* * * 
– Да не хочу я никакого турнира! – кричала Королева. – Кого вы собрались предложить победителю в качестве приза? Уж не меня ли, Мать вашу?! 
Придворные молча кланялись. Их била дрожь, и они в страхе жались друг к другу. Никто во дворце не видал Королеву столь разгневанной… 
Тишина воцарилась в огромных дворцовых покоях. 
Но тут любимица её величества Донья-Машунья, не выдержав, проворчала: 
– Скажите, какое оскорбление! Предложили, видите ли… ну и что?! Лишь бы победитель предложил однажды наследника! 
– У меня есть Принцесса Лёлька! – сказала Королева. – Выдам замуж – будут вам, негодяям, наследники! 
– Нет и нет, о пресветлая Королева! – вздохнула Донья. – Ты ещё слишком молода, а королевство уже нуждается в крепкой руке поборника привилегий и свобод… 

На осенней поляне, отведённой для Турнира Поэтов, горело несколько дымных костров. 
Сырые сучья потрескивали, и фигурки претендентов, хлопая себя по бокам, ёжились и подпрыгивали, не в силах согреться. Королева задумчиво бродила между столбами дыма… На что ей сдался муж-горлопан?! Что это за доблесть: громче всех, ловчей и искусней кричать про свою любовь… Чем изощрённее соискатели будут в речах, грустно размышляла Королева, тем меньше вероятности, что они меня действительно любят. Но, увы, делать было нечего. С тех пор, как в Королевстве запретили дуэли, странствующие поединщики стали стороной объезжать его. 
Некому стало свататься. Наконец, придворные, наскучив ожиданием, вынудили её величество выбрать себе мужа из числа победителей ежегодного Турнира Поэтов. 
– Что же, господа соискатели: я вас внимательно слушаю, – кротко сказала Королева, и движение на поляне стихло. 

Невысокий лысоватый мужчина с характерным кельтским профилем закашлялся от дыма. С сожалением отложил в сторону недопитую чашу с грогом и, выпрямившись, продекламировал тонким певучим голосом: 

– Как ждёт в дубраве ветреная осень 
Нагую зиму в сумрачном уборе – 
Так жду твоих лобзаний, Королева, 
Сгорая от любовной лихорадки! 
Любовь впилась когтями в моё сердце, 
Как коршун, разрывающий голубку. 
Покоя просит запоздалый путник, 
Чтоб в час глухой спастись от мрака ночи – 
Так обрети приют в моих объятьях! 
Нам вместе не страшна любая буря: 
Скуём на пару бравое наследство, 
Тем защитив и трон, и Королеву! 
В лихую ночь держись за рулевого, 
Чтоб избежать крушенья рокового. 

Королева нагнулась к чтецу и потрепала его по рукаву с пышным кружевом: 
– Ах, сэр Уильям, сэр Уильям… берегитесь суда потомков! Зло в ваших пьесах намного привлекательней ходульной морали. 
И, нагнувшись к уху изумлённого трагика, добавила полушёпотом: 
– Ваши Яго и Ричард Третий всегда казались мне интересней, чем слюнтяй Гамлет или этот солдафон Отелло… да, и вот ещё: бедняжку Офелию я вам никогда не прощу! 
Отшатнувшись от Королевы, мужчина вновь припал к кружке с грогом. 
Выпил залпом и, махнув рукой, сел к не желавшему разгораться костру… 

Отвернувшись, Королева заметила у соседнего костра чьё-то быстрое движение. Смуглый, подвижный, крошечный и вёрткий, как обезьяна, заросший чёрным буйным волосом соискатель любви и короны выскочил на середину и, подбоченясь, привычно ощущая на себе любопытные взгляды, прочёл, искоса поглядывая на Королеву: 

– Изведав страсть, воспев полмира, 
Я сотворил себе кумира: 
Мой ангел, прелести твои 
Подобны пенному Аи! 
Гляжу, и сердце в дымке тает, 
Как ножка лёгкая взлетает: 
Изящна поступь, строен стан! 
Я бог, вот истина простая, 
Коль припаду к твоим устам. 
Ты выше королевской власти! 
О, наша ночь!.. Умру от страсти, 
Когда на утренней заре 
Застыну мухой в янтаре 
Пред вами, юная богиня! 
И, сердце мне испепелив, 
Ты на заре меня покинешь, 
Как мой бесхитростный мотив… 

Королева помолчала, наслаждаясь льющейся речью. 
Чмокнула поэта в курчавую макушку и задорно промолвила: 
– Однажды вы написали другу, что с божьей помощью… ммм, отодрали мадам Керн. Интересно, что бы вы сказали после ночи со мной? 
И, не давая поэту опомниться, шепнула на ухо: 
– Вы чересчур проворны с амурами, мон ами… моя постель – не ипподром для бешеных скачек! 
Маленькая чёрная фигурка отшатнулась с видимым негодованием, но тут же подавила смешок и неторопливым шагом вернулась к чадящему огоньку. 

Стройный, немного женственный мужчина, встав от костра, сделал, прихрамывая, пару шагов навстречу Королеве. Подойдя вплотную, соискатель вперил в её лицо острый взгляд пронзительно-чёрных глаз, отчего сердце её сжалось, и произнёс чарующим глубоким голосом: 

– Бродя по миру слабой тенью, 
Как Чайлд-Гарольд, как Вечный Жид, 
С утра завидую растенью, 
Что, даже вставшее, лежит.
Страстей я Ваших не нарушу: 
Вы в одиночестве любви 
Покоя просите в крови? 
Оплачьте трепетную душу! 
Я жду. Вестминстерский собор 
Мою тоску вместить не в силах, 
Но, Королева, я с тобой 
Пребуду даже до могилы: 
Пусть ворон, надо мной кружа, 
Вопьётся лезвием ножа… 

Королева пожала чтецу холодную ладонь и сказала, качая своей прелестной головкой с пышными каштановыми локонами: 
– Веселуха с вами! Маскарад в склепе… за что вы так не любите свою Королеву, что просите её руки? 
И, приблизив голову к уху мрачного романтика, добавила: 
– А правда ли, что ваш излюбленный Чайлд-Гарольд был скептиком и педерастом? 
– Скажете тоже, скептиком! – оскорблённо отшатнулся поэт. 
Тряхнув длинными локонами, под стать самой Королеве, певец грусти вновь, сильно прихрамывая, вернулся к костру. Выражение лица его почему-то приняло довольный и даже слегка мечтательный оттенок. 

Следующий претендент был одет в белую накрахмаленную манишку и строгий чёрный сюртук. Это был единственный участник Турнира, который весь вечер, выпрямившись, неподвижно стоял у костра. С лица поэта не сходила грустная, слегка взволнованная улыбка. Завидев подошедшую Королеву, он обратился к ней с выраженным мекленбургским акцентом: 

– Возляг же скорей, Лорелея, 
В тени, где поёт соловей! 
Раскрой мне объятья скорее, 
Укроемся вместе в траве. 
Как Рейн шаловливой волною 
Свою накрывает волну, 
Тебя, как волна, я укрою 
И телом своим подомну. 
Пусть дуб, шелестя в изголовье, 
Не сбросит узорчатый кров, 
Пока ты горячей любовью 
Волнуешь мне жаркую кровь! 

Королева выслушала сей кряжистый зов и ответила, улыбаясь: 
– Вы всё так же галантны, милый Генрих… но разве я похожа на Лорелею?! Где вы видите белокурые локоны, пышные бёдра и увесистую грудь, которую немцы так любят воспевать, словно в детстве всю нацию недокармливали?! 
– Вы всё так же язвительны, ваше величество! – улыбнулся поэт. 
Склонившись к руке Королевы, он отдал ей нежнейший из поцелуев. 
Королева со вздохом поцеловала его в лоб и огляделась по сторонам. 
Все, или почти все, костры уже опустели. 

Встревожившись, Королева подошла к самому краю поляны, где, улыбаясь и глядя в небо, возле потухшего костра лежал на спине небрежно одетый человек плотного телосложения (проще говоря, толстяк). Он был кучеряв и коренаст, являя род плебея с патрицианским прошлым. Очки толстяка запотели: он смутно видел приближавшуюся фигурку, однако не сделал ни малейшего движения навстречу. 
– Читайте уж, раз пришли! – сказала Королева, внутренне улыбаясь. 
Она жаждала услышать этого странного человека и знала, что сердце подтолкнёт назвать его победителем… что-то он ей расскажет – и выйдет ли с честью из жаркого поединка? Шедшая следом Донья-Машунья недоумённо заглянула Королеве в лицо: и это – её герой?! Словно подброшенный звуками королевского голоса, человек, прозванный Големом за сходство с пузатой еврейской статуей в Праге, рывком поднялся и сел в мокрой траве. 
Потом поднялся, слегка покачиваясь на кривоватых крепких ногах. 
И, глядя в сторону, произнёс, ни к кому не обращаясь: 

– Я уйду в последний час заката 
К ароматам скошенной травы 
Манит горизонт, зовёт куда-то – 
В те края, где только я и Вы! 
В чистом поле лёгкою походкой 
Прогуляюсь с ветром наравне, 
Чтобы осчастливить Вас находкой: 
Как же Вы соскучились по мне… 
Бросьте взгляд, терпя бродяжью душу, 
Потреплите волосы рукой – 
Обниму и навсегда нарушу 
Ваш, пока бестрепетный, покой! 

– Но это же просто наглость… не правда ли, ваше величество?! – воскликнула разъярённая Дуэнья-Машунья. – Что только позволяют себе эти бродяги? 
– Помолчи, много ты понимаешь, – сказала Королева дрогнувшим голосом. 
Она с силой сжала пальцы Голема, и они с минуту стояли рядом, не шевелясь. 
– В чём это я не понимаю?! – не унималась Дуэнья. – В стихах? В мужчинах? Или, может, в учтивости?! 
– В любви, – тихо откликнулась Королева. 
Так тихо, что услыхали только Голем с Дуэньей.