Натюрморт на лугу

Артём Белозёров

Повесть

Часть первая: Осень

Двадцатые числа августа. Жаркие безоблачные дни. И такая погода будет весь сентябрь, отдыхай и отдыхай; читай, рисуй; купайся в тёплой речке. Но надо уезжать, скоро школьные занятия, начало 10-го класса. Пора уезжать, с жаркого Донбасса на холодный Ямал.

В день отъезда из Славянска в Москву я проснулся рано утром. Умывшись и позавтракав, я пошёл на холм Карачун за лесом. Лес шумел пыльной листвой августа. Зрели орехи-лещины. Я взял с собой раскладную табуретку, простые карандаши и лист формата А-3. Расположившись за лесом среди степной травы, высыхающего вереска и полыни, я решил нарисовать пейзаж с двумя меловыми горами с фрагментами широкого луга, изгибов реки Торец и далёкого горизонта с пшеничными, подсолнечными и кукурузными полями, с сине-зелёными холмами. Утро было солнечное, небо чистое безоблачное, голубое-голубое; и на его фоне ярко сверкала белизной ближайшая ко мне меловая гора. Я сделал рисунок-сюжет. Набросал неровный треугольник горы, складки и расщелины мела, её склоны и утёсы; абрикосовые деревья, растущие у её подножия и выше; маленькие, как игрушечные. Горы были далеко от меня и пейзаж получился панорамным. На первом плане я нарисовал стебли травы, колючие шары перекати-поля, свечки полыни и сухие веточки вереска с тёмно-зелёной мелкой листвой. Завершив рисунок этого пейзажа, я решил идти на луг и сделать ещё одну картину на другом листе А-3.

Я спустился вниз через холмы и овраги к самому подножию меловых гор. По асфальтовой дороге я пошёл на луг, неся в руке сложенную табуретку и рюкзак на плече. От асфальта к лугу вела спускающаяся вниз кремневая тропа. Я спустился, прошёл несколько шагов у самого уступа меловой горы и оказался на лугу. Гора была такой высокой, что я, подняв голову вверх, не видел её вершины. Я шёл по густой зелёной сочной траве. То тут, то там паслись привязанные красные коровы, телята и быки; белые козы; гуляли стайки уток и гусей, плескаясь в корытах с водой, приготовленных для них их хозяевами. По тропинке, ведущей через луг я дошёл до футбольного поля с двумя металлическими белыми воротами. Справа продолжался луг, а слева рос ряд нескольких высоких пирамидальных тополей с серо-бежевыми стволами и пыльной тёмно-оливковой листвой. Под тополями находились серые деревянные лавочки. Я немного посидел на одной из них. После вышел на середину поля и повернулся в сторону меловых гор. С этого ракурса они обе были хорошо видны. И вдруг мне пришла мысль нарисовать этот вид, этот пейзаж. И не просто пейзаж, а пейзаж-натюрморт. На первом плане изобразить белую скатерть, за скатертью написать траву, цветущий розовый клевер, подорожник, жёлтые грозди пижмы; на скатерти в центре построить тёмно-бордовый бабушкин кувшин с георгинами разных цветов и оттенков, флоксами и розами. По сторонам нарисовать полосатые зелёные арбузы, жёлто-зелёные дыни, белую вазу с тёмно-синим и белым виноградом, его лежащие в вазе большие грозди, плоды персика, абрикосов, синие матовые сливы, груши и яблоки у кувшина. В центре картины натюрморт на скатерти, справа высокий пирамидальный тополь, слева обычный тополь раскидистый. Их тени на траве. Под тополем справа нарисовать серую гусыню с жёлтыми пушистыми гусятами, за ней белую, пасущуюся козу перед огородом с цветущим подсолнечником и зелёной кукурузой. Слева за ветвями обычного тополя нарисовать красных коров, одну отдыхающую на лугу, а другую стоящую на ногах. На дальнем плане, конечно, написать две живописные меловые, серую и белую, во всю их ширину и высоту. Справа под небом набросать кусочек Карачуна.

Я сразу же придумал название картины «Натюрморт на лугу», раскрыл табуретку и начал делать набросок дальнего плана, положив чистый лист формата А-3 на коленки. Сам натюрморт я решил нарисовать дома, на летней кухне: кувшин, вазы, арбузы, дыни, фрукты; чётко проработав линии-контуры всех предметов.

Было 12.00. В 16.30 нужно было ехать на ж/д вокзал. В 18.30 отправлялся мой поезд из Славянска на Москву.

Окончательно собравшись в дорогу, я, сидя за столом летней кухни, тщательно, простым карандашом прорисовывал все детали, предметы сюжета картины «Натюрморт на лугу», горизонтального пейзажа на листе формата А-3. Свет солнечного жаркого дня лился в открытую дверь. Летали сине-зелёные мухи и полосатые чёрно-жёлтые осы. А я рисовал. С натуры изображал кувшин и цветы роз, георгин и флокс в нём; грозди винограда, арбузы и дыни; плоды персиков, абрикосы, сливы, груши и яблоки. В общих чертах сюжет картины был готов.

До приезда такси, которое я заказал, оставался час. Я оделся в дорогу в дорогу и ожидая машину, взял из книжного шкафа книгу наугад. Это оказался сборник в тёмно-зелёном переплёте: Александр Иванович Куприн, «Повести». Я присел на диван в зале и открыл книгу. Первой повестью сборника оказался «Гранатовый браслет». Она начиналась описанием природы Крымского полуострова в середине сентября, крымским солнечным тёплым бабьим летом в окрестностях Мисхора и Балаклавы. Буйно цветущие георгины и гвоздики на даче героини Веры Николаевны Шеиной, приезд её сестры Анны Николаевны Фриессе, восхищающейся крымской природой, синим-синим бархатным морем перед заросшим сухой травой обрывом. Описание Куприна мне напомнило Донбасс, его природу, цветники, георгины моей бабушки Вали. И время года повести почти совпадало с реальным. Я решил взять эту книгу в дорогу.

Подъехало такси: белая «волга». Я попрощался с бабушкой Валей и прабабушкой Фросей. Дедушки Димы уже не было, его не стало 12 мая этого, 1998 года. Моя мама уже была на Ямале, в посёлке Пангоды. Её вызвали на работу, в школу, в начале августа. И я ехал из Славянска в Москву один. Билеты на поезд и на самолёт были куплены заранее. Поезд приходил на Курский вокзал рано утром. И в этот же день я улетал из аэропорта Внуково в Новый Уренгой.

Я убрал книгу Куприна в свою дорожную сумку. Проверил папку с картинами. Ещё раз взглянул на «Натюрморт на лугу». Всё сложил. Подготовил паспорт и билет на поезд. Расцеловался с милыми, плачущими бабушками. Они вышли за двор. Я сел в машину. Бабули плакали, помахивая мне руками. Мне было грустно с ними расставаться. Открыв дверцу такси, я сказал своим любимым бабушкам:

- До следующего лета, бабушка Валя, бабушка Фрося! До свидания!

- До свидания, Артёмочка! До следующего лета!

Такси поехало по дороге в город, на Славянский ж/д вокзал. Я смотрел в стекло заднего вида. Бабушки продолжали стоять за двором. Мне было грустно, тоскливо и одиноко. Особенно мне было грустно от того, что уже не было моего дедушки Димы, отца моей мамы и моего дяди Серёжи Дмитрия Ефимовича Капустина (1925-1998)

Уехав из Андреевки, я сразу же оказался один. Это была моя первая самостоятельная дальняя поездка в Москву. Паспорт у меня уже был. Жёстких правил тогда ещё не было. И даже маленьких детей родители отправляли на самолёт практически в одиночку, доверяя совершенно чужим людям своих сыновей и дочерей: «В Москве бабушка с дедушкой встретят!» Мне было чуть меньше 16 лет и мой страх очень быстро, как только я вышел из такси на Славянском ж/д вокзале, сменился интересом и ответственностью. Я один, без мамы, без дяди, надежда лишь на самого себя. Сейчас я сяду в поезд «Мариуполь-Москва». И завтра утром буду на Курском вокзале. Надо сейчас пойти узнать в справочном бюро на какой путь прибывает поезд, обычно на 4-ый, но тем не менее; купить в дорогу воды. Вагон у меня 7-ой. Ах, да – ещё узнать: нумерация вагонов с хвоста поезда, или с головы? Как всё-таки это всё интересно, когда один. Свобода! Но и ответственность.

Я всё узнал. Купил воды. Поезд пришёл на 4-ый путь. Я спокойно сел в 7-ой вагон. Пассажиров было не много. Со мной село ещё два человека. Моё место было плацкартным, нижним, не боковым. Я переоделся. Убрал сумку. Купил у проводницы постельное бельё.

В 7.00 утра я уже был на Курском вокзале. Следуя маминым инструкциям, советам, имея план Московского метрополитена, со станции метро «Курская» я доехал до «Речного вокзала», а отсюда на маршрутном автобусе до аэропорта Внуково. В 16.00 я уже улетел в Новый Уренгой.

Через 2 часа мой самолёт приземлился на дождливом, пасмурном, уже осеннем, но всё-таки романтичном и красивом Ямале. Из Нового Уренгоя на вахтовом оранжевом «урале» я поехал в посёлок Пангоды. И в 20:30 вечера уже был дома, в нашей квартире и встретился с моей матушкой Еленой Дмитриевной, чуть-чуть опередившей, придя из школы с работы в 20:10. Мы обнялись и расцеловались.

Я помылся с дороги в ванной с горячей водой. Это был вечер субботы. У мамы в воскресенье был выходной. А во вторник уже начиналось 1 сентября. У меня оставалось ещё целых два дня до начала школьных занятий. И я очень радовался этому. После ужина я разобрал свою дорожную сумку. Достал папку с моими картинами «Меловые горы» и «Натюрморт на лугу», положив её на край письменного стола в моей маленькой, но уютной комнате. Поставил на полку книгу из библиотеки бабушки Вали А.И. Куприн, «Повести». Посмотрев футбольный матч «Спартак» (Москва) – «Цска» (Москва) 2:2, я лёг спать. За окном заканчивались летние белые полярные ночи, над спящим посёлком Пангоды тускло сияли уже серые, но ещё не чёрные, сумерки конца ямальского августа.

Утро было светло-серым, пасмурным, без солнечным, с низким-низким сплошным потолком полярных туч.

Мы с мамой пошли по магазинам: за продуктами и за овощами для их консервации на зиму по рецептам нашей бабушки Вали. Мама заранее договорилась с продавцом о покупке 20 килограммов свежих помидор. Его фруктово-овощной лоток располагался у центральной поселковой дороги у бордовой стены магазина «Радуга». Было пасмурно и ветрено. Вокруг лежал сырой тёмно-бежевый песок и росли желтеющие пучки травы. На этом фоне выделялись ярко-алые плоды помидор продолговатой формы сорта «сливка». Взвесив томаты, мы разложили их по сумкам, и я отнёс их домой, сделав две ходки, по 5 килограммов в каждой руке, по 2 раза. Наш розовый деревянный 2-х этажный дом был недалеко, в ряду таких же домов, только других цветов: голубого, зелёного, жёлтого, белого. Ещё мама купила белый арбуз и узбекскую дыню-торпеду. Персики, сливы, груши и яблоки я привёз от бабушки. Я отнёс арбуз и дыню домой. Ещё мы с мамой сходили в продуктовый магазин «Жемчужина» и вернулись домой.

Я решил, не откладывая, заняться «Натюрмортом на лугу». Написать небо над лугом и меловыми горами. Но перед этим решил написать-нарисовать сразу за один присест голубой эмалированный таз, наполненный свежими ярко-алыми, с малиновым оттенком, овальными помидорами-«сливками». Я взял чистый лист А-3, разноцветную гуашь 12-ти цветов, налил в стакан воды, подготовил беличьи кисти, поставил на стул таз с помидорами. И за кухонным столом написал-нарисовал «Помидорный натюрморт». Живыми быстрыми мазками-штрихами изобразил каждый помидорчик: с малиновым объёмом и бело-розовым бликом, с красноватыми рефлексами на бело-голубой эмали таза. Плоскость написал зелёным, а фон жёлтым.

И разогрев своё вдохновение, начал в цвете и «Натюрморт на лугу». Написал чисто голубым дневное небо над двумя меловыми горами, его синеву без облаков. Но после решил его переделать. Добавил три небольшие тучки в розовом сиянии невидимого заходящего солнца. Голубое небо сделал чуть розоватым. Розовый оттенок я придал и горам, и белой светло-бежевой, и серо-белой, от верхушки и до подножия изрытой ровными прямыми бороздками. На серой горе росло много сиреневого чабреца, а на белой почти везде был чистый мел. Но росли целый абрикосовые сады, плодоносящие каждое лето и щедро засевающие рыхлую почву косточками, произрастающими всё новыми и новыми абрикосовыми побегами.

В понедельник, 31 августа я решил прогуляться по посёлку. Мама уже ушла в школу, на работу, в 7:30 утра. День был опять пасмурным и облачным. Я шёл по центральной улице с редкими карликовыми желтеющими берёзами по её газонам-обочинам с щетиной ярко-зелёной травы «канада-грин» и отцветающим малиновым иван-чаем. Я решил зайти в школу №2, где я учился. Поднялся на второй этаж в кабинет моего 10-го «А» класса. В коридорах вот-вот закончился ремонт организацией и проведением которого занималась моя мама, будучи заместителем директора по хозяйственной части на лето и по воспитательно-методической работы постоянно. Пахло свежей масляной краской и новой побелкой. Я открыл дверь кабинета. Наша классная руководительница и учительница русского языка и литературы сидела за своим столом и занималась документацией. Два моих одноклассника Сергей Иванов и Рустам Зарипов, и две одноклассницы Лариса Литовская и Ира Гаязова вешали, стоя на подоконниках, новые шторы.

- Здравствуй, Артём. С приездом! – Поздоровалась со мной Александра Григорьевна Белых (в девичестве: Черных). – Ты пришёл вовремя, а главное добровольно! Я поздоровался со всеми и помог девочкам со шторами последнего третьего окна. А с Сергеем и Рустамом мы расставили ровно все парты в классе; придвинули шкафы к задней стене, краска на полу уже высохла. Таким образом, новый учебный год для нас уже начался, ещё до Первого Звонка.

Наступило 1-ое Сентября. После Торжественной части у моего класса было два урока литературы. Александра Григорьевна спрашивала: кто и какие книги прочёл за лето. Так как наш класс был математическим, большинство не читало совсем, кто-то читал фантастику; кто-то детективы Конан Дойля; а кто-то «Дон Кихот Ламанчский» Мигеля Сервантеса де Сааведры. Я прочёл за лето романы Фёдора Михайловича Достоевского «Идиот» и «Бесы», роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина», опередив школьный план по литературе в этом году. В этом, 10-м классе, мы должны были проходить-читать-изучать роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и роман-эпопею Л.Н. Толстого «Война и мир». А буквально вчера я прочёл повесть А.И. Куприна «Гранатовый браслет», начав её читать ещё у бабушки Вали, на Донбассе. Грустная история о безответной любви. Бедный, несчастный, и в тоже время счастливый, познавший дар любви в женщину, Желтков. Лучше не влюбляться, не тратить энергию и время, но сердцу не прикажешь.

Александра Григорьевна сказала мне, чтобы я не торопился с литературой. Но сердцу не прикажешь. Моему сердцу хотелось читать, читать русскую литературную классику. Два урока литературы закончились.

Я и мои одноклассники Сергей Панчилов и Миша Рагимов решили прогуляться после школы в красивый душистый лес начала осени за «микрорайончиком» «Бакланы» (в просторечии), состоящим из деревянных компактных двухэтажных домушек. Почти пожелтела листва высоких лесных берёз, алели низкорослые рябины. На жёлто-красном фоне стала ярче и бархатней зелень еловой хвои. Мы дошли до реки Хетта. Присели на её берегу на давно упавшее толстое дерево берёзы. Мы смотрели на серое небо, на тёмную речную воду цвета крепко заваренного чёрного чая, на сентябрьский почти пожелтевший лес; сидели и улыбались. А Миша Рагимов пел:

«После красно-жёлтых дней

Начнётся и кончится зима…»

Песню Виктора Цоя и его группы «Кино» «Красно-жёлтые дни». Песню про начало осени, про 1-ое Сентября, про начало школьного учебного года.

Между деревьями у речного обрыва росло много молодых блестящих коричнево-жёлтых грибов-маслят. У Сергея Панчилова был перочинный нож. Мы сходили в ближайший за лесом магазин купили по пакету, вернулись в лес, к реке; и нарезали, каждый нас, свежих грибочков для жарки с картошкой и репчатым луком.

Начались ежедневные школьные будни. С одним выходным в воскресенье. Алгебра, химия, биология, физика, география, русский язык, английский язык – сверх нагрузка к моим любимым предметам: русской литературе и Истории России. Плюс ещё, в октябре, начались занятия в Учебно-курсовом пангодинском комбинате (Укк) уровня «профессионально-технического училища» - Пту. В 10-11-х классах юноши обучались на водителей категорий «Б» - легковой автомобиль и «Ц» - грузовик. Учёба здесь была добровольной и платной. Но мой дядя Серёжа посоветовал мне и моей маме, чтобы я учился. В 10-м классе была лишь теория: Правила дорожного вождения, устройство автомобиля; в 11-ом начиналась практика – учебное вождение на «Зиле» (Ц) и на «Ниве» (Б). Укк находился рядом с моим домом. Его бежевое 2-х этажное здание было видно из моего кухонного окна. Каждый день после школьных уроков я посещал занятия в Укк.

В 20-х числах октября в Пангодах, в Надымском районе, в Новом Уренгое лёг глубокий снег, начались морозы и метели. Зима. Зима до конца мая.

Полярный декабрь – самое морозное, тёмное время: сплошной вечер и ночь. В 10:00 только-только рассветает, в 13:00 начинает темнеть, в 15:00 уже темно. После уроков и занятий, дома я продолжал заниматься живописью. Для себя, для своего удовольствия. Мне хотелось рисовать. Я тогда очень мало знал о биографии выдающихся художников. Ничего не знал о Винсенте Ван Гоге. Но мне хотелось рисовать. Всё своё свободное время я уделял «Натюрморту на лугу». Но работа над ним продвигалась очень медленно. Я постоянно перерисовывал небо, две меловые горы, дальние виды, горизонт. Я хотел написать каждый цветочек розового клевера, каждую свечку подорожника, совершенно не следуя, тогда, формуле-правилу: «Живопись – это значит живо (быстро) писать!»

Декабрь ещё не наступил. Заканчивался октябрь 1998 года. Впереди ещё был целый ноябрь. А на дворе трещала, искрилась и сверкала настоящая полярная Ямальская зима. Световой день сокращался и сокращался.

7 ноября всё ещё оставался «красным» - выходным днём. В школе главный социальный педагог Надежда Алексеевна Зубкова дала мне задание нарисовать на листе ватмана А-1 разноцветной гуашью православный храм, не помню по какому случаю. Точнее, православный храм решил нарисовать я сам. И весь день 7 ноября я рисовал дома, на кухне, сдвинув два стола. За образец я взял строящийся тогда в Москве Храм ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ, но по памяти, держа Его Образ в уме; да ещё поглядывая на Его фото, сделанные мной в Москве, в Кремле и в центре весной 1997 года. У купола строительный кран. Купола на ватмане я написал золотыми.

Часть вторая: Зима

Наступил декабрь 1998 года. Сплошная ночь. Сплошной сизый дым пангодинских котельных. Ночные морозы под «минус 40» градусов. Вертикальные прямые-прямые столбы фонарей в чёрные небеса. Разливы во всё чёрно-синее небо зелёных и серых полярных сияний. Наряженные новогодние гигантские ели на пангодинских площадях, у Ледового комплекса, дома культуры и Спортивного комплекса. В шарах, игрушках и гирляндах. Фигуры дедов Морозов и Снегурочек из льда и снега, созданные пангодинскими газпромовскими художниками. Снежные горки для катания, с ледяными трассами, как снежные дворцы-терема с башенками, окошками, перильцами.

В школе прошла зачётная неделя, в 9-11-х классах мы сдавали зачёты в конце каждой четверти, как на сессии в университете.

Наступил Новый год и зимние каникулы. За 10 свободных дней я написал кувшин с цветами моего «Натюрморта на лугу». Написал 3 красные розы, 2 флоксы, белую и розовую и 4 георгины: белую, фиолетовую, пёструю и оранжевую. Написал чёрный арбуз-огонёк и жёлтую дыню. Написал дальний красный силуэт коровы. Продолжил прописывать траву, розовый клевер, стебли и былинки. Наметил объём-цвет тёмно-зелёного пирамидального тополя с сизым голубком на веточке.

Наступил 1999 год. С 6-го на 7-е января не стало нашей прабабушки Фроси – Ефросинии Васильевны Тарасенко (1906-1999), на 93-ем году её жизни. Бабушка Валя прислала нам телеграмму. У меня было на душе грустное, тоскливое чувство. И в этот момент домой пришла мама с телеграммой о том, что бабушки Фроси больше нет с нами, как и дедушки Димы. Бабушка Валя осталась у нас одна. Мой «Натюрморт на лугу» стал Посвящением нашим ушедшим в мир иной родным.

Закончились зимние каникулы, началась третья четверть. С середины января дни стали длиннее и солнечнее.

В школу пришли представители военного комиссариата, собрали всех старшеклассников, рассадили врачей в актовом зале и начали медицинскую комиссию. Белые халаты врачей, мундиры цвета хаки офицеров и раздетые до пояса школьники – старшеклассники мужского пола. Измерение давления, дыхания пульса; заполнение официальных бумаг-анкет.

На Ямале, зимой у меня всегда было повышенное артериальное давление. Военкомат направил меня на обследование в районный город Надым, в отделение терапии, на 10 дней. Я поехал туда один, без мамы, которая договорилась с тётей Раей Долгополовой, живущей в Надыме рядом с поликлиникой и больницей, чтобы тётя Рая меня навещала. Мы были земляками с Донбасса, с Андреевки.

Я собрался, взял в папке «Натюрморт на лугу», небольшую книгу: А.М. Горький, Пьесы: «На дне», «Егор Булычёв и другие», «Дачники» и др.

Мест в палатах не было, и я лежал на койке в коридоре. Вечерами перед отбоем мне разрешили рисовать в пустой столовой, и я продолжал «Натюрморт на лугу». За это время я написал все фрукты, виноград, начал и закончил гусыню с гусятами; вторую корову, лежащую на траве. Вокруг меня собирались зрители, такие же подростки, как и я и им нравилось моё занятие. Лишь одна медсестра спросила у меня: зачем я это делаю? Мне хочется – ответил я.

Томик с пьесами Горького я прочёл за пять дней. Читать очень хотелось, а книг не было. Меня повели на очередное обследование из терапии в поликлинику. Как всегда, была длинная очередь. Нужно было ждать. И я увидел в холле книжный магазинчик. Подошёл и сразу наткнулся на чёрно-коричневый том: Михаил Афанасьевич Булгаков, «Пьесы». Я сразу захотел его купить, но прежде полистал его, почитал содержание. В книге было 12 пьес: «Полоумный Журден», «Дон Кихот», «Дни Турбиных», «Багровый остров», «Александр Пушкин», «Батум» - пьеса о молодом И.В. Сталине и другие. Я её купил, денег у меня осталось только на дорогу домой в Пангоды. Зато я начал с интересом, запоем, читать пьесы, целыми днями, прочитав весь том за 4 дня, выделяя только время на рисование «Натюрморта на лугу».

Ещё читая булгаковские пьесы, я сделал своё личное открытие, узнав, что пьеса «Иван Васильевич» послужила режиссёру комедий Леониду Гайдаю в создании экранизации «Иван Васильевич меняет профессию». Фильм очень близок к пьесе, почти слово в слово. А пьеса Булгакова «Блаженство» второй её вариант. Как после выяснилось, моя учительница по литературе Александра Григорьевна Белых (в девичестве Черных), тоже не знала, что Гайдай экранизировал пьесу М.А. Булгакова.

Десять дней прошло. Меня выписали. Мне пришлось соврать врачу, что за мной приедет мама, иначе меня бы не выписали, мне не было 18 лет. Мама работала и приехать за мной не могла. В Пангоды мне нужно было ехать одному, на вахтовке, в 21:00 вечера.

Выписали меня утром в 10:00. Я заранее договорился с тётей Раей, что приду к ней на квартиру, она дала мне ключи. Она тоже работала. Было солнечное морозное утро. Я пришёл на квартиру Долгополовых. Тётя Рая и её сын Юрий были на работе. У них была большая библиотека. Я взял томик А.М. Горького «Детство». «Мои университеты», «В людях» и начал читать. До отъезда я прочёл половину тома. На обед пришёл Юра. Накормил меня вкусным борщом с чесноком и вкусным копчёным свиным салом. Он учился в МГУ заочно на биолога-охотоведа. У него было много соответствующей литературы. Он дал мне небольшую книжечку Леонида Павловича Сабанеева, - крупного русского учёного-охотника и писателя; об охоте на боровую и водоплавающую дичь; и жизни глухарей, куропаток, вымерших в наше время дроф, вальдшнепов, куликов, тетеревов, рябчиков, перепелов, гусей и уток.

В 20:30 я пришёл на остановку, попрощавшись с тётей Раей и Юрой, поблагодарив их. Остановка была рядом. «Урал»-вахтовка до Нового Уренгоя через посёлок Пангоды уже стояла. Как оказалось, я был единственным пассажиром. Я заплатил за проезд. В салоне горел тусклый вечерний свет. В 21:00 вахтовка отправилась.

- Не против, я музыку включу?! – Спросил меня водитель.

- Да, конечно! Хорошо даже! – Ответил я.

Мы покидали почти ночной Надым. Старый Надым, переправа через одноимённую реку и вот за окнами пошла сплошная лесотундра в ночном тусклом свете.

И вот словно саундтреком к зимнему ночному полярному пейзажу зазвучал альбом рок-группы «Кино» «Звезда по Имени Солнце» и голос Виктора Цоя начал растапливать бескрайнюю красивую ямальскую грусть-тоску:

«Песня без слов,

Ночь без сна,

Всё в своё время -

Зима и весна…»

Я слушал и думал: «Да, действительно: «ночь без сна» - ночь в дороге, «всё в своё время – зима и весна!» Да – за окном полярная ямальская зима, но скоро будет полярная светлая бескрайняя весна! Шли одна песня за другой, Виктор Цой пел: «Песня без слов», «Звезда по Имени Солнце», «Невесёлая песня», «Место для шага вперёд», «Сказка», «Пачка сигарет», «Стук», «Печаль», «Апрель». Прослушали весь альбом, но водитель вернулся на «Пачку сигарет» и поставил её на «повтор»:

«… и билет на самолёт

С серебристым крылом,

Что, взлетая, оставляет

Земле лишь тень!»

Эти стихи были знакомы мне. Хотя я впервые их слышал. Эти стихи были про меня, когда я улетал на самолёте из Москвы, или в Москву из Надыма, или Нового Уренгоя. Как это красиво, тень высоко летящего самолёта солнечным днём на московской, или ямальской земле, с её полями, лесами, рекой, городскими домами и дорогами.

Проехали посёлок на реке Правая Хетта. До Пангод оставался час пути.

В 23:00 вечера я был дома. Я вылез из вахтовки на трассе и пешком дошёл домой. Мама не спала, ждала меня.

Наступил солнечный февраль. Я усердно учился. Занимался алгеброй, физикой, химией, чтобы получить «4», а не «3». Но я был гуманитарием и точные предметы мне давались тяжело. И я уже решил, что хочу учиться на историка; и хочу заниматься литературой.

Тем не менее, из-за точных предметов и уч-комбината я не успевал прочесть роман-эпопею Л.Н. Толстого «Война и мир». Я взял в школьной библиотеке 4 тома романа. Но не успевал. Помог случай. Я заболел гриппом. Лежал в своей комнате. Настали яркие солнечные дни. Солнечный свет врывался в моё окно и даже задёрнутые шторы не спасали, солнце резало мои гриппозные глаза. Через три дня стало. Высокая температура спала, и я начал читать от корки до корки «Войну и мир»:

1805-1807 годы. Салон Анны Шерер. Пьер Безухов. Андрей Болконский. Его отец и сестра. Семья Ростовых. Анти-наполеоновская коалиция. Австрия. Аустерлиц. Пруссия. Масонство Пьера. Болконский – адъютант М.И. Кутузова. 1812 год. Бородино. Оставление Москвы и пожар. Смерть Болконского. Пьер и Наташа – муж и жена. Конец. 1820-е годы. Эпилог.

Мне становилось легче. И я не просто читал «Война и мир», но и старался конспектировать прочитанное. В это же время я продолжил писать-рисовать «Натюрморт на лугу». Прописывать деревья тополей.

1999 год был Юбилейным: 200 лет со Дня рождения великого русского поэта и писателя Александра Сергеевича Пушкина - 6 июня (по новому стилю после 1917) 1799 года. По всей Стране, по всей Российской Федерации, на всех уровнях проводились конкурсы, выставки, выступления, литературные, поэтические, художественные и исторические.

Что знал о Пушкине, о его творчестве лично я. Знал. В детстве я читал его «Сказки»: «О рыбаке и рыбке», «О попе и его работнике Балде», «О царе Салтане». А в юности прочёл от корки до корки томик «Поэмы»: «Руслан и Людмила», «Полтава», «Цыганы», «Бахчисарайский фонтан», «Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Медный всадник». В 9-м классе по программе полностью, с черновиками и набросками прочёл роман в стихах «Евгений Онегин»; и прозаическую большую повесть «Капитанская дочка»: о крестьянской войне в России 1773-1775 годов, развязанной донским казаком-самозванцем Емельяном Пугачёвым, выдававшим себя за Петра Третьего – мужа Екатерины Второй и внука Петра Великого. Творчество А.С. Пушкина я полюбил ещё в раннем детстве.

В феврале в Надыме, в одной из школ проводили конкурс рисунков, плакатов и картин на тему «Солнце нашей литературы: 200 лет со Дня рождения Александра Сергеевича Пушкина». Нужно было нарисовать плакат по пушкинским произведениям вне конкурса, привезти его с собой, а в Надыме за 3 часа в мастерской, за мольбертом сделать конкурсную работу – символ, связанный с великим поэтом.

От нашей пангодинской школы ехало несколько учеников из старших классов: 9-х-11-х, точнее учениц, я был один и 7 девочек.

За три дня на ватмане я нарисовал пушкинский натюрморт: листы рукописи, стеклянная чернильница с белым гусиным пером в ней; красный томик с надписью «А.С. Пушкин, Поэмы» светло-жёлтыми буквами; в дали Петро-Павловская золотая крепость, фрагмент синей Невы, памятник Петру Великому – «Медный всадник». В ночь перед отъездом в Надым я завершил картину.

В 7:00 утра от нашей пангодинской школы №2 на вахтовке мы поехали в Надым. Я смотрел в окно. Мелькали заснеженные деревья и глыбы снега на обочинах. Девушки пели песни, голося на весь салон вахтовки, всю дорогу, два часа. Особенно громко и мощно пела 11-ти классница Маша Жмуркова, высокая брюнетка со смуглым татарским лицом и чёрными раскосыми блестящими глазами: «Земфира», «Мумий Тролль», ну, конечно, «Руки вверх»:

«Увози меня скорей

И целуй меня везде

Я ведь взрослая уже!»

И творчество рок-группы Вячеслава Бутусова и Ильи Кормильцева «Наутилус Помпилиус»:

«Я просыпаюсь в холодном поту,

Я просыпаюсь в кошмарном бреду,

Как будто дом наш залило водой,

И, что в живых остались только мы с тобой…

И, что над нами километры воды,

И, что над нами бьют хвостами киты…

Чувствуя наше дыхание,

Я чувствую наше дыхание…»

Песня «Дыхание».

Мы приехали в Надым. Светило яркое, морозное солнце. Участники конкурса, в отделении «рисунок и живопись», в числе которых был и я, разместились в просторной мастерской, прикрепив к мольбертам чистые листы А-2, полватмана.

На листе А-4 я сделал набросок. Это был герб-символ. В центре – Пушкин во весь рост, почти в профиль, в чёрном сюртуке, с красным галстуком с гусиным пером в руке. Над Пушкиным белый голубь с лавровой веточкой в клюве. На голове Пушкина золотой лавровый венок. Вся композиция на фоне большого лимонного солнца, а по его краям, слева и справа дугообразные зелёные лавровые ветви с красными точками семян. А внизу под всей композицией я нарисовал весёлого мультяшного чёрного кота с белой грудкой, с гусиным пером в лапке, сидящего на фрагменте золотой цепи с фрагментами веточки дуба салатового цвета с резными листьями в прожилках и жёлудями. Готовый эскиз я перенёс на ватман, срисовав с А-4 и всю композицию написал в цвете, гуашью.

Из 20-ти участников моя работа заняла второе место. И я отобрался на окружной конкурс Ямало-Ненецкого автономного округа, как выяснилось через неделю в Пангодах в кабинете завуча по гуманитарным предметам нашей школы Аллы Николаевны Дунаевой, куда меня вызвали. Я должен был ехать в Салехард – столицу округа для участия в следующем этапе Всероссийского Пушкинского конкурса, но у нашей школы не было средств и возможности отправить меня туда, как объяснила мне Алла Николаевна.

Бюрократический формализм и я рано возненавидели друг друга, в мои 15-16 лет, формализм возненавидел меня, а я его – холодную систему!

Продолжалась солнечная, с умеренным морозом, полярная ямальская зима. Я любил гулять в пангодинском заснеженном солнечном сияющем лесу. Иногда я ходил на зимнюю рыбалку из лунки на занесённую снегом и укрытую льдом реку Хетта вместе с Мишкой Рагимовым и Серёгой Панчиловым по приглашению. Ловились коричневые пятнистые местные ротаны и небольшие тёмно-зелёные полосатые с оранжево-красными плавниками окуньки.

А гуляя в одиночку по твёрдой удобной трассе, проложенной по снегу «бураном», я уходил далеко в лес; в царство белых пушистых зайцев-беляков с чёрными кончиками ушей и хвоста; белых пернатых куропаток, внезапно вылетающих из-под снега, часто их встречая; видел даже зимующих глухарей, роскошных огромных самцов в оперении сложного цвета: почти чёрного, коричневого, сине-зелёного; самок-капалух в коричнево-бежевом, пятнистом пере. Глухари взлетали на верхушки елей, темнея на фоне голубого неба. Я шёл по насту, проложенному «бураном», и видел освободившиеся лёжки зайцев, места кормёжек куропаток, их следы, заячьи «петли».

Календарная и фактическая зима заканчивалась.

Часть третья: Весна

В конце апреля 1999 года в посёлке Пангоды начал таять снег. Серые глыбы таяли, растекаясь лужами и канавками серой грязной воды, но и в них отражалось, уже высокое яркое ямальское весеннее солнце на голубом безоблачном апрельском полярном небе.

Я завершал свой «Натюрморт на лугу». Прописывал листву тополей: зелёные сердечки, бежево-коричневые складки коры, серую пирамидальную гладь. Написал всю клеверную траву на первом плане. Закончил всех животных: две красные коровы, белую козу, серую гусыню с жёлтыми гусятами, сизого голубка на веточке пирамидального тополя. Написал на среднем плане, справа, жёлтые подсолнухи и зелёную кукурузу. Первый план: бордовая ваза с цветами, арбузы «огонёк» и полосатый, две дыни, одна жёлтая, другая тёмно-зелёная в жёлтую полоску, розово-серый персик, три оранжевые абрикосы, три тёмно-синие, матовые, сливы, груши-лимонки, яблоки «белого налива» в одной вазе, грозди синего, розово-бордового и белого винограда в другой – все предметы были написаны-нарисованы. Но «Натюрморт на лугу» всё ещё не казался мне завершённым.

«Весна без конца и без края,

Без конца и без края весна!»

Точнее Александра Александровича Блока, ещё одного великого русского поэта, о Ямальской полярной весне, не скажешь. Северные, петербургские, весенние стихотворения Блока, с которыми я только-только начал знакомиться в конце 10-го класса и сразу же в них влюбился, совсем тогда не понимая и не воспринимая ранние стихотворения Бориса Леонидовича Пастернака:

«Февраль. Достать чернил и плакать,

Рыдать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною чёрною горит…

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей…»

Красиво, конечно, гениально, как я понял позднее… Но это о московской, или о владимирской весне. Совсем не о ямальской. О Ямальской – Блок!

Ямальский март совсем не отличить от января и февраля. Только мартовские дни длиннее, а так такая же фактическая зима. Да и апрель часто такой же. Но вот наступает ямальский май и снег бешено тает и сходит в мгновение ока. Пахнет еловой хвоей, особенно по ночам, температура воздуха которых становится плюсовой. Весенние лужи в посёлке высыхают. Но толстый снег, укрывший тундру и лесотундру в октябре, в мае становится бескрайним разливом весенней майской воды. Прилетают дикие утки, приземляются, точнее приводняются в окрестностях Пангод. Каждую ночь в светлом, как днём, небе слышен гогот пролетающих над посёлком диких гусиных стай. В сторону Нового Уренгоя, на голой, озёрной тундре – «Русском поле» отдыхают, летящие на север к Карскому морю, высиживать гусят полярным летом гусиные станицы. В это время Ямал напоминает Дон, а Карское Азовское море.

В 10-м классе не было итоговых экзаменов, а были лишь переводные зачёты. Два обязательных: по геометрии (теория) и по географии; и два по выбору, я выбрал историю и биологию, историю, потому что было два варианта сдачи: экзаменационные вопросы-билеты, либо реферат. Я выбрал реферат. Он уже был мной написан: «Детство и юность будущего российского императора Николая Второго». Оставалось его защитить. А по биологии для сдачи зачёта хватало моего готового конспекта. В учебном комбинате тоже был переводной зачёт-практикум в учебном гараже: «Устройство двигателя грузового автомобиля: регулировка и обслуживание карбюратора и кардана». Я боялся этого зачёта, но сдал его спокойно и успешно.

Все зачёты мы сдавали до 25 мая, до Последнего звонка. И теперь все 10-ти классники, в отличие от учащихся 9-х и 11-х, были свободны. Мама была назначена в экзаменационную комиссию. Мне пришлось ждать её до 15 июня. В отпуск мы решили лететь вместе. С 26 мая до 15 июня гуляй-валяй по посёлку сколько влезет. «Натюрморт на лугу» я завершил. Добавил блик кувшину, блики арбузам, трещинки на дынях, они стали сорта «дубовка».

Гулять по посёлку без цели мне очень быстро надоело. Я стал лишь ходить на рынок и по магазинам с целью – за продуктами. Так как моя мама целыми днями была в школе, я стал самостоятельно учиться варить «первое»: суп и борщ. В большой степени это тоже творческое занятие. Кроме приготовления еды, уборки в квартире, я решил очень быстро написать пейзаж «Меловые горы», рисунок сюжета которого был сделан одновременно с «Натюрмортом на лугу». Я его нарисовал за три дня. Голубое чистое небо. Чуть бежевый, почти белый мел первой горы, серая тень второй. Трава: шары перекати-поля, вереск, полынь. Нежная водянистая зелень далёкого луга. Синий, блестящий изгиб реки Торец. Край андреевского леса.

Часть четвёртая: Лето

Наступил июнь. Снег сошёл. Белый заснеженный посёлок Пангоды стал бежево-жёлтым в дюнах сплошного полярного песка.

В поселковой библиотеке в доме культуры «Юбилейный» я взял два тома последнего романа Фёдора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы». Данное издание было в двух чёрно-красных томах. Начал, как обычно, запоем быстро читать. В 1-ом томе было две части: 1-ая и 2-ая; а во 2-м – 3-я и 4-ая.

Но читать «залпом» не получалось, я чувствовал какую-то накопившуюся усталость, какую-то всё усиливающуюся «русскую хандру», в мои 16 лет; как у Евгения Онегина.

Идо нашего отъезда, до 16 июня я осилил лишь первую из двух книг «Братьев Карамазовых» до Книги Седьмой «Алёша». Я бы взял второй том с собой в отпуск, но в библиотеке меня заставили сдать обе книги.

Я сдал. И никогда не был задолжником библиотек. Как выяснится позже женщины-библиотекари больше любят задолжников, а ответственных читателей и работников они почему-то люто ненавидят. И полностью, от корки до корки, у меня получится прочитать роман «Братья Карамазовы» лишь в 2023 году, в моей домашней книге.

20 июня мы приехали с мамой к нашей бабушке Вале. Было грустно. И одиноко. Мама и бабушка плакали. И я плакал, но как-то не глазами, а сердцем.

Первым делом, на следующий день мы втроём сходили на андреевское кладбище на свежие могилки дедушки Димы и прабабушки Фроси.

В доме и в сердце появилась непривычная пустота. Был дедушка. Была бабушка. Продолжалась жизнь. И вот жизнь навсегда закончилась. Осталась пустота.

В доме появился древесный грибок. Нужно было срочно делать ремонт, срывать деревянный пол и бетонировать. Бабушка и мама наняли рабочих. Начался ремонт. Мне нужно было помогать им. Носить вёдрами цемент и песок в дом. А у меня началась «депрессия» - по-современному, так долго копившаяся историческая пушкинская «русская хандра». Внешне это состояние похоже на банальную лень. Но дело было не только в том, что я не видел смысла в вёдрах с песком и цементом, я не видел смысла в моей жизни, в мои 16, неполные 17 лет. «А зачем я живу?» Нормальный бы здоровый парень моих лет, не отягощённый Пушкиным и Достоевским, ответил бы мне чётко и ясно: «Чтобы помочь бабушке и маме, сменить полы, научиться бетонировать и класть кафельную напольную плитку, чтобы не нанимать платных специалистов, или хотя бы целыми днями помогать им: вынести старые доски с гвоздями, вытащить из них гвозди, носить вёдра с цементом, песком и водой для бетонного раствора; поехать на хозяйственный рынок и купить самостоятельно кафель, чтобы это не делала мама, нанимая за деньги носильщиков. Везде и во всём «капитализм» - всё делается за деньги; и, если даже вообще ничего не делается, тоже за деньги. А у тебя какая-то «хандра», как у какого-то Онегина, какого-то Пушкина, которые жили при царе Горохе в позапрошлом, блин, веке!» - Ответил бы мне предприимчивый молодой человек – настоящий работящий мужик!

Но… Моя депрессия меня не отпускала. Мама и бабушка закончили ремонт.

В середине августа у мамы и у меня были путёвки в санаторий черноморского города Геленджика на 20 дней. Но мы отдохнули только 10, нужно было возвращаться в Пангоды. Начинался выпускной 11-ый класс. Лето закончилось.

Эпилог

В 11-ом классе моя депрессия прошла. Я также, как и раньше, читал, рисовал для себя и для школы, плакаты для уроков литературы: Памяти Марины Ивановны Цветаевой, например. Депрессия прошла, чтобы возобновиться.

В 2000 году я поступил в государственный университет, на специальность «история». А летом 2001-го параллельно в частный московский институт на «дизайн», в его филиал в городе Владимире-на-Клязьме. И, если у меня получилось победить школьный конвейер, то вузовский конвейер победил меня, всё моё индивидуальное творчество, все мои «изюминки», мою нервную систему. Я был художником, но не был «дизайнером», не был стальным «промышленным роботом», я был поэтом и историком, но я не был «учителем-менеджером», я не умел и не умею постоянно делать «чего изволите»! Академизм натюрмортов с горшками и гипсовыми головами окончательно угробил нервную систему. Я получал сплошные «3» и редко «4».

И вот на один из «просмотров» я принёс свой донбассский-ямальский «Натюрморт на лугу». Его забрали московские художники-преподаватели. И по живописи в целом они мне поставили «5»! Владимирские преподаватели вообще считали мою живопись «живописью душевно больных». И хорошо, значит есть душа, значит есть чему болеть!

И так ли это важно, где теперь мой «Натюрморт на лугу». Я его отдал, подарил крупицы моей души, не взял и не украл.

В 2017 году я, почти точь в точь, повторил этот сюжет «Натюрморт на лугу». И теперь он в папках моих многочисленных гуашевых картин формата А-3.

После «дизайна» я очень долго «выздоравливал» и регулярно заниматься живописью я снова начал лишь в 2015 году. ПРОСТИ, СПАСИ И ПОМИЛУЙ, ГОСПОДИ.

14-28 февраля 2024 года – рукопись; 1 марта – 21 мая 2024 года – печать

Конец повести