Шагирт. Роман. Глава 1. Трифон. Камские бурлаки
- Что казаки, взбодримся перед дорогой, – Иван Ефимович Коровин, наставник общества весело, по-озорному смотрел на хозяина, перекинул взгляд на его двор, примолкших, стоящих полукругом и как-то разом разомлевших от встречи друзей и спросил:
- Савелий, а где семья и браты твои?
- Иван, ты же у нас наставник: как скажешь, так и сделаем! А все мои у брата Степана сидят, вон в соседней избе,- неопределённо указал рукой, - наверное, все гляделки проглядели в нашу сторону. Завтра браты с утра провожать нас в дорогу придут, так решили. - Заулыбался.- Но, думаю, не выдержат, сейчас да соберутся здесь. Пойдём в избу, обговорим всё без лишних ушей, пока не мешают,- махнул Савелий в сторону крыльца.
Зашли, покрестились на красный угол, огляделись и сели за широкий стол, посматривая друг на друга и на убранство избы.
- Начинай Иван, расскажи нам о весточках, полученных от Алексея Филиппыча… – Савелий помолчал и добавил,- с подробностями, чтобы мы окончательно решились к поездке. А то как-то всё легко у нас получается, а за спиной у каждого семьи большие да детишки малые.
Иван начал с улыбкой:
- Эх, Савелий Никитич, знаем мы тебя: кто занудой родился, тот свой век им и проживёт. Было у меня несколько весточек от нашего есаула, Алексея Филиппыча. Первая пришла лет пять назад. Передал: мол, жив – здоров, семья большая; сообщил, что много земли плодородной в округе пустопорожней стоит и спросил: может, кто желающий есть перебраться на Буй? Я ему ответ с путником другим передал, чинно рассказал, что такое время приходит; появилось много детишек и молодых семей, а земли мало, - скоро да искать землицу-матушку зачнём. Потом от него вторазь весточка приходила и, ещё несколько, а прошлой осенью путник поздний зашёл, говорит, мол, передаёт Алексей Филиппыч, что на малых притоках башкиры и вотяки ищут, кому бы землю береговую сдать. Зверя выбили, а сил на расчистку полей не хватает - без дела земля простаивает. Надеются хоть какие-то деньги за неё получать. Мол, тихо у них, власть редко бывает, а староста поможет и договориться, и с оформлением земли.
Максим Осипович весело поддержал его:
- Да, Иван, у меня три сына бегают, четвёртый уже на свет просится: Федосья то моя, слава Богу, опять понесла. Робята, как хотите, а я готов на новые места идти, лишь бы земелька была пригодная для зерна, да травы росли хорошие. Чай, здесь недалёко: налегке через Каму на Камбарку перемахнём и, вот он, Буй. Кони справные, документы от старосты имеются, я и рублишка с собой прихватил. А, то: решать так решать!…. Четыре дня и будем вместе с есаулом юность поминать, – рассмеялся,- Савелий, тряхнём стариной, а?
- Не-е-е… Максим, один я, без Степана, не пойду.
- Давай и Степана возьмём, - согласно закивал Яков.- Вчетвером не втроём!
Обсуждали недолго: оказалось, и Яков деньжат с собой прихватил, и Савелий приготовил.
Коровин подвёл итог:
- Вот и всё решили: идите вчетвером, через пару недель вернётесь с весточкой от нашего есаула. Будем надеяться с хорошей…. Может и сразу землю подберёте, да и перебираться зачнём, а? А там и другие созреют… Иди, Савелий, зови своё семейство и Степана. Не томи их. Посидим немного и мы с Петром домой поедем, чтобы не затемно возвращаться.
Пётр Петрович Самохвалов только закивал и руками задёргал: растрясло в телеге, занедужил с дороги.
Гости вместе с хозяином не успели выйти из избы, как двор наполнился многочисленными членами семьи Савелия Никитича и братьев.
Засветло, на второй день пути, дошли до деревни Тарасово в тридцать дворов; кругом луга да поля, леса не видно, а только отдельными пятнами мелкие останцы из зарослей корявых деревьев и кустарников. Вечереть начало. Решили заночевать на берегу у переправы, чтобы утром пораньше в Камбарку переправиться. Осмотрелись кругом и пустили коней по натоптанной дороге влево, к берегу Камы, откуда тянуло сыростью и дымом; вскоре увидели костровые огоньки, окружённые людьми, которые неторопливо устраивались на ночлег. Рядом пристань, деревянный настил, на нём несколько человек. Остановились, раздумывая в какую сторону податься, а кони зафыркали, задёргали поводья, потянули к воде.
Увидев всадников, люди притихли, стали внимательно рассматривать и их, и коней, пытаясь угадать, кто же они такие, откуда и зачем появились на берегу. От костра отошёл мужик в поношенном старом ярмяке двухметрового роста, широкий, с большой головой, густой седой копной волос и такой же нечесаной бородой.
-Здоровы будете, добрые люди, - густым басом накрыло всадников и округу.
Все они, как один, подались на этот голос, а Чепкасов, направив коня на мужика и явно дразня его, прохрипел:
- Что же это ты, Трифон, всю округу на ночь пугаешь, людям покоя не даёшь? Иль забыл, как наказывают за это? – горделиво и притворно похлопывая плёткой по голенищу сапога «с притачкой».
Трифон замер, прошептал: «Яшка», с одного шага достав всадника, сдёрнул его на себя, а лошадь зашаталась и, испугавшись, захрипела, чуть не достав его копытом. Зажал Яшку так, что тот захохотал как от щекотки:
-Трифон отпусти Христа ради, а то истеку сейчас и кровью и мочой. Обмараюсь сам и кругом обмараю.
Яков и Трифон встретились в армии лжеимператора в свои молодые годы, дружили недолго, но преданно и запомнили дружбу на всю оставшуюся жизнь. Дружили с любовью так, что их все считали братьями, так как видели всегда вместе. Но, один день разорвал их дружбу на всю жизнь: Яшка занемог и слёг, а Трифона отправили с дозором. В деревне Крылово, под Осой, разъезд попал казакам в засаду и потерял Трифона. Когда Яков оправился от болезни, поднялся на ноги, ему сказали, что друг его погиб.
Удивлённый встречей, Трифон тискал и хлопал друга с такой силой, радостью и криками, что собрал толпу своих знакомых и зевак из числа путников, ожидающих на переправе утренний дощаника.
- Яшка, ты как здесь оказался? – он пришёл в себя и удивлённо уставился на друга.
- Я, Трифон не один, посмотри-ка на этих молодцев! – и рукой повёл в сторону всадников.
Трифон, рассмотрев попутчиков Якова и, узнав в них бывших казаков своей сотни, опять заговорил своим громовым басом, приглашая товарищей в свой двор и не принимая никаких возражений.
Оказалось, что он живёт в этой деревне, а его изба находится недалеко от причала и он является самым главным перевозчиком Камбарской переправы.
- Не волнуйтесь робята, завтра отправлю вас первых дощаником, а сейчас повечеряем да наговоримся вдоволь. - И ласково обратился к жене,- Любаша, покорми-ка нас с дороги!
Та засмущалась от обращения мужа и внимания гостей и, прикрывая беззубую улыбку ладонью, порывисто кинулась хлопотать по двору, забегая то в избу, то в сарай, то опять в избу, собирала на стол.
А Трифон продолжил:
- Она, Любаша, меня на этом свете задержала, на ноги поставила и детишек мне нарожала…. Бросили тогда меня под Осой исколотого и изрезанного на волю Божью, думали хана мне. А я ночью очнулся от стона своего: чувствую, кто-то волоком тащит и опять провалился в бездну. А это оказалась Любашка моя: долго она меня на ноги поднимала! Слава Богу!
О многом друзья вели разговор в тот вечер, сидя после ужина во дворе, но больше вспоминали о прошлой вольнице, расспрашивали Трифона и он охотно рассказывал о своей жизни. А Любашка, накормив и уложив спать детей на полати, стояла, спрятавшись за дровяной поленницей, тайком слушала рассказ мужа, роняя слёзы на камскую землю от радости и умиления.
Деревня Тарасово находилась в тридцати верстах южнее Сарапула, вниз по течению на правом берегу Камы, как раз напротив Камбарки, в которой располагался Демидовской завода и где, стояла одна из четырёх крупнейших камских пристаней, главными грузами которой были металлы, древесина и лён. Во время крестьянского восстания завод был разрушен Пугачёвым, но вскоре восстановлен.
Трифон помнил ясно, как оказался в этой деревне хоть и прошло уже два десятка лет. Как войска пугачёвские были разбиты, поднялся он после излечения и пять лет проходил бурлаком по Волге да Каме. И Любашка с ним ходила: раз в год она рожала ему, но детишки появлялись слабые, и Бог сразу прибирал их к себе.
Однажды, по истоптанной прибрежной полосе – бечевнику, чуть-чуть не дошли они до Камбарской пристани и остановились на ночлег. Закрепили расшиву у берега и на отдых отвернули. Как всегда, Любаша стала хлопотать у костра, мужики бегло осмотрели лямки, занялись своей одежонкой и личным заплечным скарбом. Перекусили наскоро да улеглись вокруг костра, ворочаясь, как не веретене. А под утро, когда от воды туман пошёл, налетели весёлые разбойные люди, охотники до чужого добра. Спеленали уставших бурлаков у костра, но не сладили с Трифоном. Может он бы и поддался им, да только стали они обижать Любашу, а зря. Разбросал их да покалечил многих.
В те, после пугачёвские времена, хождение по Каме было опасным из-за частых разбойных нападений; суда сплавлялись обычно караванами и даже в сопровождении охранных команд. Разбоями занимались шайки из беглых крестьян и бывших пугачёвцев, а их организаторами порой были люди именитые, устраивали нападения на суда, грабили или брали контрибуцию.
За годы своей бурлацкой жизни Трифон повидал многое и быстро поднялся по бурлацкой карьерной лестнице. Своё крещение в бурлаки он прошёл на Волге у одного из "жареных бугров", где лоцман не меньших размеров, чем он, под крики бывалых бурлаков: «Жарь его!» бил лямкой по спине до тех пор, пока Трифон не оказался на вершине.
В конце первого года бурлацкой жизни Трифон стал «шишкой» - передовым бурлаком, тянущим лямку и отвечающим за слаженную работу тягловых бурлаков. Так им и остался. Он своим голосом поднимал и поддерживал товарищей в тяжёлые периоды, запевая вместе с подшишельными камскую бурлацкую песню:
Хлебушка нет,
Валится дом,
Сколько уж лет
Каме поём
Горе своё,
Плохо житьё!
Братцы, подъём!
Ухнем! напрём!
Ухнем, ребята! гора-то высокая...
Кама угрюмая! Кама глубокая!
Хлебушка дай!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денёк!
Эка жара!
Камушка! сколько мы слёз в тебя пролили!
Мы ли, родная, тебе не доволили?
Денежек дай!
Бросили дом,
Малых ребят...
Ухнем, напрём!..
Кости трешшат!
На печь бы лечь
Зиму проспать,
Летом утечь
С бабой гулять!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денёк!
Эка жара!
Ухнем, ребята! гора-то высокая...
Кама угрюмая! Кама глубокая!
Нет те конца!..
Эдак бы впрячь
В лямку купца -
Лёг бы богач!..
Экой песок!
Эка гора!
Экой денёк!
Эка жара!
Эй! ветерок!
Дуй посильней!
Нам хоть часок
Дай повольней!
Понравился Трифон своей мощью и голосом хозяину судна, тот и откупил его вместе с женой у артели, взял себе в помощники для переправы на Камбарскую пристань, чтобы берега меж собой связывать. Построил два дощаника, назначил Трифона старшим на правом берегу Камы, причал настелил. И пошёл Трифон в гору: осел на месте, избу в деревне накатал; Любаша детишек справных рожать стала, за избой смотреть, а он за пристанью Тарасовской да переправой.
Утром попрощались товарищи с Трифоном и Любашей; он, как и обещал, загнал их на дощаник, как только туман речной сходить начал; а как солнце взошло, выгнал на пристани левого берега.
Попрощались с надеждой на встречу, но только отошли от пристани догнал их громовой голос Трифона:
- Передайте есаулу, что мой первенец его именем наречен, Алексеем.
Ещё пару дней всадники прошли вверх по Бую; уже и к седлу привыкли и кони веселей пошли, подтянулись в дороге, наверное, вспомнили, что их предки не только в оглоблях ходили, но и под боевым седлом, и волю знали.
О дороге расспросили встречного башкира, потом встретили ещё одного, который бывал в той стороне. А когда подошли к броду речки Гондырке, о них там знали уже многие и, как оказалось, ждали с нетерпением.
