былинное
Закрываешь глаза — и видишь взмахи иссиня-чёрных крыльев, капли крови на жухлых листьях. Тёмным призрачным силуэтом тает птица в закатном небе. Разогретые солнцем травы рдяно тлеют в прощальном жаре хлебосольно пролитой меди.
Вспоминаешь былую славу, грех немыслимый вспоминаешь.
• • •
Приголубил да приохотил, примирил с подневольной долей. Привечал, Воронёнком кликал. На тебя юный раб молился, львиногривый угрюмый княже — был опорой, щитом, был тенью, был разящим из тьмы стилетом.
Рано дар в пареньке проснулся: ворожил, исцелял, предвидел. Сторожил от беды грядущей, говорил, будто ро́дный братец с давних лет замышляет злое. Только ты не поверил, княже, что завистник, заклятый ворог до поры притворялся другом.
За неверие поплатившись, стольный град с половиной войска потерял ни за грош, владыка — да и сам от булатной стали в ярой сече не уберёгся, помирал, в забытьи метался.
Воронёнок три дня, три ночи на прогалине потаённой, посреди торфяной трясины, в древнем капище позабытом Роду жертвовал, Живе клялся — без ответа мольбы остались, втуне канули в пламя жертвы…
Холодело от страха сердце, нож сжимая, рука дрожала: Чернобогу не надо злаков, Чернобогу скота не нужно — примет хищный хранитель Нави только муки души невинной… Жизнь на жизнь обменял мальчишка — правда, этого было мало: дар волхва, светлый дар остался повелителю мёртвой Нави. Пустоту, что в груди зияла, вмиг заполнили мрак и стужа по велению Чернобога.
В тот же час затянулись раны, боль и жар не глодали княжье тело, полное прежней силы. Где ж невольник и как посмел он отлучиться? Никто не видел…
Воротился твой раб, сознался, рассказал, чем платил за помощь — и добавил: не сожалеет, рад, что жив да здоров хозяин. Ты внимал словесам покорным, целовать позволял десницу. Но когда уходить собрался обессиленный Воронёнок — презирая законы чести, благодарности не изведав, вероломно ударил в спину: не нужна, мол, в холопах нежить, от богов навлечёт немилость.
И не честным огонём да тризной, а гнилою водой болотной отдарился, пресветлый княже. Щедрый дар за любовь слепую!
По твоим ли силёнкам подвиг — Тьмой хранимого уничтожить? Не удержит его трясина, милосердная ночь поможет, гать морёными топляками развернётся, под ноги ляжет. Уведёт за собой тропинка в глушь лесную, к воротам замка…
Породил ту погибель, княже, и своим, и соседским землям, что потом назовут Кощеем, чернобоговым лютым зверем.
А пока на высоком троне отдыхает усталый путник. Предвкушением сладкой мести на губах оседает вечность.
