Турнир Поэтов (ироническая трактовка)
* * *
– Да не хочу я никакого турнира! – кричала Королева. – Кого вы собрались предложить победителю в качестве приза? Уж не меня ли, Мать вашу?!
Придворные молча кланялись. Их била дрожь, и они в страхе жались друг к другу. Никто во дворце не видал Королеву столь разгневанной…
Тишина воцарилась в огромных дворцовых покоях.
Но тут любимица её величества Донья-Машунья, не выдержав, проворчала:
– Скажите, какое оскорбление! Предложили, видите ли… ну и что?! Лишь бы победитель предложил однажды наследника!
– У меня есть Принцесса Лёлька! – сказала Королева. – Выдам замуж – будут вам, негодяям, наследники!
– Нет и нет, о пресветлая Королева! – вздохнула Донья. – Ты ещё слишком молода, а королевство уже нуждается в крепкой руке поборника привилегий и свобод…
На осенней поляне, отведённой для Турнира Поэтов, горело несколько дымных костров.
Сырые сучья потрескивали, и фигурки претендентов, хлопая себя по бокам, ёжились и подпрыгивали, не в силах согреться. Королева задумчиво бродила между столбами дыма… На что ей сдался муж-горлопан?! Что это за доблесть: громче всех, ловчей и искусней кричать про свою любовь… Чем изощрённее соискатели будут в речах, грустно размышляла Королева, тем меньше вероятности, что они меня действительно любят. Но, увы, делать было нечего. С тех пор, как в Королевстве запретили дуэли, странствующие поединщики стали стороной объезжать его.
Некому стало свататься. Наконец, придворные, наскучив ожиданием, вынудили её величество выбрать себе мужа из числа победителей ежегодного Турнира Поэтов.
– Что же, господа соискатели: я вас внимательно слушаю, – кротко сказала Королева, и движение на поляне стихло.
Невысокий лысоватый мужчина с характерным кельтским профилем закашлялся от дыма. С сожалением отложил в сторону недопитую чашу с грогом и, выпрямившись, продекламировал тонким певучим голосом:
– Как ждёт в дубраве ветреная осень
Нагую зиму в сумрачном уборе –
Так жду твоих лобзаний, Королева,
Сгорая от любовной лихорадки!
Любовь впилась когтями в моё сердце,
Как коршун, разрывающий голубку.
Покоя просит запоздалый путник,
Чтоб в час глухой спастись от мрака ночи –
Так обрети приют в моих объятьях!
Нам вместе не страшна любая буря:
Скуём на пару бравое наследство,
Тем защитив и трон, и Королеву!
В лихую ночь держись за рулевого,
Чтоб избежать крушенья рокового.
Королева нагнулась к чтецу и потрепала его по рукаву с пышным кружевом:
– Ах, сэр Уильям, сэр Уильям… берегитесь суда потомков! Зло в ваших пьесах намного привлекательней ходульной морали.
И, нагнувшись к уху изумлённого трагика, добавила полушёпотом:
– Ваши Яго и Ричард Третий всегда казались мне интересней, чем слюнтяй Гамлет или этот солдафон Отелло… да, и вот ещё: бедняжку Офелию я вам никогда не прощу!
Отшатнувшись от Королевы, мужчина вновь припал к кружке с грогом.
Выпил залпом и, махнув рукой, сел к не желавшему разгораться костру…
Отвернувшись, Королева заметила у соседнего костра чьё-то быстрое движение. Смуглый, подвижный, крошечный и вёрткий, как обезьяна, заросший чёрным буйным волосом соискатель любви и короны выскочил на середину и, подбоченясь, привычно ощущая на себе любопытные взгляды, прочёл, искоса поглядывая на Королеву:
– Изведав страсть, воспев полмира,
Я сотворил себе кумира:
Мой ангел, прелести твои
Подобны пенному Аи!
Гляжу, и сердце в дымке тает,
Как ножка лёгкая взлетает:
Изящна поступь, строен стан!
Я бог, вот истина простая,
Коль припаду к твоим устам.
Ты выше королевской власти!
О, наша ночь!.. Умру от страсти,
Когда на утренней заре
Застыну мухой в янтаре
Пред вами, юная богиня!
И, сердце мне испепелив,
Ты на заре меня покинешь,
Как мой бесхитростный мотив…
Королева помолчала, наслаждаясь льющейся речью.
Чмокнула поэта в курчавую макушку и задорно промолвила:
– Однажды вы написали другу, что с божьей помощью… ммм, отодрали мадам Керн. Интересно, что бы вы сказали после ночи со мной?
И, не давая поэту опомниться, шепнула на ухо:
– Вы чересчур проворны с амурами, мон ами… моя постель – не ипподром для бешеных скачек!
Маленькая чёрная фигурка отшатнулась с видимым негодованием, но тут же подавила смешок и неторопливым шагом вернулась к чадящему огоньку.
Стройный, немного женственный мужчина, встав от костра, сделал, прихрамывая, пару шагов навстречу Королеве. Подойдя вплотную, соискатель вперил в её лицо острый взгляд пронзительно-чёрных глаз, отчего сердце её сжалось, и произнёс чарующим глубоким голосом:
– Бродя по миру слабой тенью,
Как Чайлд-Гарольд, как Вечный Жид,
С утра завидую растенью,
Что, даже вставшее, лежит.
Страстей я Ваших не нарушу:
Вы в одиночестве любви
Покоя просите в крови?
Оплачьте трепетную душу!
Я жду. Вестминстерский собор
Мою тоску вместить не в силах,
Но, Королева, я с тобой
Пребуду даже до могилы:
Пусть ворон, надо мной кружа,
Вопьётся лезвием ножа…
Королева пожала чтецу холодную ладонь и сказала, качая своей прелестной головкой с пышными каштановыми локонами:
– Веселуха с вами! Маскарад в склепе… за что вы так не любите свою Королеву, что просите её руки?
И, приблизив голову к уху мрачного романтика, добавила:
– А правда ли, что ваш излюбленный Чайлд-Гарольд был скептиком и педерастом?
– Скажете тоже, скептиком! – оскорблённо отшатнулся поэт.
Тряхнув длинными локонами, под стать самой Королеве, певец грусти вновь, сильно прихрамывая, вернулся к костру. Выражение лица его почему-то приняло довольный и даже слегка мечтательный оттенок.
Следующий претендент был одет в белую накрахмаленную манишку и строгий чёрный сюртук. Это был единственный участник Турнира, который весь вечер, выпрямившись, неподвижно стоял у костра. С лица поэта не сходила грустная, слегка взволнованная улыбка. Завидев подошедшую Королеву, он обратился к ней с выраженным мекленбургским акцентом:
– Возляг же скорей, Лорелея,
В тени, где поёт соловей!
Раскрой мне объятья скорее,
Укроемся вместе в траве.
Как Рейн шаловливой волною
Свою накрывает волну,
Тебя, как волна, я укрою
И телом своим подомну.
Пусть дуб, шелестя в изголовье,
Не сбросит узорчатый кров,
Пока ты горячей любовью
Волнуешь мне жаркую кровь!
Королева выслушала сей кряжистый зов и ответила, улыбаясь:
– Вы всё так же галантны, милый Генрих… но разве я похожа на Лорелею?! Где вы видите белокурые локоны, пышные бёдра и увесистую грудь, которую немцы так любят воспевать, словно в детстве всю нацию недокармливали?!
– Вы всё так же язвительны, ваше величество! – улыбнулся поэт.
Склонившись к руке Королевы, он отдал ей нежнейший из поцелуев.
Королева со вздохом поцеловала его в лоб и огляделась по сторонам.
Все, или почти все, костры уже опустели.
Встревожившись, Королева подошла к самому краю поляны, где, улыбаясь и глядя в небо, возле потухшего костра лежал на спине небрежно одетый человек плотного телосложения (проще говоря, толстяк). Он был кучеряв и коренаст, являя род плебея с патрицианским прошлым. Очки толстяка запотели: он смутно видел приближавшуюся фигурку, однако не сделал ни малейшего движения навстречу.
– Читайте уж, раз пришли! – сказала Королева, внутренне улыбаясь.
Она жаждала услышать этого странного человека и знала, что сердце подтолкнёт назвать его победителем… что-то он ей расскажет – и выйдет ли с честью из жаркого поединка? Шедшая следом Донья-Машунья недоумённо заглянула Королеве в лицо: и это – её герой?! Словно подброшенный звуками королевского голоса, человек, прозванный Големом за сходство с пузатой еврейской статуей в Праге, рывком поднялся и сел в мокрой траве.
Потом поднялся, слегка покачиваясь на кривоватых крепких ногах.
И, глядя в сторону, произнёс, ни к кому не обращаясь:
– Я уйду в последний час заката
К ароматам скошенной травы
Манит горизонт, зовёт куда-то –
В те края, где только я и Вы!
В чистом поле лёгкою походкой
Прогуляюсь с ветром наравне,
Чтобы осчастливить Вас находкой:
Как же Вы соскучились по мне…
Бросьте взгляд, терпя бродяжью душу,
Потреплите волосы рукой –
Обниму и навсегда нарушу
Ваш, пока бестрепетный, покой!
– Но это же просто наглость… не правда ли, ваше величество?! – воскликнула разъярённая Дуэнья-Машунья. – Что только позволяют себе эти бродяги?
– Помолчи, много ты понимаешь, – сказала Королева дрогнувшим голосом.
Она с силой сжала пальцы Голема, и они с минуту стояли рядом, не шевелясь.
– В чём это я не понимаю?! – не унималась Дуэнья. – В стихах? В мужчинах? Или, может, в учтивости?!
– В любви, – тихо откликнулась Королева.
Так тихо, что услыхали только Голем с Дуэньей.
– Да не хочу я никакого турнира! – кричала Королева. – Кого вы собрались предложить победителю в качестве приза? Уж не меня ли, Мать вашу?!
Придворные молча кланялись. Их била дрожь, и они в страхе жались друг к другу. Никто во дворце не видал Королеву столь разгневанной…
Тишина воцарилась в огромных дворцовых покоях.
Но тут любимица её величества Донья-Машунья, не выдержав, проворчала:
– Скажите, какое оскорбление! Предложили, видите ли… ну и что?! Лишь бы победитель предложил однажды наследника!
– У меня есть Принцесса Лёлька! – сказала Королева. – Выдам замуж – будут вам, негодяям, наследники!
– Нет и нет, о пресветлая Королева! – вздохнула Донья. – Ты ещё слишком молода, а королевство уже нуждается в крепкой руке поборника привилегий и свобод…
На осенней поляне, отведённой для Турнира Поэтов, горело несколько дымных костров.
Сырые сучья потрескивали, и фигурки претендентов, хлопая себя по бокам, ёжились и подпрыгивали, не в силах согреться. Королева задумчиво бродила между столбами дыма… На что ей сдался муж-горлопан?! Что это за доблесть: громче всех, ловчей и искусней кричать про свою любовь… Чем изощрённее соискатели будут в речах, грустно размышляла Королева, тем меньше вероятности, что они меня действительно любят. Но, увы, делать было нечего. С тех пор, как в Королевстве запретили дуэли, странствующие поединщики стали стороной объезжать его.
Некому стало свататься. Наконец, придворные, наскучив ожиданием, вынудили её величество выбрать себе мужа из числа победителей ежегодного Турнира Поэтов.
– Что же, господа соискатели: я вас внимательно слушаю, – кротко сказала Королева, и движение на поляне стихло.
Невысокий лысоватый мужчина с характерным кельтским профилем закашлялся от дыма. С сожалением отложил в сторону недопитую чашу с грогом и, выпрямившись, продекламировал тонким певучим голосом:
– Как ждёт в дубраве ветреная осень
Нагую зиму в сумрачном уборе –
Так жду твоих лобзаний, Королева,
Сгорая от любовной лихорадки!
Любовь впилась когтями в моё сердце,
Как коршун, разрывающий голубку.
Покоя просит запоздалый путник,
Чтоб в час глухой спастись от мрака ночи –
Так обрети приют в моих объятьях!
Нам вместе не страшна любая буря:
Скуём на пару бравое наследство,
Тем защитив и трон, и Королеву!
В лихую ночь держись за рулевого,
Чтоб избежать крушенья рокового.
Королева нагнулась к чтецу и потрепала его по рукаву с пышным кружевом:
– Ах, сэр Уильям, сэр Уильям… берегитесь суда потомков! Зло в ваших пьесах намного привлекательней ходульной морали.
И, нагнувшись к уху изумлённого трагика, добавила полушёпотом:
– Ваши Яго и Ричард Третий всегда казались мне интересней, чем слюнтяй Гамлет или этот солдафон Отелло… да, и вот ещё: бедняжку Офелию я вам никогда не прощу!
Отшатнувшись от Королевы, мужчина вновь припал к кружке с грогом.
Выпил залпом и, махнув рукой, сел к не желавшему разгораться костру…
Отвернувшись, Королева заметила у соседнего костра чьё-то быстрое движение. Смуглый, подвижный, крошечный и вёрткий, как обезьяна, заросший чёрным буйным волосом соискатель любви и короны выскочил на середину и, подбоченясь, привычно ощущая на себе любопытные взгляды, прочёл, искоса поглядывая на Королеву:
– Изведав страсть, воспев полмира,
Я сотворил себе кумира:
Мой ангел, прелести твои
Подобны пенному Аи!
Гляжу, и сердце в дымке тает,
Как ножка лёгкая взлетает:
Изящна поступь, строен стан!
Я бог, вот истина простая,
Коль припаду к твоим устам.
Ты выше королевской власти!
О, наша ночь!.. Умру от страсти,
Когда на утренней заре
Застыну мухой в янтаре
Пред вами, юная богиня!
И, сердце мне испепелив,
Ты на заре меня покинешь,
Как мой бесхитростный мотив…
Королева помолчала, наслаждаясь льющейся речью.
Чмокнула поэта в курчавую макушку и задорно промолвила:
– Однажды вы написали другу, что с божьей помощью… ммм, отодрали мадам Керн. Интересно, что бы вы сказали после ночи со мной?
И, не давая поэту опомниться, шепнула на ухо:
– Вы чересчур проворны с амурами, мон ами… моя постель – не ипподром для бешеных скачек!
Маленькая чёрная фигурка отшатнулась с видимым негодованием, но тут же подавила смешок и неторопливым шагом вернулась к чадящему огоньку.
Стройный, немного женственный мужчина, встав от костра, сделал, прихрамывая, пару шагов навстречу Королеве. Подойдя вплотную, соискатель вперил в её лицо острый взгляд пронзительно-чёрных глаз, отчего сердце её сжалось, и произнёс чарующим глубоким голосом:
– Бродя по миру слабой тенью,
Как Чайлд-Гарольд, как Вечный Жид,
С утра завидую растенью,
Что, даже вставшее, лежит.
Страстей я Ваших не нарушу:
Вы в одиночестве любви
Покоя просите в крови?
Оплачьте трепетную душу!
Я жду. Вестминстерский собор
Мою тоску вместить не в силах,
Но, Королева, я с тобой
Пребуду даже до могилы:
Пусть ворон, надо мной кружа,
Вопьётся лезвием ножа…
Королева пожала чтецу холодную ладонь и сказала, качая своей прелестной головкой с пышными каштановыми локонами:
– Веселуха с вами! Маскарад в склепе… за что вы так не любите свою Королеву, что просите её руки?
И, приблизив голову к уху мрачного романтика, добавила:
– А правда ли, что ваш излюбленный Чайлд-Гарольд был скептиком и педерастом?
– Скажете тоже, скептиком! – оскорблённо отшатнулся поэт.
Тряхнув длинными локонами, под стать самой Королеве, певец грусти вновь, сильно прихрамывая, вернулся к костру. Выражение лица его почему-то приняло довольный и даже слегка мечтательный оттенок.
Следующий претендент был одет в белую накрахмаленную манишку и строгий чёрный сюртук. Это был единственный участник Турнира, который весь вечер, выпрямившись, неподвижно стоял у костра. С лица поэта не сходила грустная, слегка взволнованная улыбка. Завидев подошедшую Королеву, он обратился к ней с выраженным мекленбургским акцентом:
– Возляг же скорей, Лорелея,
В тени, где поёт соловей!
Раскрой мне объятья скорее,
Укроемся вместе в траве.
Как Рейн шаловливой волною
Свою накрывает волну,
Тебя, как волна, я укрою
И телом своим подомну.
Пусть дуб, шелестя в изголовье,
Не сбросит узорчатый кров,
Пока ты горячей любовью
Волнуешь мне жаркую кровь!
Королева выслушала сей кряжистый зов и ответила, улыбаясь:
– Вы всё так же галантны, милый Генрих… но разве я похожа на Лорелею?! Где вы видите белокурые локоны, пышные бёдра и увесистую грудь, которую немцы так любят воспевать, словно в детстве всю нацию недокармливали?!
– Вы всё так же язвительны, ваше величество! – улыбнулся поэт.
Склонившись к руке Королевы, он отдал ей нежнейший из поцелуев.
Королева со вздохом поцеловала его в лоб и огляделась по сторонам.
Все, или почти все, костры уже опустели.
Встревожившись, Королева подошла к самому краю поляны, где, улыбаясь и глядя в небо, возле потухшего костра лежал на спине небрежно одетый человек плотного телосложения (проще говоря, толстяк). Он был кучеряв и коренаст, являя род плебея с патрицианским прошлым. Очки толстяка запотели: он смутно видел приближавшуюся фигурку, однако не сделал ни малейшего движения навстречу.
– Читайте уж, раз пришли! – сказала Королева, внутренне улыбаясь.
Она жаждала услышать этого странного человека и знала, что сердце подтолкнёт назвать его победителем… что-то он ей расскажет – и выйдет ли с честью из жаркого поединка? Шедшая следом Донья-Машунья недоумённо заглянула Королеве в лицо: и это – её герой?! Словно подброшенный звуками королевского голоса, человек, прозванный Големом за сходство с пузатой еврейской статуей в Праге, рывком поднялся и сел в мокрой траве.
Потом поднялся, слегка покачиваясь на кривоватых крепких ногах.
И, глядя в сторону, произнёс, ни к кому не обращаясь:
– Я уйду в последний час заката
К ароматам скошенной травы
Манит горизонт, зовёт куда-то –
В те края, где только я и Вы!
В чистом поле лёгкою походкой
Прогуляюсь с ветром наравне,
Чтобы осчастливить Вас находкой:
Как же Вы соскучились по мне…
Бросьте взгляд, терпя бродяжью душу,
Потреплите волосы рукой –
Обниму и навсегда нарушу
Ваш, пока бестрепетный, покой!
– Но это же просто наглость… не правда ли, ваше величество?! – воскликнула разъярённая Дуэнья-Машунья. – Что только позволяют себе эти бродяги?
– Помолчи, много ты понимаешь, – сказала Королева дрогнувшим голосом.
Она с силой сжала пальцы Голема, и они с минуту стояли рядом, не шевелясь.
– В чём это я не понимаю?! – не унималась Дуэнья. – В стихах? В мужчинах? Или, может, в учтивости?!
– В любви, – тихо откликнулась Королева.
Так тихо, что услыхали только Голем с Дуэньей.
