ты не уйдешь
между тысячелетиями, цикличности жизни, пережив царей и престол,
забывая суть бытия, теряя смыслы в подобиях и понятие слов,
только ты останешься - моя кровь, моя плоть, моя наречённая боль,
прикосновением руки к тому, что ушло с затопленных берегов;
в звоне стали, в молитвах переплавленных церковных свечей,
в исповеди перед миром, чувствуя его терпкую соль,
в тех слезах, что немо падают в ладони, в истерии речей,
и когда ты давно не будешь и даже самой собой…;
в безразличном, сводящим с ума, заражаясь бредом, тоской,
горячкой ума, агонией, что захватит пламенем чердаки,
остовом домов, где мы были снегом, покрываясь золой,
на разрушенном, сгоревшем, развеянным вопреки;
ты не уйдёшь, если память сотрёт вдруг всех «нас»,
если обрушатся звезды и земля вновь обратится в воду,
ты не уйдешь даже с окаёмки застывших глаз,
что последнее будет посвящено шёлковому небосводу;
как сбивались пути, плутали леса, утягивали урёмные тропы,
шептались страхом прямо в затылок, клали в степи,
как бы не заблудились, не выли внутри пусто́ты,
все приведёт к началу, к колющему «сохрани…»:
сохрани навсегда, даже если это лишь дрожь твоей кисти,
штрихи и заметки, внезапная остановка, потёртый с годами крест,
можно жить так, зная адептов всех засекреченных истин,
но ты - вживленный по венам выработанный рефлекс;
разбивать кулаки о стены, просить что-то высшее, выжигать больное,
принимать как есть, простить, уйти, может и отсидеться
где-то в углу, умоляя на коленях это когда-то родное:
«я схороню, но там, под железной бронёй своего бездыханного сердца»,
и может, станет чуть тише, заглушая белым шипящим шумом,
твои чувства все же уснут на дни, возможно, года и столетия,
но придёт та ночь, именно ночь, когда в ней очнёшься испугом,
ощутив вновь эту знакомую боль в глубинах её предсердия…
