Одиссея-17. Новый перевод
ОДИССЕЯ
Песнь семнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Сын Одиссеев, любезный богам, Телемах благородный,
Крепко к ногам привязал золотые сандалии; в руку
Взял боевое копьё, заощрённое медью, которым
Ловко владел; и, готовый в дорогу, сказал свинопасу:
«В город иду я, отец, чтоб утешить свиданьем со мною
Милую мать. Без сомненья, дотоле крушиться и горько
Плакать она, безутешная, будет, пока не увидит
Сына своими глазами. Тебе же, Евмей, поручаю
Этого странника. В город пойдёшь с ним, пускай подаяньем
Кормится там. Полагаю, найдутся еще горожане,
Кто пожелает вина ему дать и насущного хлеба.
Мне же нельзя на своё попечение брать, как ты знаешь,
Всякого нищего – мне и своих огорчений довольно.
Если же этим обидится твой чужеземец, тем хуже
Будет ему самому. Я люблю говорить откровенно».
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«Здесь неохотно и сам бы я, друг, согласился остаться.
Нашему брату обед добывать подаянием легче
В городе, нежели в поле. Там всякий окажет нам милость.
Мне ж не по летам смотреть за скотиной и всякую службу
С тяжким трудом выполнять, пастухам повинуясь. Хозяин,
Доброй дороги тебе пожелаю. Меня же проводит
Милый Евмей, только вот у огня отогреюсь, и зябкий
Утренник солнцем разгонит. Одежда моя плоховата,
Ну, а до города вашего, как вы сказали, не близко».
Так отвечал Одиссей. Телемах благородный поспешным
Шагом пошёл со двора. И недоброе в мыслях готовил
Он женихам. Наконец беспрепятственно в дом свой пришёл он.
Там, боевое копьё прислонив к величавой колонне,
Перешагнул через медный порог и увидел
Первую в доме усердную няню свою Евриклею.
Стулья она застилала овчинами. Слёзы ручьями
Хлынули у добродушной старушки. Все царские слуги
Вскоре сбежались в прихожую. С плачем и смехом
Голову, плечи и руки они целовали любимцу.
Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,
Схожая светлым лицом с золотой Афродитой. И сына
С нежной любовью она обняла, и её поцелуи
Лёд бы и тот растопили. Потом Пенелопа сказала:
«Ты ли, мой сын ненаглядный, ко мне возвратился? Тебя я
Видеть уже не надеялась больше, уплывшего в Пилос,
Тайно, со мной не простившись, чтоб свежие вести услышать
О затерявшемся милом отце. Расскажи мне подробно
Всё, что увидел в пути и что слышал. Я жду с нетерпеньем».
Ласково ей отвечал рассудительный сын Одиссеев:
«Милая мать, не печаль мне души и тревоги напрасной
В грудь не вливай мне, спасённому чудно от гибели верной.
Но, сотворив омовенье и чистой облекшись одеждой,
Вместе с рабынями в верхний покой свой пойди и с молитвой
Там обещание дай принести гекатомбу бессмертным,
Если врагов наказать нам поможет Отец Громовержец.
Сам я на площадь пойду, чтоб позвать чужеземца, который
Ныне со мною, когда возвращался я, прибыл в Итаку.
Вместе с моими людьми он сюда наперёд был отправлен.
В город его проводить поручил я Пирею, чтоб в доме
Он у него моего подождал возвращения с поля».
Так говорил он, и слово его не пропало бесследно.
Вскоре, омывшись и чистой облекшись одеждой, царица
Вечным богам поклялась принести гекатомбу во славу
Помощи высшней врагов наказать справедливою местью.
А Телемах этим временем из Одиссеева дома
Вышел с копьём. Две любимых собаки за ним побежали.
Образ его несказанной красой озарила Афина –
Так что приятно дивились итакцы, к кому подходил он.
И женихи многобуйные вскоре его окружили.
Каждый по-доброму с ним говорил, замышляя худое.
От многолюдной толпы отделясь, Телемах благородный
Вскоре направился к месту тому, где спокойно сидели
Ментор, а с ним Антифат с Алиферсом – они сохранили
В добрых и мудрых сердцах своих верность царю Одиссею.
Сев возле них, о себе рассказал он им всё, что случилось.
Скоро явился Пирей, копьевержец. Он Феоклимена
Вёл за собой, прорицателя. Радостно к ним со скамейки
Сын Одиссея поднялся навстречу. Ему копьевержец
Тихо сказал: «Присылай понадёжней служанок, чтоб взяли
В доме подарки моём, что достались тебе от Атрида».
Так, отвечая Пирею, сказал Телемах богоравный:
«Нам неизвестно, мой верный Пирей, чем окончится дело.
Если в жилище моём женихами надменными тайно
Буду убит я, они всё имущество наше разделят.
Лучше тогда, чтоб твоим, а не их те подарки наследством
Были. А если на них осерчает губящая Кера –
Повеселевшему мне сам, я думаю, тоже весёлый,
Всё принесёшь, и тогда мы с тобою веселье продолжим».
Так он сказал и повёл за собой прорицателя в дом свой.
Там, на скамейках и креслах оставив одежду, в купальнях,
Светлых и гладких, они себя предали в руки рабыни.
Та их искусно помыла, натёрла елеем душистым.
И в нежнотканных хитонах и в мантиях плотных, косматых,
Вышли они из купален и сели на стульях узорных.
Тут принесла на подносе серебряном руки умыть им
Полный студёной воды золотой рукомойник рабыня.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница с разной едой. А напротив
Невдалеке от двустворных дверей Пенелопа сидела,
В креслах за пряжею нитей тончайших. Когда они голод
Сытной едой утолили, спросила она Телемаха:
«Видно мне лучше на верх мой уйти и лежать одиноко
Там на постели моей, на которой заместо обычной
Простыни грусть да печаль вперемежку с моими слезами
С тех самых пор, как в далёкую Трою, чтоб мстить за Атрида,
С войском ушёл Одиссей, – ты, я вижу, и вправду не хочешь
Мне рассказать об отце: или всё же погиб, или жив он».
«Милая мать, – отвечал рассудительный сын Одиссея, –
Слушай, я всё расскажу, ничего от тебя не скрывая.
Сразу мы прибыли в Пилос, где пастырь людей многославный
Нестор меня в благолепно-устроенном принял жилище.
Принял так нежно, как сына отец принимает, когда он
В дом возвращается после тяжёлой разлуки. Так Нестор
Сам и его сыновья многославные были со мною
Ласковы. Но об отце ничего рассказать он не мог мне.
Жив ли, скитается где по земле или где-то погиб он,
Слухов об этом к нему не дошло. К Менелаю Атриду,
Дав мне коней с колесницей, меня он до Спарты отправил.
Там я увидел Елену Аргивскую, многих ахеян,
Сотни троянцев сгубивших по воле богов всемогущих.
Царь Менелай добродушно меня расспросил о причине
В Лакадемон моего путешествия. Мудрому старцу
Всё рассказал я подробно, как есть, ничего не скрывая.
И отвечал мне тогда Менелай, добрый пастырь народов:
«О безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,
Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно!
Если бы в тёмном лесу у великого льва в логовище
Лань сосунков положила своих, а сама по лесистым
Стала стремнинам носиться, а лев бы пришёл в логовище –
Разом мы страшная участь детёнышей лани постигла.
Если б, о боги, как в Лесбосе, в виде таком вдруг возник он,
Где в рукопашную с Филомиледом могучим сразился
И опрокинул его на великую радость ахейцам, –
Если бы в виде таком женихам Одиссей многославный
Вдруг объявился, то, думаю, брак бы им сделался горек.
То же, о чём ты меня вопрошая, услышать желаешь,
Я расскажу откровенно. Ты мною обманут не будешь.
Что самому возвестил мне морской прорицатель старейший,
То и тебе я открою, чтоб мог ты всю истину ведать.
Видел его на далёком он острове, льющего слёзы,
Где Калипсо обитает, богиня богинь, произвольно
Им овладевшая. Путь для него уничтожен обратный.
Ни корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря».
Вот что сказал мне Атрид Менелай, вызыватель на битву.
Спарту покинув, поплыл я назад, и послали попутный
Ветер нам боги – в отечество милое нас проводил он».
Кончил рассказ Телемах. Взволновалась душа Пенелопы.
Феоклимен богоравный сказал ей тогда: «Не печалься,
Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа.
Знает не всё он. Теперь на моё окрылённое слово
Сердце своё обрати. Что случиться должно – предскажу вам.
Зевсом отцом, гостелюбною трапезой вашей и кровом
Я поклянусь Одиссея, что сам он, непризнанный вами,
Ходит поблизости, о женихах узнавая и месть им
В мыслях своих многомудрых готовя. Мне это открыла
Вещая птица, которую видели мы с Телемахом.
Там же, на судне, ему объявил я своё предсказанье».
Феоклимену разумная так отвечала царица:
«Если твоё предсказание, гость чужеземный, свершится,
Будешь от нас угощён ты как друг и дарами осыпан
Столь изобильно, что счастью такому все будут дивиться».
Так говорили они меж собою в беседе приятной.
Этой порой женихи Пенелопы, в ограде собравшись,
Тешились дисков и дротиков острых азартным бросаньем.
Вскоре с окрестных полей на обед им пригнали баранов,
Коз и свиней, и на двор замощённый Медонт благородный
Вышел к играющим: «Юноши! Будет, довольно. Войдите
В дом, да начнём наш обед мы совместною силой готовить.
Знаете семи, что вовремя пища нам вдвое вкуснее».
Так он сказал, и ему игроки подчинились, толпою
Все за Медонтом пошли. Положив на скамейки одежды,
К бойне направились. Начали крупных баранов, а с ними
Прочую живность ловить и ножами точёными резать.
А Одиссей и Евмей в это время из дома собрались
В город идти. И тогда обратился к Лаэротову сыну
Старый слуга: «Добрый гость мой, ты хочешь, чтоб нынче тебя я
В город отправил. Сказать откровенно, моё пожеланье
Против хозяйского. Мне бы хотелось тебе предоставить
Сторожа должность при доме моём. Но боюсь не исполнить
Слова царевича. Знаю по опыту – брань неприятна.
Время, однако, идти нам. За сбором полдня пролетело.
А с наступлением вечера холод пронзителен будет».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Знаю, всё знаю, и всё мне понятно, и всё, как желаешь,
Точно исполню. Пойдём же, искуснейший мой провожатый.
Только сыщи мне какой бы то ни было посох, чтоб мог я
Чем подпираться. Дорога нелёгкая». – Странник убогий
На худощавые плечи котомку набросил, в заплатах,
Старых и грязных и, вместо ремней кожемятных, с верёвкой,
Стёртой до блеска. Скитальцу дал посох хозяин. И вместе
В город отправились – в чистой одежде пастух благородный
И в непотребной одежде скиталец, богами забытый.
Неподалёку от стен городских из глубин каменистых
Ключ вытекал. Был обложен он камнем. В нём граждане воду
Брали с тех пор отдалённых, когда возводился Итаки.
Рощей ольховою был окружён он. Деревья свисали
Сеткой ветвей над водою прозрачной. На самой вершине,
Где брал начало ручей, был воздвигнут алтарь, на котором
В честь всемогучих богов приносили идущие жертву.
Там козовод повстречался им – сын Долионов Меланфий.
Гнал он откормленных коз на обед женихам Пенелопы.
Было с ним двое товарищей. Встретив Евмея со старцем,
Стал поносить их Меланфий, чем дух Одиссеев разгневал.
«Подлинно, – он закричал, – негодяй тут ведёт негодяя.
Правда в пословице – только лишь равных бессмертные сводят.
Ты, свинопас бестолковый, куда путешествуешь с этим
Нищим, подач собирателем, грязным бродягой, который,
Стоя в дверях, свои плечи, с полгода не мытые, чешет
И, как собака, лишь крохи господской еды получает.
Мог бы у нас он, когда бы его к нам прислал ты, закуты
Наши стеречь, выметать их, козлятам подстилки готовить.
Скоро бы он раздобрел, простоквашей у нас объедаясь.
Это, однако, ему не по нраву. Одно тунеядство
Любо ему. За работу не примется. Легче, таскаясь
По миру, хлебом чужим набивать ненасытный желудок.
Слушай, приблудный, и то, что услышишь, исполнится верно.
Если войти ты отважишься в дом Одиссея – скамеек
Много из рук женихов полетит в пустозвонно-пустую
Голову, нищий, твою. Быстро рёбра твои обломают,
По полу тело таская». И так говоря, Одиссея
Пяткою в ляжку толкнул, но с дороги не сбил, не принудил
Даже чуть-чуть пошатнуться. И в гневе своём уж готов был
Нищий, погнавшись за ним, суковатою палкою душу
Выбить из тела его или в воздух поднять и ударить
Оземь его головою. Но он удержался. Евмей же
Начал ругать оскорбителя. Руки подняв, он воскликнул:
«Нимфы источника, Зевсовы дочери! Если когда вам
Туков обвитые бёдра козлов и баранов для жертвы
Царь Одиссей приносил, не отриньте мольбы, возвратите
Нам Одиссея. Да благостный демон его нам проводит!
Выгнал тогда б из тебя он надменные мысли. Забыл бы
Ты как шальной по дорогам шататься и бегать без дела
В город, стада под надзором неопытных слуг оставляя».
Так он сказал. Но Меланфий в ответ прокричал свинопасу:
«Что ты, собака, рычишь? Колдовство ли какое замыслил?
Дай только срок, в корабле я тебя как товар, хоть и старый,
Но не утративший всё же цены, переправлю к торговцам.
Здесь же сразит Телемаха иль сам Аполлон сребролукий,
Или, мечом женихов поражённый, он канет бесславно,
Вроде отца, на чужбине лишённого дня возвращенья».
Так он сказал и ушёл на дороге оставив обоих,
Медленней шедших. Достигнув обители царской, он сразу
В зал для пиров прошагал и уселся за стол с женихами.
Сел Евримаха напротив, к которому был добросклонней,
Нежели к прочим. Ему предложили вина и мясного.
Ключница хлеба дала. И, как все, за еду он принялся.
А Одиссей в это время с Евмеем к обители царской
Не торопясь подошёл. И послышались цитры певучей
Звуки густые. За ними послышался голос знакомый.
Фемий запел. Одиссей, ухватившись за руку Евмея,
Тихо воскликнул: «Пришли мы с тобой к Одиссееву дому.
Просто узнать его между другими домами. Просторных
Ряд замечательных горниц; широкий и ровно мощёный
Двор, обнесённый зубчатой стеною; двойные ворота
С крепким замком – в них ворваться никто не посмеет.
Думаю я, что теперь там обедают. Дух благовонный
Мяса я чувствую. Слышу созвучно звенящие струны
Цитры, богами в сопутницы пиру весёлому данной».
Так отвечал Одиссею Евмей, свинопас благородный:
«Правда. И всё ты, как есть, угадал, милый гость мой разумный.
Прежде, однако, должны мы размыслить о том, что нам сделать
Лучше – тебе ли в обитель войти и представиться буйным,
Стыд потерявшим мужам, ну а мне во дворе оставаться?
Или тебе на дворе подождать одному, а войти к ним
Мне? Ты, оставшись, смотри, чтобы кто здесь с тобой не подрался
Или в тебя не швырнул чем-нибудь – и такое возможно».
Голос возвысив, ему отвечал Одиссей хитроумный:
«Знаю, всё знаю. И мысли твои мне понятны. Отправься
Прежде один. Я тебя подожду. Я довольно опасных
В жизни ударов сносил. И немало судьбина швыряла
Чем ни попало в меня. Мне терпеть не учиться. Видал я
Множество бурь и сражений. Пусть будет и нынче со мною
Всё, что угодно. Один лишь ничем побеждён быть не может
Жадный желудок. Ему в угожденье и крепкоребристые ходят
Морем пустым корабли, принося разоренье народам».
Так говорили они. Но лежавшая рядом собака,
Аргус, и уши, и голову вдруг подняла. Так случилось,
Что Одиссей её выкормил сам, а ходить на охоту
С ней не успел, в Илион принуждённый отправиться с войском.
Часто, бывало, охотники брали собаку с собою,
Да позабыли о ней. Постаревшая, кротко лежала
Псина на куче навоза, которым поля удобряли.
Но Одиссееву близость почувствовал Аргус, напрягся,
Тронул хвостом и поджал в пёсьей радости уши.
Но подползти уж к хозяину силы ему не хватило.
И, посмотрев на него, Одиссей от Евмея украдкой
Слёзы ладонью утёр и, помедлив, сказал свинопасу:
«Странное дело, Евмей. Я на куче навозной собаку
Вижу. Прекрасной породы она. Но сказать не умею,
Сила и лёгкость её на бегу таковы ль, как наружность?
Или она лишь такая, каких у господ за столами
Часто мы видим. Для роскоши держат их знатные люди».
Так он сказал, и ответил Евмей, свинопас, Одиссею:
«Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея.
Если б она и поныне была такова же, какою,
Плыть собираясь в троянскую землю, её господин мой
Дома оставил, – её быстроте и отважности, верно,
Ты подивился бы. В самой глухой и далёкой чащобе
Дичь от неё не умела укрыться. Чутьё несказанное было.
Нынче же бедная брошена. Нету её господина.
Вчуже погиб. А служанки о ней не хотят и подумать.
Раб нерадив. Не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмётся с охотой.
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей часть в нём владыка владык истребляет».
Так он сказал. И, тяжёлые двери открыв, из прихожей
В гридню прошёл, где шумливой толпой женихи пировали.
В это мгновение Аргус, узнавший хозяина, правда,
Так и не вставший по немощи с тёплой лежанки, с тяжёлым
Вздохом отдал свою душу разлучнице Мойре. Евмей же,
Зал озирая, ходил меж столами, пока не заметил
Сына Овидия. Тот головою кивнул, приглашая
Верного сесть рядом с ним свинопаса. Евмей не замедлил
Тут же скамейку подставить к столу. А всегдашний глашатай
Мяса принёс им и хлеба. И оба к еде приступили.
В гридницу вскоре явился и сам Одиссей богоравный
В образе хилого старца, который чуть шёл, подпираясь
Посохом, с ветхой котомкой и в рубище жалких лохмотий.
Сел он в дверях на пороге, спиной прислонившись к дубовой
Притолоке. (Оскоблил её плотник искусный, сначала
Гладко по снуру тесину своим топором отесавши).
Тут свинопасу Евмею сказал Телемах, подавая
Хлеб, из корзины меж лучшими взятый, и лучшего мяса,
Сколько в обеих горстях уместиться могло: «Отнеси-ка
Это, Евмей, старику, и скажи, чтоб потом обошёл он
Всех женихов и у них попросил подаянье – стыдливым
Нищему, тяжкой нуждой удручённому, быть неприлично».
Так он сказал, и Евмей с подношеньем в ладонях широких
К нищему между столами прошествовал. И Одиссею
В руки еду передал, а с едою слова господина:
«Это прислал Телемах. И еще он просил, чтобы после
Ты обошёл женихов, попросил подаянье – стыдливым
Нищему быть, говорит он, в жестокой нужде неприлично».
Кончил Евмей говорить. Одиссей свинопасу ответил:
«Зевс да пошлёт благоденствие между людьми Телемаху,
Дав совершиться всему, что теперь замышляет он в сердце!»
Так он сказал и, еду разместив на котомке убогой,
Скромное пиршество начал. И в эту минуту по струнам
Пальцами Фебий прошёлся, запел вдохновенно, и песня
Вмиг успокоила шумное племя гуляк ненасытных.
Но величавая песня затихла, и снова, как море,
Шум заплескался по залу. Богиня Афина, незримо
Встав перед сыном Лаэртовым, тайно ему повелела
Между столами ходить и просить подаянье – хотела
Видеть она, кто из них благороден, а кто безобразен.
В мыслях же всех без изъятия смерти она предавала.
Встав, он пошёл и у каждого начал просить подаянье,
Руку вперед простирая, как нищий, привыкший скитаться.
С жалостным сердцем они на него в изумленье смотрели.
Кто и откуда пришёл, разузнать собирались. Меланфий,
С ними сидевший пастух-козовод, забияка, сказал им:
«Эй, женихи многославной царицы я видел сегодня
Этого нищего, с ним на дороге сюда повстречавшись.
Был он сюда приведён свинопасом Евмеем. Однако,
Сам же не знаю я, кто и в какой стороне он родился».
Так он сказал. Антиной на Евмея с досадою крикнул:
«Ты, свинопас, негодяй всем известный. Зачем ты приводишь
В город таких развращённых бродяг? Уж и здешняя сволочь,
Наших столов обиратели, нам надоела порядком.
Мало, конечно, тебе, что от нищих домашних все ваши
Гибнут запасы – еще ты чужого привёл к нам обжору».
Так, возражая, Евмей свинопас отвечал Антиною:
«Ты, Антиной, неразумное мне и недоброе молвил.
Но приглашает ли кто человека ненужного в гости?
Тех приглашают, кто нужен для дела – гадателей, зодчих,
Или врачей, или славных певцов, врачевателей духа.
Ты же из всех женихов Пенелопы к рабам Одиссея
Самый неласковый был завсегда, а ко мне особливо.
Я не печалюсь об этом, покуда моя здесь царица
Здравствует с сыном своим Телемахом, моим господином».
Кротко Евмею сказал рассудительный сын Одиссея:
«Полно, Евмей, перестань. Говорить с ним не должен ты много.
Знаешь, как скор Антиной на обидное слово. Он любит
Ссориться сам и других на раздор подбивает охотно».
Тут, обратясь к Антиною, сказал Телемах благородный:
«Ты обо мне, как о сыне отец благодушный, печёшься,
Друг Антиной, выгоняя своим повелительным словом
Странников, в дом мой входящих. Но будет ли этим доволен
Зевс Громовержец, бессмертных богов и землян повелитель?
Здесь не осудят тебя ни хозяева дома, ни слуги.
Дай, что желаешь. Но добрые мысли к тебе не приходят
В сердце. Себе всё берёшь ты, другим же дарить не охотник».
Гневно на эти слова возразил Антиной, сын Евпейтов:
«Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый?
Если б вот это от каждого здесь жениха получил он –
Верно, сюда бы за долгую жизнь заглянуть не подумал».
Так говоря, он скамейку схватил, на которую ноги
Ставил в застолье, и издали ей погрозил Одиссею.
Прочие ж все подавали ему, наполняя котомку
Хлебом и мясом. И, много собрав, Одиссей уж готов был
Сесть на порог свой, да прежде решил подойти к Антиною:
«Дай мне и ты, – он сказал, – не последним тебя я считаю,
Но самым знатным и лучшим. Царю ты подобишься видом.
Значит, и щедродаянье тебе по душе. Прояви же
Милость ко мне, и тебя я отныне по всей беспредельной
Буду земле прославлять. Я и сам не всегда бесприютно
Жил. И богатоустроенным домом владел. И доступен
Всякому страннику был. И охотно давал неимущим.
Много имел я невольников. Много всего, чем роскошно
Люди живут и за что называет их свет богачами.
Всё уничтожил Всесильный – была, без сомненья, святая
Воля его, чтоб с дружиной отважных добытчиков плыть я
В дальний Египет надумал. Он там приготовил мне гибель.
В лоне потока Египта свои корабли я поставил.
Самым надёжным велел охранять их, а прочим
Дал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность.
Вдруг загорелось в них дикое буйство. Они, обезумев,
Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта
Бросились. Начали жён похищать и детей малолетних,
Зверски мужей убивая. Тревога до города вскоре
Их долетела. И ранней зарёю, когда пировали
Слуги мои неразумные, медным оружием, гулом
Быстро бегущих бойцов, боевых колесниц закипело
Поле вокруг. Грозный Зевс, веселящийся блеском и громом,
В жалкое бегство моих обратил. Ни один от погони
Не был судьбою спасён. Кто порубан мечом, кто стрелою
Быстрой пронзён, кто копьём медно-острым настигнут, а прочих
В плен увели – в лиходейное рабство бедняги попали.
Я же был жителю Крита, в Египет прибывшему, продан,
Дметору, сыну Эсона, владевшего Кипром. В Итаку
Прибыл из Кипра я, много хлебнув на пути злоключений».
Гневно сказал, отвечая ему Антиной, сын Евпейтов:
«Видно, нам демон такую чуму посылает, такую
Порчу пиров! Отойди от стола моего. По серёдке
Где-нибудь стой, чтобы не было хуже Египта и Кипра.
Что за наглец неотступный! Какой проходимец бесстыдный!
Поочерёдно ты всех обошёл. И тебе, что попалось
Под руку каждому, подали все – не из щедрости: здесь им
Есть что подать. Ведь чужое легко подавать. Убирайся
Прочь!» От стола отступив, отвечал Одиссей хитроумный:
Горе! Столь, видно, с лицом у тебя твой рассудок несходен.
В доме своём ты и соли щепотку мне дать пожалел бы,
Если уж здесь, за обедом чужим веселясь, даже хлеба
Корку скупишься мне бросить. А стол ваш, я вижу, обилен».
Так он сказал. Антиной, рассердясь, бросил взгляд исподлобья,
Полный огня и презренья, и грозно бродяге ответил:
«Если еще грубиянить ты вздумал, ничтожный, то даром
Это тебе не пройдёт, и добром ты отсюда не выйдешь».
Тут он скамейку швырнул – та жестоко ударила в спину,
Возле плеча Одиссеева. Но, как могучий утёс, он
Не пошатнулся, тряхнул головою и странное в сердце,
Гневом объятым, подумал. Котомку свою у порога,
Полную мясом и хлебом, пристроил и так обратился
К залу, где пир продолжался: «Хочу без утайки поведать
Вам, женихи, что велит мне сегодня рассудок и сердце.
Не было б в том ни беды, ни прискорбия тяжкого сердцу,
Если бы кто, за именье своё, за быков, за блестящих
Чистою шерстью овец заступясь, испытал бы побои.
Мне ж от руки Антиноя побои достались за гнусный,
Жадный и множество бед приключающий людям желудок.
Если же боги и мщенье Эриний даны и для бедных –
Смерть, Антиной, а не брак вожделенный ты встретишь, обидчик».
Гневно, ему возражая, сказал Антиной, сын Евпейтов:
«Ешь и молчи, негодяй, иль беги без оглядки отсюда.
Иначе, мне нагрубив, будешь слугами за ноги схвачен,
Вытащен в дверь, и все кости твои обломаются об пол».
Правда, угрозы его не одобрил никто. Негодуя,
Так говорили иные из юношей дерзко-надменных:
«Ты, Антиной, поступил неразумно, нанёсши обиду
Этому нищему. Что же, когда он один из бессмертных?
Боги нередко, приняв нищих странников образ, в жилище
Входят земные, чтоб видеть, как служат им слабые люди».
Так женихи говорили, но речи их были напрасны.
Злою обидой глубоко в душе Телемах сокрушался
Вместе с обиженным. Слёзы сдержав, он потряс головою,
Страшное в сердце помыслив своём. Пенелопа тем часом,
Слыша, что был чужеземец обижен в обители царской,
Так обратилась к рабыням: «О, был бы скорее обидчик
Меткой стрелой поражён с тетевы Аполлонова лука!»
Ей Евринома, разумная ключница, так отвечала:
«Если бы всё исполнялось согласно с желанием нашим,
Завтра же светлой Денницы из них ни один бы не встретил».
«Правда, – сказала в ответ Пенелопа, – мне все женихи ненавистны.
Нам лишь одно притесненье от них. Антиной же всех больше
С чёрною Керою сходен. Пришёл в царский дом иностранец,
Нищий, наверно. Принялся просить подаянье у наших
Вечных гуляк. Все котомку его пополняли, а этот,
Вместо подачи, в него, как безумный, скамейкою бросил».
Так Пенелопа рабыням своим говорила в покоях
Верхних своих. Одиссей же присел на порог и обедал.
Тут приказала царица позвать свинопаса. Сказала:
«Слушай, Евмей благородный, скажи иноземцу, что с ним я
С глазу на глаз повидаться хочу, чтоб узнать, не слыхал ли
Он о супруге моём и ему не случалось ли где с ним
Встретиться. Кажется мне человеком он, много видавшим».
Так отвечал Пенелопе Евмей, свинопас богоравный:
«Если б твои женихи хоть на миг поутихли, царица,
Милое сердце твоё он своим бы рассказом утешил.
Он уж три дня и три ночи гостит под моею убогой
Кровлей. Пришёл он ко мне, с корабля убежав от феспротов.
Мне о своих приключеньях еще он не кончил рассказа.
Но как внимают певцу, вдохновенному свыше богами,
Песнь о великом поющему людям, судьбине подвластным,
В них возбуждая желание слушать его неустанно,
Так я внимал чужеземцу, сидя перед ним неподвижно.
С ним Одиссей по отцу, говорит он, считается гостем.
В Крите широкоравнинном, отчизне Миноса, рождённый,
Прибыл оттоле сюда он и много превратностей встретил,
Скудно мирским подаяньем питаясь. И слышал он, будто
Края феспротов, соседнего с нашей Итакой, достигнул
Царь Одиссей, возвращаясь домой с несказанным богатством».
Так свою речь он закончил. Сказала в ответ Пенелопа:
«Кликни его самого. Я желаю, чтоб сам рассказал он
Мне всё подробно, покуда игрой перед дверью
Или во внутренних горницах будут они забавляться.
Горе нам, горе! Они разоряют наш дом беспощадно.
Нету в нём мужа, который бы нас защитил от разора.
Но появись Одиссей, вместе с сыном любимым, за всё он
Им отомстит, ненасытным». – И в это мгновенье в застолье
Громко чихнул Телемах, подтверждая слова Пенелопы.
И, рассмеявшись, царица Евмея к себе пригласила:
«Добрый Евмей, приведи-ка сюда чужеземца немедля.
Слово моё захичнул Телемах. Я теперь несомненно
Знаю, что злые мои женихи неизбежно погибнут
Все – ни один не уйдёт от судьбы и от мстительной Керы.
Выслушай то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь.
Если меня без обмана он доброю вестью утешит,
Мантию дам я ему, и хитон, и красивую обувь».
Ей повинуясь, пошёл свинопас на порог к Одиссею:
«Слушай, отец чужеземец – разумная наша царица,
Мать Телемаха, тебя приглашает к себе. О супруге
Хочет она расспросить, сокрушаясь о нём беспрестанно.
Если её без обмана ты доброю вестью утешишь,
Мантию ты, и хитон, и красивую обувь получишь».
Так Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:
«Всё без обмана я мог бы теперь рассказать Пенелопе,
Старца Икария дочери многоразумной. Я много
Знаю о муже её. Мы одно с ним терпели на свете.
Но женихов я боюсь необузданно-дерзких, которых
Буйство, бесстыдство и хищность дошли до железного неба.
Видел ты сам, как в меня, собиравшего подать и мысли
Злой не имевшего, этот неистовый бросил скамейкой.
Кто ж за меня заступился? Никто. Промолчал и прекрасный
Сын Одиссея. Пускай же царица, хотя нетерпенье
В ней велико, подождёт, чтобы Гелиос скрылся. Тогда я
Всё, что узнать пожелает она о супруге далёком,
Ей расскажу, разместясь у огня, чтоб согреться. Одет я
Плохо – ты ведаешь сам, ведь тебя я здесь первого встретил».
Так он сказал, и Евмей торопливо пошёл к Пенелопе.
Встретив его на пороге своём, Пенелопа спросила:
«Он не с тобою, Евмей? Почему же прийти он не хочет?
Может, боится обиды какой? На глаза показаться
Людям стыдится? Стыдливому нищему плохо на свете».
Выслушав, так отвечал свинопас богоравный, царице:
«Нет, он умно рассуждает, и с ним ты должна согласиться.
Он женихов необузданно-дерзких, боится изрядно.
Просит тебя терпеливо дождаться, чтоб Гелиос скрылся.
Думаю также и я, что гораздо удобнее будет,
Если его ты одна обо всём на досуге расспросишь».
Выслушав, умная так отвечала Евмею царица:
«Странник твой, кто бы он ни был, умно рассуждает. И прав он.
В свете нигде женихов посреди земнородных не встретишь,
Кто бы развратнее был и безбожнее тех, кто в Итаке».
Так отвечала Евмею она. Свинопас богоравный,
Всё передав ей, пошёл к женихам. С Телемахом он гридне
Встретился и прошептал ему на ухо: «Милый, теперь я
В дом свой иду посмотреть, как дела без меня поспевают.
Ты же, смотри, осторожен здесь будь; чтоб с тобой никакого
Зла не случилось. Зломысленных много тебя окружает.
Зевс да погубит их прежде, чем бедствие к нам подкрадётся».
Так он сказал, и ответил ему Телемах благородный:
«Добрый совет ты даёшь мне, отец. Но ты сам, лишь Денница
Встанет над миром, сюда возвратись, да с отборной хавроньей.
Боги мой ум просветят и меня надоумят, что делать».
Так отвечал Телемах. Свинопас же, усевшись на стуле,
Сытно поужинал и в своё поле отправился, в царство
Жирных свиней, пастухов и лугов необъятных, оставив
Дом, оглашаемый шумом пирующих. Пеньем и пляской
Там веселились. Тем временем тёмная ночь наступила.
12.05.15 г.,
Свт. Василия Острожского
КОНЕЦ СЕМНАДЦАТОЙ ПЕСНИ
Песнь семнадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Сын Одиссеев, любезный богам, Телемах благородный,
Крепко к ногам привязал золотые сандалии; в руку
Взял боевое копьё, заощрённое медью, которым
Ловко владел; и, готовый в дорогу, сказал свинопасу:
«В город иду я, отец, чтоб утешить свиданьем со мною
Милую мать. Без сомненья, дотоле крушиться и горько
Плакать она, безутешная, будет, пока не увидит
Сына своими глазами. Тебе же, Евмей, поручаю
Этого странника. В город пойдёшь с ним, пускай подаяньем
Кормится там. Полагаю, найдутся еще горожане,
Кто пожелает вина ему дать и насущного хлеба.
Мне же нельзя на своё попечение брать, как ты знаешь,
Всякого нищего – мне и своих огорчений довольно.
Если же этим обидится твой чужеземец, тем хуже
Будет ему самому. Я люблю говорить откровенно».
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«Здесь неохотно и сам бы я, друг, согласился остаться.
Нашему брату обед добывать подаянием легче
В городе, нежели в поле. Там всякий окажет нам милость.
Мне ж не по летам смотреть за скотиной и всякую службу
С тяжким трудом выполнять, пастухам повинуясь. Хозяин,
Доброй дороги тебе пожелаю. Меня же проводит
Милый Евмей, только вот у огня отогреюсь, и зябкий
Утренник солнцем разгонит. Одежда моя плоховата,
Ну, а до города вашего, как вы сказали, не близко».
Так отвечал Одиссей. Телемах благородный поспешным
Шагом пошёл со двора. И недоброе в мыслях готовил
Он женихам. Наконец беспрепятственно в дом свой пришёл он.
Там, боевое копьё прислонив к величавой колонне,
Перешагнул через медный порог и увидел
Первую в доме усердную няню свою Евриклею.
Стулья она застилала овчинами. Слёзы ручьями
Хлынули у добродушной старушки. Все царские слуги
Вскоре сбежались в прихожую. С плачем и смехом
Голову, плечи и руки они целовали любимцу.
Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,
Схожая светлым лицом с золотой Афродитой. И сына
С нежной любовью она обняла, и её поцелуи
Лёд бы и тот растопили. Потом Пенелопа сказала:
«Ты ли, мой сын ненаглядный, ко мне возвратился? Тебя я
Видеть уже не надеялась больше, уплывшего в Пилос,
Тайно, со мной не простившись, чтоб свежие вести услышать
О затерявшемся милом отце. Расскажи мне подробно
Всё, что увидел в пути и что слышал. Я жду с нетерпеньем».
Ласково ей отвечал рассудительный сын Одиссеев:
«Милая мать, не печаль мне души и тревоги напрасной
В грудь не вливай мне, спасённому чудно от гибели верной.
Но, сотворив омовенье и чистой облекшись одеждой,
Вместе с рабынями в верхний покой свой пойди и с молитвой
Там обещание дай принести гекатомбу бессмертным,
Если врагов наказать нам поможет Отец Громовержец.
Сам я на площадь пойду, чтоб позвать чужеземца, который
Ныне со мною, когда возвращался я, прибыл в Итаку.
Вместе с моими людьми он сюда наперёд был отправлен.
В город его проводить поручил я Пирею, чтоб в доме
Он у него моего подождал возвращения с поля».
Так говорил он, и слово его не пропало бесследно.
Вскоре, омывшись и чистой облекшись одеждой, царица
Вечным богам поклялась принести гекатомбу во славу
Помощи высшней врагов наказать справедливою местью.
А Телемах этим временем из Одиссеева дома
Вышел с копьём. Две любимых собаки за ним побежали.
Образ его несказанной красой озарила Афина –
Так что приятно дивились итакцы, к кому подходил он.
И женихи многобуйные вскоре его окружили.
Каждый по-доброму с ним говорил, замышляя худое.
От многолюдной толпы отделясь, Телемах благородный
Вскоре направился к месту тому, где спокойно сидели
Ментор, а с ним Антифат с Алиферсом – они сохранили
В добрых и мудрых сердцах своих верность царю Одиссею.
Сев возле них, о себе рассказал он им всё, что случилось.
Скоро явился Пирей, копьевержец. Он Феоклимена
Вёл за собой, прорицателя. Радостно к ним со скамейки
Сын Одиссея поднялся навстречу. Ему копьевержец
Тихо сказал: «Присылай понадёжней служанок, чтоб взяли
В доме подарки моём, что достались тебе от Атрида».
Так, отвечая Пирею, сказал Телемах богоравный:
«Нам неизвестно, мой верный Пирей, чем окончится дело.
Если в жилище моём женихами надменными тайно
Буду убит я, они всё имущество наше разделят.
Лучше тогда, чтоб твоим, а не их те подарки наследством
Были. А если на них осерчает губящая Кера –
Повеселевшему мне сам, я думаю, тоже весёлый,
Всё принесёшь, и тогда мы с тобою веселье продолжим».
Так он сказал и повёл за собой прорицателя в дом свой.
Там, на скамейках и креслах оставив одежду, в купальнях,
Светлых и гладких, они себя предали в руки рабыни.
Та их искусно помыла, натёрла елеем душистым.
И в нежнотканных хитонах и в мантиях плотных, косматых,
Вышли они из купален и сели на стульях узорных.
Тут принесла на подносе серебряном руки умыть им
Полный студёной воды золотой рукомойник рабыня.
Гладкий потом пододвинула стол. На него положила
Хлеб домовитая ключница с разной едой. А напротив
Невдалеке от двустворных дверей Пенелопа сидела,
В креслах за пряжею нитей тончайших. Когда они голод
Сытной едой утолили, спросила она Телемаха:
«Видно мне лучше на верх мой уйти и лежать одиноко
Там на постели моей, на которой заместо обычной
Простыни грусть да печаль вперемежку с моими слезами
С тех самых пор, как в далёкую Трою, чтоб мстить за Атрида,
С войском ушёл Одиссей, – ты, я вижу, и вправду не хочешь
Мне рассказать об отце: или всё же погиб, или жив он».
«Милая мать, – отвечал рассудительный сын Одиссея, –
Слушай, я всё расскажу, ничего от тебя не скрывая.
Сразу мы прибыли в Пилос, где пастырь людей многославный
Нестор меня в благолепно-устроенном принял жилище.
Принял так нежно, как сына отец принимает, когда он
В дом возвращается после тяжёлой разлуки. Так Нестор
Сам и его сыновья многославные были со мною
Ласковы. Но об отце ничего рассказать он не мог мне.
Жив ли, скитается где по земле или где-то погиб он,
Слухов об этом к нему не дошло. К Менелаю Атриду,
Дав мне коней с колесницей, меня он до Спарты отправил.
Там я увидел Елену Аргивскую, многих ахеян,
Сотни троянцев сгубивших по воле богов всемогущих.
Царь Менелай добродушно меня расспросил о причине
В Лакадемон моего путешествия. Мудрому старцу
Всё рассказал я подробно, как есть, ничего не скрывая.
И отвечал мне тогда Менелай, добрый пастырь народов:
«О безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,
Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно!
Если бы в тёмном лесу у великого льва в логовище
Лань сосунков положила своих, а сама по лесистым
Стала стремнинам носиться, а лев бы пришёл в логовище –
Разом мы страшная участь детёнышей лани постигла.
Если б, о боги, как в Лесбосе, в виде таком вдруг возник он,
Где в рукопашную с Филомиледом могучим сразился
И опрокинул его на великую радость ахейцам, –
Если бы в виде таком женихам Одиссей многославный
Вдруг объявился, то, думаю, брак бы им сделался горек.
То же, о чём ты меня вопрошая, услышать желаешь,
Я расскажу откровенно. Ты мною обманут не будешь.
Что самому возвестил мне морской прорицатель старейший,
То и тебе я открою, чтоб мог ты всю истину ведать.
Видел его на далёком он острове, льющего слёзы,
Где Калипсо обитает, богиня богинь, произвольно
Им овладевшая. Путь для него уничтожен обратный.
Ни корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря».
Вот что сказал мне Атрид Менелай, вызыватель на битву.
Спарту покинув, поплыл я назад, и послали попутный
Ветер нам боги – в отечество милое нас проводил он».
Кончил рассказ Телемах. Взволновалась душа Пенелопы.
Феоклимен богоравный сказал ей тогда: «Не печалься,
Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа.
Знает не всё он. Теперь на моё окрылённое слово
Сердце своё обрати. Что случиться должно – предскажу вам.
Зевсом отцом, гостелюбною трапезой вашей и кровом
Я поклянусь Одиссея, что сам он, непризнанный вами,
Ходит поблизости, о женихах узнавая и месть им
В мыслях своих многомудрых готовя. Мне это открыла
Вещая птица, которую видели мы с Телемахом.
Там же, на судне, ему объявил я своё предсказанье».
Феоклимену разумная так отвечала царица:
«Если твоё предсказание, гость чужеземный, свершится,
Будешь от нас угощён ты как друг и дарами осыпан
Столь изобильно, что счастью такому все будут дивиться».
Так говорили они меж собою в беседе приятной.
Этой порой женихи Пенелопы, в ограде собравшись,
Тешились дисков и дротиков острых азартным бросаньем.
Вскоре с окрестных полей на обед им пригнали баранов,
Коз и свиней, и на двор замощённый Медонт благородный
Вышел к играющим: «Юноши! Будет, довольно. Войдите
В дом, да начнём наш обед мы совместною силой готовить.
Знаете семи, что вовремя пища нам вдвое вкуснее».
Так он сказал, и ему игроки подчинились, толпою
Все за Медонтом пошли. Положив на скамейки одежды,
К бойне направились. Начали крупных баранов, а с ними
Прочую живность ловить и ножами точёными резать.
А Одиссей и Евмей в это время из дома собрались
В город идти. И тогда обратился к Лаэротову сыну
Старый слуга: «Добрый гость мой, ты хочешь, чтоб нынче тебя я
В город отправил. Сказать откровенно, моё пожеланье
Против хозяйского. Мне бы хотелось тебе предоставить
Сторожа должность при доме моём. Но боюсь не исполнить
Слова царевича. Знаю по опыту – брань неприятна.
Время, однако, идти нам. За сбором полдня пролетело.
А с наступлением вечера холод пронзителен будет».
Так он сказал, и ответил ему Одиссей хитроумный:
«Знаю, всё знаю, и всё мне понятно, и всё, как желаешь,
Точно исполню. Пойдём же, искуснейший мой провожатый.
Только сыщи мне какой бы то ни было посох, чтоб мог я
Чем подпираться. Дорога нелёгкая». – Странник убогий
На худощавые плечи котомку набросил, в заплатах,
Старых и грязных и, вместо ремней кожемятных, с верёвкой,
Стёртой до блеска. Скитальцу дал посох хозяин. И вместе
В город отправились – в чистой одежде пастух благородный
И в непотребной одежде скиталец, богами забытый.
Неподалёку от стен городских из глубин каменистых
Ключ вытекал. Был обложен он камнем. В нём граждане воду
Брали с тех пор отдалённых, когда возводился Итаки.
Рощей ольховою был окружён он. Деревья свисали
Сеткой ветвей над водою прозрачной. На самой вершине,
Где брал начало ручей, был воздвигнут алтарь, на котором
В честь всемогучих богов приносили идущие жертву.
Там козовод повстречался им – сын Долионов Меланфий.
Гнал он откормленных коз на обед женихам Пенелопы.
Было с ним двое товарищей. Встретив Евмея со старцем,
Стал поносить их Меланфий, чем дух Одиссеев разгневал.
«Подлинно, – он закричал, – негодяй тут ведёт негодяя.
Правда в пословице – только лишь равных бессмертные сводят.
Ты, свинопас бестолковый, куда путешествуешь с этим
Нищим, подач собирателем, грязным бродягой, который,
Стоя в дверях, свои плечи, с полгода не мытые, чешет
И, как собака, лишь крохи господской еды получает.
Мог бы у нас он, когда бы его к нам прислал ты, закуты
Наши стеречь, выметать их, козлятам подстилки готовить.
Скоро бы он раздобрел, простоквашей у нас объедаясь.
Это, однако, ему не по нраву. Одно тунеядство
Любо ему. За работу не примется. Легче, таскаясь
По миру, хлебом чужим набивать ненасытный желудок.
Слушай, приблудный, и то, что услышишь, исполнится верно.
Если войти ты отважишься в дом Одиссея – скамеек
Много из рук женихов полетит в пустозвонно-пустую
Голову, нищий, твою. Быстро рёбра твои обломают,
По полу тело таская». И так говоря, Одиссея
Пяткою в ляжку толкнул, но с дороги не сбил, не принудил
Даже чуть-чуть пошатнуться. И в гневе своём уж готов был
Нищий, погнавшись за ним, суковатою палкою душу
Выбить из тела его или в воздух поднять и ударить
Оземь его головою. Но он удержался. Евмей же
Начал ругать оскорбителя. Руки подняв, он воскликнул:
«Нимфы источника, Зевсовы дочери! Если когда вам
Туков обвитые бёдра козлов и баранов для жертвы
Царь Одиссей приносил, не отриньте мольбы, возвратите
Нам Одиссея. Да благостный демон его нам проводит!
Выгнал тогда б из тебя он надменные мысли. Забыл бы
Ты как шальной по дорогам шататься и бегать без дела
В город, стада под надзором неопытных слуг оставляя».
Так он сказал. Но Меланфий в ответ прокричал свинопасу:
«Что ты, собака, рычишь? Колдовство ли какое замыслил?
Дай только срок, в корабле я тебя как товар, хоть и старый,
Но не утративший всё же цены, переправлю к торговцам.
Здесь же сразит Телемаха иль сам Аполлон сребролукий,
Или, мечом женихов поражённый, он канет бесславно,
Вроде отца, на чужбине лишённого дня возвращенья».
Так он сказал и ушёл на дороге оставив обоих,
Медленней шедших. Достигнув обители царской, он сразу
В зал для пиров прошагал и уселся за стол с женихами.
Сел Евримаха напротив, к которому был добросклонней,
Нежели к прочим. Ему предложили вина и мясного.
Ключница хлеба дала. И, как все, за еду он принялся.
А Одиссей в это время с Евмеем к обители царской
Не торопясь подошёл. И послышались цитры певучей
Звуки густые. За ними послышался голос знакомый.
Фемий запел. Одиссей, ухватившись за руку Евмея,
Тихо воскликнул: «Пришли мы с тобой к Одиссееву дому.
Просто узнать его между другими домами. Просторных
Ряд замечательных горниц; широкий и ровно мощёный
Двор, обнесённый зубчатой стеною; двойные ворота
С крепким замком – в них ворваться никто не посмеет.
Думаю я, что теперь там обедают. Дух благовонный
Мяса я чувствую. Слышу созвучно звенящие струны
Цитры, богами в сопутницы пиру весёлому данной».
Так отвечал Одиссею Евмей, свинопас благородный:
«Правда. И всё ты, как есть, угадал, милый гость мой разумный.
Прежде, однако, должны мы размыслить о том, что нам сделать
Лучше – тебе ли в обитель войти и представиться буйным,
Стыд потерявшим мужам, ну а мне во дворе оставаться?
Или тебе на дворе подождать одному, а войти к ним
Мне? Ты, оставшись, смотри, чтобы кто здесь с тобой не подрался
Или в тебя не швырнул чем-нибудь – и такое возможно».
Голос возвысив, ему отвечал Одиссей хитроумный:
«Знаю, всё знаю. И мысли твои мне понятны. Отправься
Прежде один. Я тебя подожду. Я довольно опасных
В жизни ударов сносил. И немало судьбина швыряла
Чем ни попало в меня. Мне терпеть не учиться. Видал я
Множество бурь и сражений. Пусть будет и нынче со мною
Всё, что угодно. Один лишь ничем побеждён быть не может
Жадный желудок. Ему в угожденье и крепкоребристые ходят
Морем пустым корабли, принося разоренье народам».
Так говорили они. Но лежавшая рядом собака,
Аргус, и уши, и голову вдруг подняла. Так случилось,
Что Одиссей её выкормил сам, а ходить на охоту
С ней не успел, в Илион принуждённый отправиться с войском.
Часто, бывало, охотники брали собаку с собою,
Да позабыли о ней. Постаревшая, кротко лежала
Псина на куче навоза, которым поля удобряли.
Но Одиссееву близость почувствовал Аргус, напрягся,
Тронул хвостом и поджал в пёсьей радости уши.
Но подползти уж к хозяину силы ему не хватило.
И, посмотрев на него, Одиссей от Евмея украдкой
Слёзы ладонью утёр и, помедлив, сказал свинопасу:
«Странное дело, Евмей. Я на куче навозной собаку
Вижу. Прекрасной породы она. Но сказать не умею,
Сила и лёгкость её на бегу таковы ль, как наружность?
Или она лишь такая, каких у господ за столами
Часто мы видим. Для роскоши держат их знатные люди».
Так он сказал, и ответил Евмей, свинопас, Одиссею:
«Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея.
Если б она и поныне была такова же, какою,
Плыть собираясь в троянскую землю, её господин мой
Дома оставил, – её быстроте и отважности, верно,
Ты подивился бы. В самой глухой и далёкой чащобе
Дичь от неё не умела укрыться. Чутьё несказанное было.
Нынче же бедная брошена. Нету её господина.
Вчуже погиб. А служанки о ней не хотят и подумать.
Раб нерадив. Не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмётся с охотой.
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей часть в нём владыка владык истребляет».
Так он сказал. И, тяжёлые двери открыв, из прихожей
В гридню прошёл, где шумливой толпой женихи пировали.
В это мгновение Аргус, узнавший хозяина, правда,
Так и не вставший по немощи с тёплой лежанки, с тяжёлым
Вздохом отдал свою душу разлучнице Мойре. Евмей же,
Зал озирая, ходил меж столами, пока не заметил
Сына Овидия. Тот головою кивнул, приглашая
Верного сесть рядом с ним свинопаса. Евмей не замедлил
Тут же скамейку подставить к столу. А всегдашний глашатай
Мяса принёс им и хлеба. И оба к еде приступили.
В гридницу вскоре явился и сам Одиссей богоравный
В образе хилого старца, который чуть шёл, подпираясь
Посохом, с ветхой котомкой и в рубище жалких лохмотий.
Сел он в дверях на пороге, спиной прислонившись к дубовой
Притолоке. (Оскоблил её плотник искусный, сначала
Гладко по снуру тесину своим топором отесавши).
Тут свинопасу Евмею сказал Телемах, подавая
Хлеб, из корзины меж лучшими взятый, и лучшего мяса,
Сколько в обеих горстях уместиться могло: «Отнеси-ка
Это, Евмей, старику, и скажи, чтоб потом обошёл он
Всех женихов и у них попросил подаянье – стыдливым
Нищему, тяжкой нуждой удручённому, быть неприлично».
Так он сказал, и Евмей с подношеньем в ладонях широких
К нищему между столами прошествовал. И Одиссею
В руки еду передал, а с едою слова господина:
«Это прислал Телемах. И еще он просил, чтобы после
Ты обошёл женихов, попросил подаянье – стыдливым
Нищему быть, говорит он, в жестокой нужде неприлично».
Кончил Евмей говорить. Одиссей свинопасу ответил:
«Зевс да пошлёт благоденствие между людьми Телемаху,
Дав совершиться всему, что теперь замышляет он в сердце!»
Так он сказал и, еду разместив на котомке убогой,
Скромное пиршество начал. И в эту минуту по струнам
Пальцами Фебий прошёлся, запел вдохновенно, и песня
Вмиг успокоила шумное племя гуляк ненасытных.
Но величавая песня затихла, и снова, как море,
Шум заплескался по залу. Богиня Афина, незримо
Встав перед сыном Лаэртовым, тайно ему повелела
Между столами ходить и просить подаянье – хотела
Видеть она, кто из них благороден, а кто безобразен.
В мыслях же всех без изъятия смерти она предавала.
Встав, он пошёл и у каждого начал просить подаянье,
Руку вперед простирая, как нищий, привыкший скитаться.
С жалостным сердцем они на него в изумленье смотрели.
Кто и откуда пришёл, разузнать собирались. Меланфий,
С ними сидевший пастух-козовод, забияка, сказал им:
«Эй, женихи многославной царицы я видел сегодня
Этого нищего, с ним на дороге сюда повстречавшись.
Был он сюда приведён свинопасом Евмеем. Однако,
Сам же не знаю я, кто и в какой стороне он родился».
Так он сказал. Антиной на Евмея с досадою крикнул:
«Ты, свинопас, негодяй всем известный. Зачем ты приводишь
В город таких развращённых бродяг? Уж и здешняя сволочь,
Наших столов обиратели, нам надоела порядком.
Мало, конечно, тебе, что от нищих домашних все ваши
Гибнут запасы – еще ты чужого привёл к нам обжору».
Так, возражая, Евмей свинопас отвечал Антиною:
«Ты, Антиной, неразумное мне и недоброе молвил.
Но приглашает ли кто человека ненужного в гости?
Тех приглашают, кто нужен для дела – гадателей, зодчих,
Или врачей, или славных певцов, врачевателей духа.
Ты же из всех женихов Пенелопы к рабам Одиссея
Самый неласковый был завсегда, а ко мне особливо.
Я не печалюсь об этом, покуда моя здесь царица
Здравствует с сыном своим Телемахом, моим господином».
Кротко Евмею сказал рассудительный сын Одиссея:
«Полно, Евмей, перестань. Говорить с ним не должен ты много.
Знаешь, как скор Антиной на обидное слово. Он любит
Ссориться сам и других на раздор подбивает охотно».
Тут, обратясь к Антиною, сказал Телемах благородный:
«Ты обо мне, как о сыне отец благодушный, печёшься,
Друг Антиной, выгоняя своим повелительным словом
Странников, в дом мой входящих. Но будет ли этим доволен
Зевс Громовержец, бессмертных богов и землян повелитель?
Здесь не осудят тебя ни хозяева дома, ни слуги.
Дай, что желаешь. Но добрые мысли к тебе не приходят
В сердце. Себе всё берёшь ты, другим же дарить не охотник».
Гневно на эти слова возразил Антиной, сын Евпейтов:
«Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый?
Если б вот это от каждого здесь жениха получил он –
Верно, сюда бы за долгую жизнь заглянуть не подумал».
Так говоря, он скамейку схватил, на которую ноги
Ставил в застолье, и издали ей погрозил Одиссею.
Прочие ж все подавали ему, наполняя котомку
Хлебом и мясом. И, много собрав, Одиссей уж готов был
Сесть на порог свой, да прежде решил подойти к Антиною:
«Дай мне и ты, – он сказал, – не последним тебя я считаю,
Но самым знатным и лучшим. Царю ты подобишься видом.
Значит, и щедродаянье тебе по душе. Прояви же
Милость ко мне, и тебя я отныне по всей беспредельной
Буду земле прославлять. Я и сам не всегда бесприютно
Жил. И богатоустроенным домом владел. И доступен
Всякому страннику был. И охотно давал неимущим.
Много имел я невольников. Много всего, чем роскошно
Люди живут и за что называет их свет богачами.
Всё уничтожил Всесильный – была, без сомненья, святая
Воля его, чтоб с дружиной отважных добытчиков плыть я
В дальний Египет надумал. Он там приготовил мне гибель.
В лоне потока Египта свои корабли я поставил.
Самым надёжным велел охранять их, а прочим
Дал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность.
Вдруг загорелось в них дикое буйство. Они, обезумев,
Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта
Бросились. Начали жён похищать и детей малолетних,
Зверски мужей убивая. Тревога до города вскоре
Их долетела. И ранней зарёю, когда пировали
Слуги мои неразумные, медным оружием, гулом
Быстро бегущих бойцов, боевых колесниц закипело
Поле вокруг. Грозный Зевс, веселящийся блеском и громом,
В жалкое бегство моих обратил. Ни один от погони
Не был судьбою спасён. Кто порубан мечом, кто стрелою
Быстрой пронзён, кто копьём медно-острым настигнут, а прочих
В плен увели – в лиходейное рабство бедняги попали.
Я же был жителю Крита, в Египет прибывшему, продан,
Дметору, сыну Эсона, владевшего Кипром. В Итаку
Прибыл из Кипра я, много хлебнув на пути злоключений».
Гневно сказал, отвечая ему Антиной, сын Евпейтов:
«Видно, нам демон такую чуму посылает, такую
Порчу пиров! Отойди от стола моего. По серёдке
Где-нибудь стой, чтобы не было хуже Египта и Кипра.
Что за наглец неотступный! Какой проходимец бесстыдный!
Поочерёдно ты всех обошёл. И тебе, что попалось
Под руку каждому, подали все – не из щедрости: здесь им
Есть что подать. Ведь чужое легко подавать. Убирайся
Прочь!» От стола отступив, отвечал Одиссей хитроумный:
Горе! Столь, видно, с лицом у тебя твой рассудок несходен.
В доме своём ты и соли щепотку мне дать пожалел бы,
Если уж здесь, за обедом чужим веселясь, даже хлеба
Корку скупишься мне бросить. А стол ваш, я вижу, обилен».
Так он сказал. Антиной, рассердясь, бросил взгляд исподлобья,
Полный огня и презренья, и грозно бродяге ответил:
«Если еще грубиянить ты вздумал, ничтожный, то даром
Это тебе не пройдёт, и добром ты отсюда не выйдешь».
Тут он скамейку швырнул – та жестоко ударила в спину,
Возле плеча Одиссеева. Но, как могучий утёс, он
Не пошатнулся, тряхнул головою и странное в сердце,
Гневом объятым, подумал. Котомку свою у порога,
Полную мясом и хлебом, пристроил и так обратился
К залу, где пир продолжался: «Хочу без утайки поведать
Вам, женихи, что велит мне сегодня рассудок и сердце.
Не было б в том ни беды, ни прискорбия тяжкого сердцу,
Если бы кто, за именье своё, за быков, за блестящих
Чистою шерстью овец заступясь, испытал бы побои.
Мне ж от руки Антиноя побои достались за гнусный,
Жадный и множество бед приключающий людям желудок.
Если же боги и мщенье Эриний даны и для бедных –
Смерть, Антиной, а не брак вожделенный ты встретишь, обидчик».
Гневно, ему возражая, сказал Антиной, сын Евпейтов:
«Ешь и молчи, негодяй, иль беги без оглядки отсюда.
Иначе, мне нагрубив, будешь слугами за ноги схвачен,
Вытащен в дверь, и все кости твои обломаются об пол».
Правда, угрозы его не одобрил никто. Негодуя,
Так говорили иные из юношей дерзко-надменных:
«Ты, Антиной, поступил неразумно, нанёсши обиду
Этому нищему. Что же, когда он один из бессмертных?
Боги нередко, приняв нищих странников образ, в жилище
Входят земные, чтоб видеть, как служат им слабые люди».
Так женихи говорили, но речи их были напрасны.
Злою обидой глубоко в душе Телемах сокрушался
Вместе с обиженным. Слёзы сдержав, он потряс головою,
Страшное в сердце помыслив своём. Пенелопа тем часом,
Слыша, что был чужеземец обижен в обители царской,
Так обратилась к рабыням: «О, был бы скорее обидчик
Меткой стрелой поражён с тетевы Аполлонова лука!»
Ей Евринома, разумная ключница, так отвечала:
«Если бы всё исполнялось согласно с желанием нашим,
Завтра же светлой Денницы из них ни один бы не встретил».
«Правда, – сказала в ответ Пенелопа, – мне все женихи ненавистны.
Нам лишь одно притесненье от них. Антиной же всех больше
С чёрною Керою сходен. Пришёл в царский дом иностранец,
Нищий, наверно. Принялся просить подаянье у наших
Вечных гуляк. Все котомку его пополняли, а этот,
Вместо подачи, в него, как безумный, скамейкою бросил».
Так Пенелопа рабыням своим говорила в покоях
Верхних своих. Одиссей же присел на порог и обедал.
Тут приказала царица позвать свинопаса. Сказала:
«Слушай, Евмей благородный, скажи иноземцу, что с ним я
С глазу на глаз повидаться хочу, чтоб узнать, не слыхал ли
Он о супруге моём и ему не случалось ли где с ним
Встретиться. Кажется мне человеком он, много видавшим».
Так отвечал Пенелопе Евмей, свинопас богоравный:
«Если б твои женихи хоть на миг поутихли, царица,
Милое сердце твоё он своим бы рассказом утешил.
Он уж три дня и три ночи гостит под моею убогой
Кровлей. Пришёл он ко мне, с корабля убежав от феспротов.
Мне о своих приключеньях еще он не кончил рассказа.
Но как внимают певцу, вдохновенному свыше богами,
Песнь о великом поющему людям, судьбине подвластным,
В них возбуждая желание слушать его неустанно,
Так я внимал чужеземцу, сидя перед ним неподвижно.
С ним Одиссей по отцу, говорит он, считается гостем.
В Крите широкоравнинном, отчизне Миноса, рождённый,
Прибыл оттоле сюда он и много превратностей встретил,
Скудно мирским подаяньем питаясь. И слышал он, будто
Края феспротов, соседнего с нашей Итакой, достигнул
Царь Одиссей, возвращаясь домой с несказанным богатством».
Так свою речь он закончил. Сказала в ответ Пенелопа:
«Кликни его самого. Я желаю, чтоб сам рассказал он
Мне всё подробно, покуда игрой перед дверью
Или во внутренних горницах будут они забавляться.
Горе нам, горе! Они разоряют наш дом беспощадно.
Нету в нём мужа, который бы нас защитил от разора.
Но появись Одиссей, вместе с сыном любимым, за всё он
Им отомстит, ненасытным». – И в это мгновенье в застолье
Громко чихнул Телемах, подтверждая слова Пенелопы.
И, рассмеявшись, царица Евмея к себе пригласила:
«Добрый Евмей, приведи-ка сюда чужеземца немедля.
Слово моё захичнул Телемах. Я теперь несомненно
Знаю, что злые мои женихи неизбежно погибнут
Все – ни один не уйдёт от судьбы и от мстительной Керы.
Выслушай то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь.
Если меня без обмана он доброю вестью утешит,
Мантию дам я ему, и хитон, и красивую обувь».
Ей повинуясь, пошёл свинопас на порог к Одиссею:
«Слушай, отец чужеземец – разумная наша царица,
Мать Телемаха, тебя приглашает к себе. О супруге
Хочет она расспросить, сокрушаясь о нём беспрестанно.
Если её без обмана ты доброю вестью утешишь,
Мантию ты, и хитон, и красивую обувь получишь».
Так Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:
«Всё без обмана я мог бы теперь рассказать Пенелопе,
Старца Икария дочери многоразумной. Я много
Знаю о муже её. Мы одно с ним терпели на свете.
Но женихов я боюсь необузданно-дерзких, которых
Буйство, бесстыдство и хищность дошли до железного неба.
Видел ты сам, как в меня, собиравшего подать и мысли
Злой не имевшего, этот неистовый бросил скамейкой.
Кто ж за меня заступился? Никто. Промолчал и прекрасный
Сын Одиссея. Пускай же царица, хотя нетерпенье
В ней велико, подождёт, чтобы Гелиос скрылся. Тогда я
Всё, что узнать пожелает она о супруге далёком,
Ей расскажу, разместясь у огня, чтоб согреться. Одет я
Плохо – ты ведаешь сам, ведь тебя я здесь первого встретил».
Так он сказал, и Евмей торопливо пошёл к Пенелопе.
Встретив его на пороге своём, Пенелопа спросила:
«Он не с тобою, Евмей? Почему же прийти он не хочет?
Может, боится обиды какой? На глаза показаться
Людям стыдится? Стыдливому нищему плохо на свете».
Выслушав, так отвечал свинопас богоравный, царице:
«Нет, он умно рассуждает, и с ним ты должна согласиться.
Он женихов необузданно-дерзких, боится изрядно.
Просит тебя терпеливо дождаться, чтоб Гелиос скрылся.
Думаю также и я, что гораздо удобнее будет,
Если его ты одна обо всём на досуге расспросишь».
Выслушав, умная так отвечала Евмею царица:
«Странник твой, кто бы он ни был, умно рассуждает. И прав он.
В свете нигде женихов посреди земнородных не встретишь,
Кто бы развратнее был и безбожнее тех, кто в Итаке».
Так отвечала Евмею она. Свинопас богоравный,
Всё передав ей, пошёл к женихам. С Телемахом он гридне
Встретился и прошептал ему на ухо: «Милый, теперь я
В дом свой иду посмотреть, как дела без меня поспевают.
Ты же, смотри, осторожен здесь будь; чтоб с тобой никакого
Зла не случилось. Зломысленных много тебя окружает.
Зевс да погубит их прежде, чем бедствие к нам подкрадётся».
Так он сказал, и ответил ему Телемах благородный:
«Добрый совет ты даёшь мне, отец. Но ты сам, лишь Денница
Встанет над миром, сюда возвратись, да с отборной хавроньей.
Боги мой ум просветят и меня надоумят, что делать».
Так отвечал Телемах. Свинопас же, усевшись на стуле,
Сытно поужинал и в своё поле отправился, в царство
Жирных свиней, пастухов и лугов необъятных, оставив
Дом, оглашаемый шумом пирующих. Пеньем и пляской
Там веселились. Тем временем тёмная ночь наступила.
12.05.15 г.,
Свт. Василия Острожского
КОНЕЦ СЕМНАДЦАТОЙ ПЕСНИ
