Жизнь

Эх, братцы, нашего-то, кажись, одного задели,— сказал в это время старый фурштат, из-под руки смотревший на возвращавшуюся роту,— несут кого-то.

 

Мы решили подождать возвращения роты.

 

Ротный командир ехал впереди, за ним шли песенники и играли одну из самых веселых, разлихих кавказских песен. На лицах солдат и офицера я заметил особенное выражение сознания собственного достоинства и гордости.

 

— Нет ли папиросы, господа? — сказал N., подъезжая к нам,— страх курить хочется.

 

— Ну что? — спросили мы его.

 

— Да черт бы их побрал с их лошадьми ,— отвечал он, закуривая папиросу,— Бондарчука ранили.

 

— Какого Бондарчука?

 

— Шорника, знаете, которого я к вам присылал седло обделывать.

 

— А, знаю, белокурый.

 

— Какой славный солдат был. Вся рота им держалась.

 

— Разве тяжело ранен?

 

— Вот же, навылет,— сказал он, указывая на живот. В это время за ротой показалась группа солдат, которые на носилках несли раненого.

 

— Подержи-ка за конец, Филипыч,-сказал один из них,— пойду напьюсь.

 

Раненый тоже попросил воды. Носилки остановились. Из-за краев носилок виднелись только поднятые колена и бледный лоб из под старенькой шапки.

Какие-то две бабы, бог знает отчего, вдруг начали выть, и в толпе послышались неясные звуки сожаления, которые вместе со стопами раненого производили тяжелое, грустное впечатление.

 

— Вот она есть, жисть-то нашего брата,— сказал, пощелкивая языком, красноречивый солдат в синих штанах.

 

Мы подошли взглянуть на раненого. Это был тот самый беловолосый солдат с серьгой в ухе, который спотыкнулся, догоняя роту. Он, казалось, похудел и постарел несколькими годами, и в выражении его глаз и склада губ было что-то новое, особенное. Мысль о близости смерти уже успела проложить на этом простом лице свои прекрасные, спокойно-величественные черты.

 

— Как ты себя чувствуешь? — спросили его.

 

— Плохо, ваше благородие,— сказал он, с трудом поворачивая к нам отяжелевшие, но блестящие зрачки.

 

— Бог даст, поправишься.

 

— Все одно когда-нибудь умирать,— отвечал он, закрывая глаза.

 

Носилки тронулись; но умирающий хотел еще сказать что-то. Мы еще раз подошли к нему.

 

— Ваше благородие,— сказал он моему знакомому. — Я стремена купил, они у меня под наром лежат — ваших денег ничего не осталось.