Мои книги

Жильцы дубовых полок, безмолвны ваши страсти,

как вы красноречивы, хотя молчите глухо,

хранительницы смысла, целительницы духа,

исполненные скорби, дарующие счастье!

 

Под тяжестью вседневной

согбенная устало,

я с наступленьем ночи

сумею распрямиться:

поглажу переплеты

и угадаю лица,

и мне кивнут с улыбкой

все те, кого не стало.

 

Кипят псалмы Давида

разливом жаркой лавы,

и в огненную бездну

я сердце окунаю,

о Библия, едва ли

найдется даль иная,

чьи вечные просторы

настолько величавы!

 

Ты лучших в этом мире

своим вином вспоила.

Несокрушимый стержень

и твердая основа.

Когда я повторяю

твое святое слово

-- ко мне опять приходят

спокойствие и сила.

 

Бессмертный Флорентиец

был первым человеком, разбередившем сердце

своим протяжным стоном

-- во мне его дыханье,

как в тростнике зеленом,

и я плыву доныне

по алым адским рекам.

 

Идя сквозь дым и пламя,

томясь по розам сада,

с гортанью пересохшей,

безумная от жажды,

на цветники Ассизи

я набрела однажды,

и освежила губы

нездешняя прохлада.

 

К Франциску из Ассизи

меня вела дорога,

он вышел мне навстречу,

бесплотный, как туманы,

целуя чаши лилий,

гноящиеся раны,

в любом явленьи божьем

целуя имя Бога.

 

Мистраль, певец Прованса!

Я помню и поныне

земли разверстой комья,

пьянящий запах пашен.

Взгляд девочки влюбленной беспомощно-бесстрашен

и суждено ей сгинуть

в обугленной пустыне.

 

И ты, Амадо Нерво,

сладчайший голос горлиц,

из выжженного сердца

невынутое жало.

Цепочка гор далеких

ломалась и дрожала,

когда я вдаль глядела,

от строчек не опомнясь.

 

О доблесть книг старинных,

о ветхая бумага,

ты не сдаешься тленью,

чтоб утолять печали.

Иов, как прежде, страждет,

и безответны дали,

и жив Фома Кемпийский,

и горечь, и отвага!

 

Как Иисус, свершая

свой крестный путь с любовью,

вы раны отирали

стихом, и ваши лики

на книгах проступили,

и платом Вероники

глядит творенье -- роза,

запекшаяся кровью!

 

Целую ваши губы,

ушедшие поэты!

Вы стали горстью пыли,

но остаетесь рядом,

спеша меня ободрить

и голосом, и взглядом,

и вечным кругом лампы

мы в сумраке согреты.

 

О мертвые, вы с нами

во славе бестелесной!

Прильну во мраке ночи

к распахнутым страницам

-- к глазам неутоленным,

сожженным страстью лицам,

скипевшимся во прахе,

в земле глухой и тесной.

 

Перевод Н. Ванханен