тель­но пахнет тот сок, кото­рый в Афи­нах
Выжат из гряз­ных кус­ков жир­ной ове­чьей шер­сти!
Я на гла­зах у муж­чин не сосал бы косточ­ки ланьей,
Я у муж­чин на гла­зах чистить не стал бы зубов, —
То, что дает кра­соту, само по себе некра­си­во:
То, что в рабо­те, — пре­тит, то, что сра­бота­но, — нет.
Это литье, на кото­ром кра­су­ет­ся под­пись Миро­на,
Преж­де явля­ло собой мед­ный бес­фор­мен­ный ком;
Это коль­цо, чтобы стать коль­цом, побы­ва­ло в рас­пла­ве;
Ткань, что наде­та на вас, гряз­ною шер­стью была;
Мра­мо­ра гру­бый кусок Вене­рою стал зна­ме­ни­той,
Чья отжи­ма­ет рука вла­гу из пен­ных волос, —
Так же и ты выхо­ди напо­каз лишь во всем совер­шен­стве:
Скрой свой утрен­ний труд, спя­щей для нас при­тво­рись.
Надо ли мне пони­мать, отче­го так лицо твое бело?
Нет, запри свою дверь, труд неза­кон­чен­ный спрячь.
Что не гото­во, того не пока­зы­вай взгляду муж­ско­му —
Мно­гих на све­те вещей луч­ше им вовсе не знать.
Весь в золотых скульп­ту­рах театр — но вглядись, и увидишь,
Как дере­вян­ный чур­бан тонень­ким золо­том крыт.
К ним не дают под­хо­дить, покуда они не гото­вы —
Так, вда­ле­ке от муж­чин, строй и свою кра­соту.
Воло­сы — дело дру­гое. Рас­че­сы­вай их без­за­прет­но
И перед все­ми рас­кинь их напо­каз по пле­чам.
Толь­ко спо­кой­ною будь, сдер­жись, коли ста­нешь сер­дить­ся,
Не застав­ляй без кон­ца их рас­пле­тать и спле­тать!
Пусть слу­жан­ка твоя от тебя не боит­ся рас­пра­вы:
Щек ей ног­тя­ми не рви, рук ей иглой не коли, —
Нам непри­ят­но смот­реть, как рабы­ня, в сле­зах и в уко­лах,
Куд­ри долж­на зави­вать над нена­вист­ным лицом.
Если же мало кра­сы в воло­сах тво­их — дверь на запо­ры,
Будь твоя тай­на свя­тей тайн Бла­го­дат­ных Богинь!
Пом­ню, подру­ге моей обо мне доло­жи­ли вне­зап­но —
Вышла кра­сот­ка, парик задом надев напе­ред.
Злей­шим лишь нашим вра­гам поже­лаю подоб­но­го сра­ма,
Пусть на пар­фян­ских девиц этот позор упа­дет!
Стыд­но быку без рогов и стыд­но зем­ле без коло­сьев,
Стыд­но кусту без лист­вы, а голо­ве без волос.
Вы не мои уче­ни­цы, увы, Семе­ла и Леда,
Мни­мый Сидо­нян­ку бык по морю вез не ко мне;
Не о Елене пекусь, кото­рую так домо­га­лись
Умный супруг — воро­тить, умный Парис — сохра­нить;
Нет, меж моих уче­ниц есть получ­ше лицом, есть поху­же, —
Тех, что поху­же лицом, боль­ше быва­ет все­гда.
Те, что собой хоро­ши, моей не пре­льстят­ся нау­кой:
Дан­ная им кра­сота и без нау­ки силь­на.
Еже­ли на море тишь — моряк без­за­бот­но отва­жен,
Еже­ли взду­лись валы — помощь нуж­на моря­ку.
Ред­ко встре­ча­ешь лицо без изъ­я­на. Скры­вай­те изъ­я­ны
В теле сво­ем и лице, если под силу их скрыть!
Если твой рост неве­лик и сидя­щей ты кажешь­ся, стоя,
Вправ­ду поболь­ше сиди или поболь­ше лежи;
А чтобы, лежа, не дать изме­рять себя взо­рам нескром­ным,
Ты и на ложе сво­ем тка­ня­ми ноги при­крой.
Если ты слиш­ком худа, наде­вай потол­ще одеж­ду
И посво­бод­ней рас­кинь склад­ки, повис­шие с плеч;
Если блед­на, то себя укра­шай лос­ку­та­ми баг­рян­ца,
Если смуг­ла — для тебя рыб­ка на Фаро­се есть.
Нож­ку несклад­но­го вида обуй в баш­ма­чок бело­снеж­ный;
Голень, что слиш­ком худа, всю ремеш­ка­ми обвей.
Слиш­ком высо­кие пле­чи оса­жи­вай тон­кой тесь­мою;
Талию пере­тя­нув, выпуклей сде­ла­ешь грудь.
Мень­ше ста­рай­ся дви­же­нья­ми рук помо­гать раз­го­во­ру,
Еже­ли паль­цы тол­сты или же ноготь кри­вой.
Не гово­ри нато­щак, если дух изо рта нехо­ро­ший,
И поста­рай­ся дер­жать даль­ше лицо от лица.
А у кото­рой неров­ные, тем­ные, круп­ные зубы,
Та на улыб­ку и смех веч­ный поло­жит запрет.

Труд­но пове­рить, но так: сме­ять­ся — тоже нау­ка,
И для кра­са­ви­цы в ней поль­за нема­лая есть.
Рот рас­кры­вай не во всю шири­ну, пусть будут при­кры­ты
Зубы губа­ми, и пусть ямоч­кой ляжет щека.
Не сотря­сай без кон­ца утро­бу натуж­ли­вым сме­хом —
Жен­ст­вен­но дол­жен зву­чать и лег­ко­мыс­лен­но смех.
А ведь иная, сме­ясь, неуме­ло ковер­ка­ет губы,
А у иной, на беду, смех на рыда­нье похож,
А у иной полу­ча­ет­ся смех завы­ва­ни­ем гру­бым,
Слов­но осли­ца ревет, жер­нов тяже­лый взва­лив.
Что не под­власт­но нау­ке? И смех под­вла­стен, и сле­зы —
Каж­дая зна­ет для слез вре­мя, и меру, и вид.
Ну, а что уж о том гово­рить, как нароч­но кар­та­вят
И по зака­зу язык нуж­ный ковер­ка­ет звук?
Этот невнят­ный лепе­чу­щий выго­вор — тоже ведь мода:
Нуж­но учить­ся бол­тать хуже, чем можешь бол­тать.
Все, что на поль­зу вам может пой­ти, на замет­ку бери­те:
Нуж­но быва­ет под­час даже учить­ся ходить.
Жен­ская поступь — нема­лая доля всей пре­ле­сти жен­ской,
Жен­скою посту­пью нас мож­но при­влечь и спуг­нуть.
Вот высту­па­ет одна, раз­ве­ва­ют­ся склад­ки туни­ки,
Важ­но зано­сит ступ­ню, лов­ким бед­ром шеве­лит;
Вот дру­гая бредет, как румя­ная умбр­ская баба,
И отме­ря­ет шаги, ноги рас­ста­вив дугой;
Эта — слиш­ком гру­ба, а эта — изне­же­на слиш­ком:
Что ж, как во всем, так и здесь вер­ная мера нуж­на.
Но непре­мен­но сумей обна­жить свою левую руку —
Локоть открой напо­каз, ниже пле­ча и пле­чо.
Это я вам гово­рю, у кото­рых белая кожа:
Каж­дый к тако­му пле­чу рад поце­лу­ем при­пасть.

В даль­них когда-то морях чудо­ви­ща жили сире­ны
И завле­ка­ли суда пени­ем звон­ким сво­им.
Отпрыск Сизи­фа Улисс меж замкнув­ши­ми уши еди­ный
Путы едва не порвал, их услы­хав голо­са.
Слав­ная пение вещь: учи­тесь пению, девы!
Голо­сом часто берет та, что лицом не берет.
Про­буй­те голос на пес­нях, кото­рые петы в теат­рах
Или кото­рые к нам с ниль­ских при­шли бере­гов.
Пра­вой рукою — за плектр, а левой рукой — за кифа­ру,
Жен­щи­на, взять­ся умей: вот поже­ла­нье мое!
Ска­лы и диких зве­рей чаро­ва­ла Орфе­е­ва лира,
И Ахе­рон­то­ву зыбь, и трех­го­ло­во­го пса;
Сын, ото­мстив­ший за мать, тво­ей ожив­лен­ные пес­ней
Кам­ни послуш­ные шли в клад­ку фиван­ской сте­ны;
Рыбу немую и ту, если дав­не­му верить рас­ска­зу,
Пеньем и лир­ной игрой слав­ный пле­нил Ари­он, —
Так научись же и ты на стру­ны игри­вые наб­лы
Быст­рые руки бро­сать: наб­ла — подру­га забав.
Знай и кос­ско­го стро­ки пев­ца, и сти­хи Кал­ли­ма­ха,
Знай и хмель­ные сло­ва музы тео­с­ских пиров,
Знай сочи­не­нья Сафо (что может быть их сла­до­страст­ней?),
И как хит­рец про­дув­ной Гета дура­чит отца;
С поль­зою мож­но читать и тебя, наш неж­ный Про­пер­ций,
Или же ваши сти­хи, Галл и любез­ный Тибулл,
Или Варро­нов рас­сказ о том, как руно золо­тое,
Фрикс, на горе тво­ей посла­но было сест­ре,
Или о том, как ски­тал­ся Эней, зачи­ная высо­кий
Рим, — зна­ме­ни­тей поэм не было в Риме и нет.
Может быть, к их име­нам и мое вы доба­ви­те имя,
Может быть, стро­ки мои минут летей­скую топь,
Может быть, кто-нибудь ска­жет и так: «Не забудь и поэта,
Что настав­ле­нья свои дал и для нас и для них,
Три его кни­ги возь­ми, любов­ных собра­ние песен,
Выбрав, что мож­но из них голо­сом неж­ным про­честь,
Или сумей выра­зи­тель­но спеть одно из посла­ний
Тех, кото­рые он пер­вым из рим­лян сло­жил».
Пусть это сбудет­ся! Сде­лай­те так, доро­гие Каме­ны,
Феб-покро­ви­тель и ты, рогом укра­шен­ный Вакх!

Далее, как не ска­зать, что надо уметь от засто­лья
В пляс­ке прой­тись, щеголь­нув лов­ким дви­же­ни­ем рук?
Гиб­кий пля­сун на под­мост­ках все­гда при­вле­ка­ет вни­ма­нье —
Так хоро­ша быст­ро­та и пово­рот­ли­вость тел!
О мело­чах гово­рить не хочу — что надо и в баб­ках
Толк пони­мать, и в игре в кости послед­ней не быть:
Надоб­но знать, то ли три­жды мет­нуть, то ли креп­ко поду­мать,
Что при­ни­мать на себя, в чем, под­чи­нясь, усту­пить.
Если игра­ешь в «раз­бой­ни­ков», будь осмот­ри­тель­на тоже:
Пеш­ка, встре­тясь с дву­мя, сра­зу ухо­дит с дос­ки,
Воин без пары сво­ей и стес­нен­ный борь­бу про­дол­жа­ет,
Вновь повто­ряя и вновь сорев­но­ва­тель­ный ход.
Глад­кие шари­ки пусть насып­лют в откры­тую сет­ку —
По одно­му выни­май, не шеве­ля осталь­ных.
Есть и такая игра, где столь­ко про­чер­че­но линий,
Сколь­ко меся­цев есть в быст­ро­бе­гу­щем году;
Есть и такая, где каж­дый выво­дит по трое шашек,
А побеж­да­ет, кто смог в линию выстро­ить их.
Мно­го есть игр, и надо их знать кра­са­ви­це умной,
Надо играть: за игрой часто родит­ся любовь.
Но недо­ста­точ­но быть зна­то­ком брос­ков и рас­че­тов —
Нуж­но собою вла­деть, это труд­ней и важ­ней.
Мы за игрой забы­ва­ем себя, рас­кры­ва­ем­ся в стра­сти,
Как на ладо­ни, вста­ет все, что у нас на душе:
Гнев без­образ­ный вста­ет, и коры­сто­лю­бье бушу­ет,
И начи­на­ют кипеть ссо­ры, обиды и брань;
Счет на упре­ки идет, огла­ша­ет­ся кри­ка­ми воздух,
Каж­дый обиду свою гнев­ным вве­ря­ет богам.
Запись забы­та, все рвут­ся, божась, к сво­е­му и к чужо­му,
Сле­зы текут по щекам, — сам я свиде­тель тому.
О, все­выш­ний Юпи­тер, хра­ни от тако­го позо­ра
Жен­щин, кото­рые ждут слу­чая вызвать любовь.

Эти заба­вы при­ро­да оста­ви­ла жен­ско­му полу,
А для муж­чин у нее дар ока­зал­ся щед­рей.
Им раз­вле­че­нье — и меч, и диск, и дрот, и ору­жье,
И о корот­кой узде кон­ная рысь по кру­гам.
Вам же, кра­са­ви­цы, нет ни Мар­со­ва поля, ни Тиб­ра,
Ни леде­ня­щей воды, лью­щей­ся с дев­ст­вен­ных гор.
Вме­сто это­го вам — гулять под Пом­пе­е­вой тенью
В дни, когда солн­цем горит Девы небес­ной чело;
Не поза­будь­те взой­ти к лав­ро­нос­но­му Фебо­ву хра­му,
В память о том, как в зыбях сги­нул еги­пет­ский флот,
Или туда, где сест­ра, и жена, и зять пол­ко­во­д­ца
В честь кора­бель­ных побед выве­ли строй колон­над;
У алта­рей побы­вай­те, где ладан дымит­ся Иси­де;
В трех теат­рах места ждут вас на самом виду;
Теп­лая кровь пят­на­ет песок ради ваше­го взгляда,
И оги­ба­ет стол­бы бег рас­ка­лен­ных колес.
Кто непри­ме­тен — без­ве­стен; а раз­ве без­вест­ное любят?
Мно­го ли поль­зы в кра­се, если она не вид­на?
Можешь в лир­ной игре пре­взой­ти Аме­бея с Фами­рой —
Если не слы­шат тебя, поль­зы от это­го нет.
Если б Вене­ру свою Апел­лес не выста­вил людям —
Всё бы скры­ва­лась она в пен­ной мор­ской глу­бине.
Мы, вос­пе­ва­те­ли тайн, к чему мы стре­мим­ся, поэты?
Сла­ва, толь­ко она — наша завет­ная цель.
В дав­ние дни о поэтах пек­лись вла­ды­ки и боги,
Пес­ня­ми хоры гре­мя, мно­го стя­жа­ли наград;
Было свя­щен­но вели­чье пев­цов, и было почтен­но
Имя пев­цов, и к пев­цам грудой богат­ства тек­ли.
Энний, рож­ден­ный в горах Калаб­рий­ских, нашел себе пра­во
Рядом с тобой, Сци­пи­он, место в гроб­ни­це обресть.
Нын­че не то: поэ­ти­че­ский плющ нигде не в поче­те,
Празд­но­стью люди зовут труд для уче­ных Камен.
Но и теперь забы­ва­ем мы сон, труж­да­ясь для сла­вы!
Скрой «Или­а­ду» — и где вся твоя сла­ва, Гомер?
Скрой Данаю от глаз, чтобы дрях­лою ста­ла ста­ру­хой
В башне сво­ей, и ска­жи, где вся ее кра­сота?
Вам, кра­са­ви­цы, вам нуж­ны мно­го­люд­ные тол­пы,
Нуж­но чаще ходить там, где тес­нит­ся народ!
К цело­му ста­ду овец идет за овцою вол­чи­ца,
В целой стае птиц ищет добы­чи орел.
Так и свою вы долж­ны кра­соту пока­зы­вать всюду,
Чтобы из мно­гих один вашим поклон­ни­ком стал.
Всюду ста­рай­ся бывать, где есть кому при­гля­нуть­ся,
Не поза­будь ниче­го, чтобы пле­ни­тель­ной быть.
Слу­чай — вели­кое дело: дер­жи нагото­ве при­ман­ку,
И на незри­мый крю­чок клюнет, где вовсе не ждешь.
Часто лов­цы по лесам пона­прас­ну с соба­ка­ми рыщут —
Вдруг неожидан­но сам в сети несет­ся олень.
Раз­ве мог­ла Анд­ро­меда питать хоть какую надеж­ду,
Что обо­льстит­ся Пер­сей видом запла­кан­ных глаз?
Воло­сы в роспуск и сле­зы в гла­зах пле­ня­ют неред­ко —
Пла­ча о муже, под­час ново­го мужа най­дешь.

Но избе­гай­те муж­чин, что следят за сво­ей кра­сотою,
Тех, у кото­рых в кудрях лег воло­сок к волос­ку!
Что они вам гово­рят, то дру­гим гово­ри­ли без сче­та:
Веч­но измен­чи­ва в них и непо­сед­ли­ва страсть.
Как посто­ян­ны­ми жен­щи­нам быть, если сами муж­чи­ны
Непо­сто­ян­нее их, сами к любов­ни­кам льнут?
Труд­но пове­рить, но верь­те. Когда бы пове­ри­ла Троя
Речи Кас­сан­дры сво­ей — Трое сто­ять бы вовек.
Есть и такие, кото­рым любовь — лишь покров для обма­на,
Чтобы на этом пути при­бы­лей стыд­ных искать.
Даже если у них аро­ма­та­ми куд­ри сия­ют,
Даже если баш­мак тон­ким глядит языч­ком,
Даже если на них тон­чай­шая тога, и даже
Если на паль­цах у них пер­стень на пер­стень надет, —
Все рав­но, меж таки­ми, быть может, и самый учти­вый —
Вор, кото­ро­го жжет страсть по пла­щу тво­е­му.
«Это — мое!» — лишась сво­его, взы­ва­ют деви­цы;
«Это — мое!» — в ответ грянет им рыноч­ный гул.
Мир­но, Вене­ра, глядишь из-под кры­то­го золо­том хра­ма
В сон­ме сво­их Аппи­ад ты на такие дела.
Мно­го по Риму имен дур­ною запят­на­ны сла­вой —
С кем поведешь­ся, за тех будешь стра­дать и сама.
Пусть чужая беда в сво­ей вам послу­жит уро­ком:
Не откры­вай­те две­рей мужу, в чьем серд­це — обман!
Пусть кля­нет­ся Тесей, не вни­май­те ему, кек­ро­пиды, —
Боги, свиде­те­ли клятв, к клят­вам при­вык­ли таким.
Ты, Демо­фонт, под­ра­жая отцу, поза­был о Фил­лиде —
Как же теперь, Демо­фонт, верить обе­там тво­им?
За обе­ща­нья муж­чин обе­ща­нья­ми, жены, пла­ти­те;
Лас­кою — толь­ко за дар: вот ваш устав и закон.
Жен­щи­на может украсть свя­ты­ни Иси­ди­на хра­ма,
Может у Весты огонь на оча­ге уга­сить,
Может муж­чине подать ако­нит с рас­тер­той цику­той,
Если, подар­ки при­няв, может в люб­ви отка­зать!

Бли­же к делу зовет меня дух. Натя­ни свои вож­жи,
Муза, не то на ска­ку кони тебя сокру­шат!
Есть для того, чтоб нащу­пы­вать брод, вос­ко­вые таб­лич­ки:
Их для тебя пере­даст вер­ной слу­жан­ки рука.
Пере­чи­тай не раз и не два, по сло­вам дога­дай­ся,
То ли при­твор­на любовь, то ли от серд­ца она.
Преж­де, чем дать свой ответ, помед­ли, одна­ко недол­го:
От про­мед­ле­нья любовь в любя­щем станет ост­рей.
А отве­чая юнцу, не спе­ши усту­пать, согла­ша­ясь,
Но не спе­ши и давать сра­зу отказ наот­рез.
Страх вну­ши и надеж­ду вну­ши, и при каж­дой отсроч­ке
Пусть в нем надеж­да рас­тет и убав­ля­ет­ся страх.
Каж­дое сло­во твое пусть будет изящ­но без вычур —
Неизощ­рен­ная речь боль­ший име­ет успех.
Часто быва­ло, робев­шая страсть от пись­ма ожи­ва­ла, —
Часто нелов­кий язык лов­кой мешал кра­со­те.
Так как, кро­ме того, и у вас, неза­муж­ние жены,
Часто быва­ет нуж­да стро­гий над­зор обма­нуть, —
Пусть у вас будет для писем надеж­ный слу­га иль слу­жан­ка —
Неис­ку­шен­ным рабам не дове­ряй­те любовь!
Мне при­хо­ди­лось видать, как из стра­ха, что выда­дут слу­ги,
Дол­го-пред­ол­го нес­ли жен­щи­ны раб­ский удел.
Пись­ма, залог люб­ви, если их сохра­нит веро­лом­ный,
Могут гро­зить и разить, слов­но этней­ский перун.
Так поче­му бы в ответ на обман не при­бег­нуть к обма­ну,
Если дано от меча нам защи­щать­ся мечом?
Пусть наво­ст­рит­ся рука менять по жела­нию почерк
(Сги­нуть бы тем, кто довел нас до сове­тов таких!),
Пусть для отве­та спер­ва рас­чи­стит­ся воск на таб­лич­ках,
Чтоб из-под вашей стро­ки не было вид­но чужой;
А о любов­ни­ке надо писать, как о жен­щине пишут,
Чтобы каза­лось, что он — вовсе не он, а она.

Если от малых забот пере­й­ти к делам поваж­нее,
Если про­дол­жить наш путь, кру­че раздув пару­са,
То поста­рай­тесь о том, чтоб смот­ре­ли при­вет­ли­вей лица —
Кротость людям к лицу, гнев подо­ба­ет зве­рям.
В гне­ве вспу­ха­ют уста, тем­ной кро­вью взду­ва­ют­ся жилы,
Ярост­ней взо­ры бле­стят огнен­ных взо­ров Гор­гон.
Видя Пал­ла­да в воде лицо свое, дув­шее в дуд­ку,
«Прочь! — вос­клик­ну­ла. — Прочь! Слиш­ком цена доро­га!»
Точ­но так же и вы гляди­тесь-ка в зер­ка­ло в гне­ве,
И убеди­тесь, что вам в гне­ве себя не узнать.
Пагуб­но в жен­ском лице и над­мен­ное высо­ко­ме­рье —
Скром­но и неж­но смот­ри, в этом — при­ман­ка люб­ви.
Верь­те моим сло­вам: гор­де­ли­вая спесь раз­дра­жа­ет,
Веч­но мол­ча­щим лицом сея к себе непри­язнь.
Взглядом на взгляд отве­чай, улы­бай­ся в ответ на улыб­ку,
Еже­ли кто-то кивнет — не поле­нись и кив­нуть.
Это раз­мин­ка Аму­ра: на этом испро­бо­вав силы,
Он нако­нец с тети­вы ост­рую спу­стит стре­лу.
Нехо­ро­шо и гру­стить. Оста­вим Тек­мес­су Аян­ту —
Нас, весе­лых юнцов, свет­лые лица вле­кут.
Ни, Анд­ро­ма­ха, с тобой, ни с тобою, Тек­мес­са, не мог бы
Я гово­рить о люб­ви, выбрав в подру­ги тебя:
Знаю, что вы рожа­ли детей, — но труд­но пове­рить,
Буд­то с мужья­ми и вы ложе уме­ли делить.
Раз­ве мог­ла погру­жен­ная в скорбь Тек­мес­са Аян­ту
«Радость моя!» — лепе­тать и осталь­ные сло­ва?

Но поче­му бы не взять для срав­не­нья дела поваж­нее?
Жен­щин не дол­жен стра­шить вое­на­чаль­ст­вен­ный долг.
Долг этот в том, чтоб иным дове­рять отряды пехоты,
Этим — кон­ную рать, этим — охра­ну зна­мен;
Точ­но так же и вы при­смот­ри­тесь, к чему кто при­го­ден,
Каж­до­му в нашей тол­пе место умей­те най­ти.
Дорог подар­ком богач, сове­том — све­ду­щий в пра­ве,
Крас­но­ре­чи­вый — тебе будет поле­зен в суде;
Мы же, песен твор­цы, не сулим ниче­го, кро­ме песен,
Но и за пес­ни свои все мы достой­ны люб­ви.
Сла­ву вашей кра­сы мы раз­но­сим по цело­му све­ту:
Кин­фия нами слав­на и Неме­сида слав­на,
И от восточ­ных до запад­ных стран гре­мит Лико­рида,
И о Коринне моей люди пыта­ют людей.
Мало того: свя­тые пев­цы не зна­ют ковар­ства, —
Пес­ни тво­рят пев­цов по сво­е­му образ­цу;
Ни често­лю­бие нас не гне­тет, ни жаж­да коры­сти —
Тай­ное ложе для нас пло­ща­ди люд­ной милей.
Все мы рвем­ся к люб­ви, всех жжет любов­ное пла­мя,
Все мы в стра­сти вер­ны, даже чрез­мер­но вер­ны;
В каж­дом при­род­ный дар умяг­ча­ет­ся неж­ной нау­кой,
И раз­ви­ва­ет­ся нрав наше­му рве­нию вслед.
Девы! Будь­те к пев­цам аоний­ским все­гда бла­го­склон­ны:
Сила высо­кая в нас, с нами любовь Пиэ­рид,
Бог оби­та­ет в душе, нам откры­ты небес­ные тро­пы,
И от эфир­ных высот к нам вдох­но­ве­нье летит.
Грех от уче­ных пев­цов ожидать при­но­си­мых подар­ков, —
Толь­ко из жен­щин никто в этом не видит гре­ха.
Что ж! Хоть умей­те тогда при­тво­рить­ся для пер­во­го раза,
Чтобы от хищ­ных сил­ков не отшат­нул­ся ваш друг.
Но как наезд­ник коню-нович­ку и коню-вете­ра­ну
Раз­ным дви­же­ньем руки будет давать пово­да, —
Так и тебе для зеле­ных юнцов и для опыт­ных взрос­лых,
Чтоб удер­жать их любовь, раз­ные сред­ства нуж­ны.
Юно­ша, в пер­вый раз пред­став­ший на служ­бу Аму­ра,
Све­жей добы­чей попав в опо­чи­валь­ню твою,
Дол­жен знать тебя лишь одну, при тебе неот­луч­но, —
Этим любов­ным пло­дам нужен высо­кий забор.
Ты победишь, если будешь одна, избе­жав­ши сопер­ниц:
Знать не хотят деле­жей цар­ская власть и любовь!
Ста­рый боец не таков — любить он уме­ет разум­но,
Мно­гое может сне­сти, что не сне­сет нови­чок;
В две­ри ломить­ся не будет, пожа­ром гро­зить­ся не будет.
Ног­ти в лицо не вон­зит неж­ной сво­ей гос­по­же,
Ни на себе, ни на ней не станет тер­зать он рубаш­ку,
В куд­ри не вце­пит­ся ей так, чтобы сле­зы из глаз, —
Это маль­чиш­кам под стать да юнцам, вос­па­лен­ным любо­вью:
Опыт­ный воин при­вык мол­ча уда­ры тер­петь.
Мед­лен­но жжет его страсть — так горит увлаж­нен­ное сено
Или в нагор­ном лесу толь­ко что сруб­лен­ный ствол.
В этом проч­нее любовь, а в том силь­ней и щед­рее, —
Пада­ют быст­ро пло­ды, рви их про­вор­ной рукой!

Кре­пость откры­та вра­гу, ворота рас­пах­ну­ты настежь —
Я в веро­лом­стве моем верен себе до кон­ца!
Помни­те: всё, что дает­ся лег­ко, то мило недол­го, —
Изред­ка меж­ду забав нужен и лов­кий отказ.
Пусть он лежит у поро­га, кля­ня жесто­кие две­ри,
Пусть рас­то­ча­ет моль­бы, пусть не жале­ет угроз —
Может корабль уто­нуть и в поры­ве попут­но­го вет­ра,
Мно­гая сла­дость пре­тит — горе­чью вкус ожи­ви!
Вот пото­му-то мужьям закон­ные жены посты­лы:
Слиш­ком лег­ко обла­дать теми, кто рядом все­гда.
Пусть перед мужем закро­ет­ся дверь, и объ­явит при­врат­ник:
«Нет тебе вхо­ду!» — и вновь он поко­рит­ся люб­ви.
Ста­ло быть, прочь тупые мечи, и ост­ры­ми бей­тесь,
Хоть я и пер­вый при­му раны от соб­ст­вен­ных стрел!
Пер­вое вре­мя любов­ник пус­кай наслаж­да­ет­ся мыс­лью,
Что для него одно­го спаль­ня откры­та твоя;
Но, подо­ждав, ты дай ему знать, что есть и сопер­ник:
Если не сде­ла­ешь так — быст­ро увянет любовь.
Мчит­ся быст­рее ска­кун, едва отво­рит­ся решет­ка,
Видя, сколь­ких дру­гих нуж­но, догнав, обо­гнать.
Даже угас­шая страсть ожи­ва­ет, почу­яв обиду:
Знаю я по себе, нет без обиды люб­ви.
Впро­чем, повод для мук не дол­жен быть слиш­ком замет­ным:
Мень­ше узнав, чело­век боль­ше пита­ет тре­вог.
Мож­но при­ду­мать, что друг рев­ни­во тебя опе­ка­ет,
Или что сумрач­ный раб стро­го тебя сто­ро­жит;
Там, где опас­но­сти нет, все­гда наслаж­де­нье лени­вей:
Будь ты Лаи­сы воль­ней, а при­тво­рись, что в пле­ну.
Дверь запри на замок, а любов­ник пусть лезет в окош­ко;
Встреть его, тре­пет­ный страх изо­бра­зив на лице;
Умной слу­жан­ке вели вбе­жать и вскри­чать: «Мы погиб­ли!»,
Чтобы любов­ник, дро­жа, пря­тал­ся где ни при­шлось.
Все же совсем его не лишай без­опас­ной отра­ды,
Чтоб не каза­лось ему: слиш­ком цена доро­га.

Как обма­нуть недоб­ро­го мужа и зор­ко­го стра­жа, —
Надо ли мне отве­чать вам и на этот вопрос?
Пусть охра­ны такой боят­ся закон­ные жены:
Это обы­чай велит, Цезарь, зако­ны и стыд.
Ну, а тебя, что толь­ко на днях полу­чи­ла сво­бо­ду,
Кто же запрет под замок? С богом, обма­ну учись!
Сколь­ко у Аргу­са глаз, столь­ко будь сто­ро­жей над тобою, —
Всех без труда обой­дешь хит­ро­стью, толь­ко решись!
Как, напри­мер, он тебе поме­ша­ет писать твои пись­ма?
Ты, умы­ва­ясь, одна, — в этот свой час и пиши.
А соучаст­ни­ца это пись­мо под широ­кой повяз­кой
Спря­чет на теп­лой груди, и про­не­сет, и отдаст,
Или под­ло­жит его под ремень, обви­ваю­щий ногу,
Или под самой пятой в обу­ви скро­ет листок;
Если же враг наче­ку, то спи­на заме­нит бума­гу,
И про­не­сет она весть пря­мо на коже сво­ей.
Мож­но писать моло­ком, и листок пока­жет­ся белым,
А лишь посы­пешь золой — высту­пят бук­вы на нем;
Мож­но писать ост­ри­ем льня­но­го соч­но­го стеб­ля —
И на таб­лич­ке тво­ей тай­ный оста­нет­ся след.
Как ни ста­рал­ся замкнуть на замок Акри­сий Данаю —
Грех совер­шил­ся, и стал дедом суро­вый отец.
Так неуже­ли теперь рев­ни­вец удер­жит подру­гу,
Если теат­ры кипят, если пле­ня­ют бега,
Если жела­ет она послу­шать Иси­ди­ны сист­ры
И, несмот­ря на запрет, ходит сюда и туда,
Если от взглядов муж­чин идет она к Доб­рой Богине,
Чтоб от неми­лых уйти, а кого надо — най­ти,
Если, покуда при­став­лен­ный раб сто­ро­жит ее пла­тье,
В даль­ней купальне ее тай­ные радо­сти ждут,
Если уме­ет она, коли надо, ска­зать­ся боль­ною,
Чтобы на ложе сво­ем пол­ной хозяй­кою быть,
Если неда­ром отмыч­ка у нас назы­ва­ет­ся «свод­ней»,
Если, кро­ме две­рей, есть и иные пути?
Бди­тель­ный Аргус лег­ко задрем­лет под бре­ме­нем Вак­ха,
Даже если вино — из ибе­рий­ской лозы;
Есть и осо­бые сред­ства к тому, чтобы вызвать дре­моту
И наве­сти на гла­за оце­пе­ня­ю­щий сон;
Да и слу­жан­ка твоя отвле­чет нена­вист­но­го стра­жа,
Если пома­нит к себе, и пома­не­жит, и даст.
Но для чего рас­суж­дать о таких хит­ро­ум­ных улов­ках,
Там, где любых сто­ро­жей мож­но подар­ком купить?
Верь: и людей и богов под­ку­па­ет хоро­ший пода­рок,
Даже Юпи­тер — и тот не отвер­га­ет даров.
Будь ты муд­рец или будь ты про­стец, а пода­рок при­я­тен,
И, полу­чив, что дано, Аргус оста­нет­ся нем.
Но поста­рай­ся о том, чтоб купить его разом надол­го:
Тот, кто раз полу­чил, рад и дру­гой полу­чить.

Пом­нит­ся, я гово­рил, что дру­зьям дове­рять­ся опас­но, —
Что ж, как друг твой дру­зей, ты опа­сай­ся подруг.
Если дове­ришь­ся им — они пере­хва­тят добы­чу,
И не тебе, а дру­гим выпа­дет радость твоя.
Та, что тебе для люб­ви усту­па­ет и дом свой и ложе,
Знай, не раз и не два их разде­ля­ла со мной.
Да и слу­жан­ка твоя не слиш­ком долж­на быть кра­си­ва:
Часто рабы­ня со мной вме­сто хозяй­ки спа­ла.
Ах, куда я несусь? Зачем с откры­тою гру­дью,
Сам обли­чая себя, мчусь я на копья вра­гов?
Пти­ца пти­чьей беде не станет учить пти­це­ло­ва,
Лань не учит гонь­бе лютую стаю собак.
Поль­зе сво­ей вопре­ки, про­дол­жу я то, что я начал,
Женам лем­нос­ским точа меч на себя само­го.
Сде­лай­те так, чтобы вашей люб­ви пове­рил влюб­лен­ный!
Это нетруд­но ничуть: рады мы верить мечте.
Неж­но взгля­нуть да про­тяж­но вздох­нуть, увидев­ши дру­га,
«Милый, — ска­зать, — поче­му ты всё не шел и не шел?»
Брыз­нуть горя­чей сле­зой, при­твор­ною рев­но­стью вспых­нуть,
Ног­тем изра­нить лицо, — мно­го ли надо еще?
Вот он и верит тебе, вот и сам тебя пер­вый жале­ет,
Вот он и дума­ет: «Ах, как она рвет­ся ко мне!»
Если при­том он одет хоро­шо и следит за собою, —
Как не пове­рить, что он влю­бит в себя и богинь!
Ты же, наобо­рот, не тер­зай­ся напрас­ной обидой,
Не выхо­ди из себя, слы­ша: «Сопер­ни­ца есть».
Верить не торо­пись: как пагуб­на быст­рая вера,
Это­му горь­кий при­мер — милой Про­к­риды судь­ба.
Есть невда­ли от Гиметт­ских хол­мов, цве­ту­щих баг­рян­цем,
Ключ, посвя­щен­ный богам; мяг­кая зелень вокруг,
Роща спле­ла невы­со­кий навес, бле­стит зем­ля­нич­ник,
Дышат лавр, роз­ма­рин и тем­но­лист­вен­ный мирт;
Хруп­кий рас­тет тама­риск и букс под густою лист­вою,
Скром­ный ракит­ник рас­тет или лес­ная сос­на;
Неж­но веет Зефир дуно­ве­ньем цели­тель­но све­жим,
И про­бе­га­ет вол­ной тре­пет в лист­ве и в тра­ве.
Здесь — Кефа­ла при­ют. Один, без собак и без лов­чих,
Часто уста­лый сидит здесь на зеле­ной зем­ле,
Часто, взы­вая, поет: «При­ди к томи­мо­му жаром,
Ах, при­ле­ти и на грудь, лег­кая, ляг мне, струя!»
Кто-то под­слу­шал такие сло­ва, не к доб­ру их запом­нил
И поспе­шил пере­дать роб­ко­му слу­ху жены.
В сло­ве «струя» уга­дав ковар­ной сопер­ни­цы имя,
Пала Про­к­рида без чувств, скорб­ные смолк­ли уста,
Ста­ла блед­на, как быва­ют блед­ны запозда­лые листья
На опу­сте­лой лозе при наступ­ле­нье зимы,
Иль как айво­вый плод, уже наги­баю­щий вет­ви,
Или незре­лый кизил, кис­лый еще на язык.
А как очну­лась она — ста­ла рвать на груди покры­ва­ло,
Ста­ла ног­тя­ми тер­зать неж­ные щеки свои;
И, раз­ме­тав воло­са по пле­чам, как под Вак­хо­вым тир­сом,
Буй­ная, мчит­ся она, не раз­би­рая дорог.
Роща близ­ка; оста­вив дру­зей в неда­ле­кой лощине,
Тихой Про­к­рида сто­пой вхо­дит в дуб­рав­ную сень.
Ах, Про­к­рида, Про­к­рида, зачем нера­зум­но таить­ся?
Что за паля­щий огонь в бью­щем­ся серд­це горит?
Ты ожида­ла увидеть струю, не зная, какую,
Ты ожида­ла застичь мужа в позо­ря­щий миг;
Хочешь узнать и рада не знать, то впе­ред ты стре­мишь­ся,
То поры­ва­ешь­ся вспять: к раз­но­му кло­нит любовь.
Как ей не верить, коль назва­но место и назва­но имя?
В то, что пуга­ет, душа верить гото­ва все­гда.
Вот она видит следы на тра­ве от лежа­ще­го тела,
Серд­це неров­но сту­чит, тре­пет­но зыб­лет­ся грудь, —
А меж­ду тем уже солн­це в пути от восто­ка к зака­ту
Ста­ло на верх­ний пре­дел, корот­ко тени лежат.
Вот и Кефал, Кил­ле­ни­ев сын, воз­вра­ща­ет­ся в рощу,
В жар­кое пле­щет лицо хла­дом воды клю­че­вой;
Ты зами­ра­ешь, Про­к­рида, а он, на тра­ве про­сти­ра­ясь,
Мол­вит: «Повей мне, повей, све­же­го вет­ра струя!»
Бед­ной Про­к­риде ясна при­чи­на счаст­ли­вой ошиб­ки,
Вновь она в чув­ство при­шла, поро­зо­ве­ла лицом,
Вста­ла и вот, колеб­ля лист­ву на пути тороп­ли­вом,
Радост­но рвет­ся жена к мужу в объ­я­тия пасть.
Мнит­ся Кефа­лу в кустах дви­же­ние дико­го зве­ря,
Быст­ро хва­та­ет он лук, стре­лы блес­ну­ли в руке.
Спрячь, несчаст­ный, стре­лу! Что ты дела­ешь? Это не хищ­ник! —
Горе! Прон­за­ет стре­ла тело Про­к­риды тво­ей.
«Ах! — вос­кли­ца­ет она. — Сра­зил ты влюб­лен­ное серд­це,
Серд­це, в кото­ром дав­но точит­ся рана твоя.
Я моло­дою умру, но счаст­ли­вой, не зная сопер­ниц,
И отто­го надо мной лег­кою будет зем­ля.
Вздох мой сме­шав со стру­ей, о кото­рой уже не вол­ну­юсь,
Я уми­раю; закрой веки мне милой рукой!»
Сжал в объ­я­тьях Кефал померт­вев­шее тело супру­ги
И омы­ва­ет сле­зой рану на неж­ной груди.
Смерть под­сту­па­ет, и вздох, сколь­зя­щий из уст нера­зум­ной,
При­нял уста­ми, любя, скорб­но скло­нив­ший­ся муж.

Пол­но, за дело! Без вся­ких при­крас довер­шу я, что начал,
К ближ­ним ведя бере­гам путь утом­лен­ной ладьи.
Нетер­пе­ли­во ты ждешь попасть на пиры и в засто­лья,
Хочешь узнать от меня и для засто­лий совет?
Слу­шай! Заставь себя ждать: ожида­ние — луч­шая свод­ня;
Вам про­мед­ле­нье к лицу — дай заго­реть­ся огням!
Будь ты кра­си­ва собой или нет, а ста­нешь кра­си­ва,
Скрав­ши ноч­ной тем­нотой вся­кий досад­ный изъ­ян.
В кон­чи­ки паль­цев кусоч­ки бери, чтоб изящ­нее кушать,
И неопрят­ной рукой не ути­рай себе губ.
Не объ­едай­ся ни здесь, на пиру, ни зара­нее, дома:
Вовре­мя встань от еды, мень­ше, чем хочет­ся, съев.
Если бы жад­но взя­лась за еду при Пари­се Еле­на,
Он бы, помор­щась, ска­зал: «Глу­по ее похи­щать!»
Мень­ше есть, боль­ше пить — для жен­щин гораздо при­стой­ней:
Вакх и Вене­рин сынок издав­на в друж­бе живут.
Толь­ко и тут следи за собой, чтобы нога не дро­жа­ла,
Ясной была голо­ва и не дво­и­лось в гла­зах.
Жен­щине стыд­но лежать, одур­ма­нен­ной влаж­ным Лиэем, —
Пусть бы такую ее пер­вый попав­ший­ся взял!
Небез­опас­но и сном забы­вать­ся на пир­ше­стве пья­ном —
Мож­но во сне пре­тер­петь мно­го сра­мя­щих обид.

Стыд мне мешал про­дол­жать; но так воз­ве­сти­ла Дио­на:
«Где начи­на­ет­ся стыд, там же и цар­ство мое».
Жен­щи­ны, знай­те себя! И не вся­кая поза годит­ся —
Позу сумей­те най­ти тело­сло­же­нью под стать.
Та, что лицом хоро­ша, ложись, рас­ки­нув­шись навз­ничь;
Та, что кра­си­ва спи­ной, спи­ну под­ставь напо­каз.
Мила­ни­о­но­вых плеч Ата­лан­та каса­лась нога­ми —
Вы, чьи ноги строй­ны, може­те брать с них при­мер.
Всад­ни­цей быть — неве­лич­ке к лицу, а рос­лой — нисколь­ко:
Гек­тор не был конем для Анд­ро­ма­хи сво­ей.
Если при­ят­но для глаз очер­та­ние плав­но­го бока —
Встань на коле­ни в постель и запро­кинь­ся лицом.
Если маль­чи­ше­ски бед­ра лег­ки и грудь без­упреч­на —
Ляг на постель попе­рек, дру­га поставь над собой.
Куд­ри раз­брось вокруг голо­вы, как фил­лей­ская матерь,
Вскинь­ся, стыд поза­будь, дай им упасть на лицо.
Если лег­ли у тебя на живот мор­щи­ны Луци­ны —
Бей­ся, как парф­ский стре­лок, вспять обра­щая коня.
Тыся­ча есть у Вене­ры забав; но лег­че и про­ще,
Выгнув­шись, полу­ле­жать телом на пра­вом боку.
Истин­но так! И ни Феб, над пифий­ским тре­нож­ни­ком вея,
Ни рого­нос­ный Аммон вас не научит вер­ней!
Еже­ли вера жива меж людей, то верь­те нау­ке:
Дол­го­го опы­та плод, пес­ня Каме­ны не лжет.
Пусть до моз­га костей разы­маю­щий тре­пет Вене­ры
Жен­ское тело прон­зит и отзо­вет­ся в муж­ском;
Пусть не смол­ка­ют ни сла­дост­ный стон, ни лас­каю­щий ропот:
Неж­ным и гру­бым сло­вам — рав­ное место в люб­ви.
Даже если тебе в сла­до­страст­ном отка­за­но чув­стве —
Сто­ном сво­им обма­ни, мни­мую выра­зи сласть.
Ах, как жаль мне, как жаль, у кого нечув­ст­ви­тель­но к неге
То, что на радость дано и для муж­чин и для жен!
Но и в обмане сво­ем себя поста­рай­ся не выдать —
Пусть об отра­де твер­дят и содро­га­нье, и взор,
И выле­таю­щий вздох, и лепет, свиде­тель о сча­стье, —
У наслаж­де­ния есть тай­ных нема­ло при­мет.
После таких Вене­ри­ных нег про­сить о подар­ке —
Зна­чит себя же лишать прав на пода­рок такой.
В опо­чи­вальне тво­ей да будут при­кры­ты­ми став­ни —
Ведь на непол­ном све­ту жен­ское тело милей.

Кон­че­но вре­мя забав — пора сой­ти с колес­ни­цы,
На лебеди­ных кры­лах дол­гий про­де­лав­шей путь.
Пусть же юно­шам вслед напи­шут и неж­ные жены
На при­но­ше­ньях люб­ви: «Был нам настав­ник Назон»!