一期一会 (В соавторстве с Твоя Гербера)
Аудиозапись
Ichigoichie
Любая встреча - лишь раз в жизни (принцип чайной церемонии, выражающий неповторимость каждого мгновения).
На пересечении сорок седьмого градуса северной широты
и тридцать восьмого восточной долготы
радовался каждому восходу солнца
один из легендарных
Сити-фуку-дзин – Хотэй.
Он откидывал ногой покрывало,
сладко потягивался,
улыбаясь ещё не исчезнувшему сну,
и задевал рукой колокольчик.
Раздавался нежный, мелодичный звон, обещающий хороший день.
Треньканье-благовест наполняло энергией Ци Хотэя,
и он снова воскресал.
А жизнерадостный четырёхлапый мешочек,
отражаясь в озёрах потолочных,
нежно покусывал румяные пятки.
И это означало только одно: пора!
Пора завтракать.
Мешочек спрыгивал с кровати и, оглядываясь на хозяина,
шествовал к горке мисок,
сияющих боками в ожидании трапезы,
пока Хотэй натягивал рейтузы меховые на зму,
ту, что хари,
и прокручивал в голове видеозаписи приятно будоражащего сна.
А на кухне
доставал бамбуковые резные неугомонный mustеla furo,
умело складывал из них иероглифы, сулящие счастье,
и кудахтал:
- Главное, чтобы настоящее и гитарообразное,
а лучше в квадрате,
без платьев.
И счастливый Хотэй взъерошивал мешочку загривок,
бережно наполняя миски
разноцветными ароматными горками.
Только негоже божеству быть одному,
а под рясой не спрятать жизнелюбие.
И в его обетовальне,
там, где диван семь на два,
внезапно стали появляться жëны-голограммы.
Особенность их была в том,
что они являлись совершенно обнажёнными.
Ничто не отвлекало Хотэя, ласкающего жадным взором
сочные прелести женских тел.
Ничто не мешало ему гладить тëплые, упругие выпуклости,
запускать руки в потаенные уголки,
прижимать к горячей груди мягкое, податливое, обещающее.
Он всегда волновался, как в первый раз.
И это ещё сильнее его будоражило.
Каждая из них с особым трепетом
заглядывала в глаза Хотэя,
угадывая самые сокровенные его хотения.
А хотений было немерено – на целый гарем.
Но они справлялись.
Одна, в повязке набедренной,
но чаще - без,
танцевала для него – распаляла, раззадоривала,
пряча улыбку вздорную за большим опахалом.
А когда мастера озаряло просветление,
прижималась к спине его,
запускала пальцы в волосы…
И появлялась вторая.
Смущённо прислонялась сбоку,
одной рукой обняв божество за талию,
другую робко протягивая к хотэевскому животику.
Слегка царапая ноготками, чертила на нём круги
по часовой стрелке и наоборот,
выводила чудные узоры,
выщекочивала шифровки и письмена.
Временами рука съезжала вниз,
и тогда нежный звон колокольчика снова радовал слух.
Внезапно вспомнив, кто он такой,
Хотэй отводил настойчивую руку от живота
и начинал собираться в дорогу.
Люди и дети уже заждались,
а с плотскими удовольствиями можно и повременить.
Мешочек шерстяной запрыгивал к нему на плечо,
и они спускались с девятиэтажной горы
в мир детворы и радости восторженной.
Ходили по базарам, провинциям, раздавали сладости.
И от каждого доброго дела
дар провидца просыпался и креп в Хотэе.
Благодаря ему, он явственно видел,
как после праведных дел из дальнего далека
возвращается домой.
На крыльце его встречают милые
и, как обычно, обнажённые.
Затаскивают в дом, стягивают пыльную рясу
и рейтузы меховые,
окунают в купель со взбитой пеной земляничного аромата,
забираются туда сами,
и начинается невообразимое.
Ну а пока,
целый мир вместив в четырёхлапый мешочек,
шагал в предзимье бог счастья,
одаривая радостью и беззаботностью
всех встречающихся на пути.
А снежное конфетти сулило зиму.
Тëплую, нежную, полную страсти и любви.
