Властитель слабый и лукавый
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
(Новая расшифровка
десятой главы
романа в стихах А.С. Пушкина
«Евгений Онегин»)
Властитель слабый и лукавый
Плешивый щёголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда...
А С. ПУШКИН.
«Десятая глава»
I.
О нём мы очень мало знали,
А если точно – ничего.
Спецслужбы бережно скрывали
От нас деяния его.
Сначала слабо просочилось,
Как чадо зрело и училось,
Беря Дзержинского в пример
(И всех, кто был из этих сфер).
Поздней в Германии Восточной
Он делу Феликса служил
И сил немало приложил
(По информации неточной).
И вдруг воспитанник ЧК
Стал первым другом Собчака.
II.
С чем рыцарь ленинский сражался,
Пока в жестокости не сник,
То возрождать упорно взялся
Его далекий ученик.
Но чем сильнее он старался,
Тем гуще грязью обливался
Санкт-петербургский демократ;
И вот уж жизни он не рад;
Уже грозят ему решеткой,
Подписан ордер на арест,
Вот-вот на нем поставят крест.
Но в силу чьей-то мысли чёткой
(Иль связей) бедный человек
В Европу совершил побег.
III.
Пока беглец живёт в Париже,
А вместе с ним и вся семья,
С его помощником поближе
Мы познакомимся, друзья.
Казалось бы, его дорога
К концу подходит, если строго;
А наш герой, как на метле,
Летит, – и вот уж он в Кремле.
Тогда усердно золотили
Узоры залов и палат.
Был этому всех больше рад
Пал Палыч. Золотистой пыли
Садилось более всего
На пальцы толстые его.
IV.
И пальцы эти так блестели,
Как блещет в молниях гроза!
Но видеть их не захотели
Чекиста острые глаза.
Увы, могли они ослепнуть,
А взгляду надо было крепнуть,
Чтоб в нем однажды заблистал
Почище золота металл.
И только этот факт случился,
Как наш удачливый герой,
Опять приласканный судьбой,
Вдруг на Лубянке очутился –
Главой того, что выше сил
Всю жизнь свою боготворил.
V.
И только службу он возглавил
И мир хозяйски оглядел,
Как тут же случай предоставил
Арену для великих дел.
Повсюду, как с цепи сорвались:
Мол, власти вдрызг заворовались,
А президентская семья,
Так та совсем через края...
К тому ж выплачивать зарплаты
В стране не стали; гнев вскипал;
Вздымались, как девятый вал,
Врачи, шахтёры, депутаты;
И Рохлин молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
VI.
Гроза означенного года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог? –
Нам вновь помог герой наш скромный.
С своею армией огромной
И сплошь невидимой к тому ж,
Наколотил он уйму груш.
Шахтёры на мосту Горбатом
Не стали касками стучать.
«Езжайте деньги получать», –
И те разъехались по хатам.
(А получили или нет,
Для всех для нас пока секрет).
VII.
Писаки, что взахлёб клеймили
Заворовавшихся тузов,
О многом как-то вдруг забыли
И рты закрыли на засов.
Да ведь и то — пример упрямый:
Один из них, настырный самый,
Лететь куда-то захотел,
Да больно плохо уж взлетел...
И депутаты, депутатши
(Одна из них в подъезд вошла
И до квартиры не дошла)
Притихли, приуныли так же.
И Рохлин будто и не жил —
На даче голову сложил.
VIII.
И лишь на Западе бузили:
Пал Палыч! Ельцин! Криминал!
Арестовать счета грозили;
Опять щелчок, опять скандал.
Во всё влезали, словно свёрла,
Еще чуть-чуть, и сдавят горло,
И словно встарь — давай спасай
Нас всех зима или Барклай.
Однако до того до Барклая
Нам далеко, как до Луны.
И сами мы уже должны
Себя спасать... Но шутка злая –
Наш кэгэбист и в этот раз
Россию от позора спас.
IX.
Премьер-министров как перчатки
Меняя, первый президент
На мастере железной хватки
Остановился в тот момент.
Закинув в угол пыльный веник,
Сказал: «Вот Путин, мой преемник.
Прошу, друзья, любить его
Как бы Барклая самого».
И только свежеиспечённый
Барклай принялся за дела,
Еще одна гроза пришла.
Мочёный, но недомочённый,
Чеченец, отойдя от ран,
Как тать, напал на Дагестан.
X.
И где-то, мол, на редкость прямо,
Он заявил, что всем на страх
Воздвигнет Цитадель Ислама
На русских издавна горах.
И это будет кровной местью
За годы рабства и бесчестья,
Что горестно несет Чечня
С того злопамятного дня,
С тех лет ермоловских, что были
Шагами первыми войны
И уж за далью не видны,
До дней Басаева Шамиля,
С которым экстремист Хаттаб
Возглавил исламистов штаб.
XI.
И мы преемника узнали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У дагестанского шатра.
Он боевые вертолёты
Всей тучей бросил на высоты;
Он на чеченских поваров
Наслал спецназовских орлов;
Он все стреляющие «грады»
Направил дружно на врага.
Всё в прах – и горы, и луга!
Но, жаль, захватчиков отряды
Сквозь смертоносное кольцо
Прошли... чуть опалив лицо.
XII.
Но что там? Месть за неудачу?
Взрывается ночная тьма,
И в стонах, ужасе и плаче
Жилые рушатся дома.
Власть в этом видит след чеченцев,
Сепаратистов, отщепенцев
И террористов наконец.
И мы как гнева образец
Приводим афоризм премьера:
“Мочить — в сортире!” (то есть тех,
Кому мочёным быть не грех).
Для назиданья и примера,
Чтоб зло прикончить на корню,
Войска вторично шлют в Чечню.
XIII.
Но нынче этот вход вторичный
Был далеко уже не тот;
Не сумасшедший, а отличный —
Таким признал его народ.
И чем сильней Чечню давили,
Тем все вокруг довольней были,
И аж до всхлипа, аж до слёз
Авторитет Барклая рос.
Но если всё же правды ради,
То ниже мы признать должны,
Что часть ликующей страны
Была тогда не в авангарде:
Она считала, что война
Нам вовсе даже не нужна.
XIV.
Она и нынче твёрдо верит,
Что тот налёт на Дагестан
Был не налёт, по крайней мере,
А хитрый ход, подвох, обман.
И Дагестан, и тут же взрывы
Рождали мощные порывы
Из гнева, страха и вражды,
Которые, как вал воды,
К войне препоны разрушали,
А уж военные дела,
Шамильский дух спалив дотла,
Власть вороватую спасали
И позволяли, так сказать,
Еще прилежней воровать.
XV.
В те дни в печати утверждалось
(Какой геройский взлёт в судьбе!),
Что это всё осуществлялось
Согласно планов ФСБ;
Мол, с Березовским сам Волошин
Был к исламистам в пекло брошен
За деньги их уговорить
Погуще кашу заварить;
И прогремевшие теракты,
Мол, дело тех же грязных рук;
Обычный кэгэбэшный трюк;
Не более; и есть, мол, факты;
И даже Лебедь, генерал,
Об этом где-то вслух сказал.
XVI.
Но в это не хотелось верить,
Как в жуть и кровь тех славных дней,
Когда полки дзержинских, берий
«Взрывали» мирный быт людей:
Расправами над кулаками,
Доносами и “воронками”,
Расстрелами во тьме ночей
И черным адом лагерей...
И тем тревожным сообщеньям
Значенье мало кто придал.
Шел на Чечню военный вал.
Копился счет людским мученьям.
И о походе новом том
Враньё тучнело с каждым днем.
XVII.
И чем жирнее, тем тяжеле.
О русский глупый наш народ,
Скажи, зачем ты в самом деле,
Как бы воды набравши в рот,
Властям кремлёвским веришь, веришь
И бездну лжи их не измеришь,
Хотя под ней почти уж век
Страдает русский человек...
Начало сей эпохи гнусной
Своим явленьем освятил
Ульянов (Ленин). Малый был
Авантюрист, драчун искусный,
Кто Русь в семнадцатом году
Обрек бесплатному труду.
XVIII.
Его сменил Иосиф Сталин.
Коварен, непреклонен, крут,
На новую ступень поставил
Сей новый вождь бесплатный труд.
Он этим мощь страны умножил,
Но пол-России уничтожил,
А остальную сжал в кулак
И превратил в сплошной ГУЛаг.
За Сталиным к штурвалу власти
Пришел Георгий Маленков.
Он славы не сыскал венков;
С Хрущевым по партийной части
Рассорился, и был таков,
Пополнив клан директоров.
XIX.
Но кто же он, Хрущев Никита,
Ниспровергатель, реформист?
Им рака Сталина разбита,
Но был он ярый коммунист:
Свободомыслящим разносы
Творил, и укрупнял совхозы,
И от бесплатного труда,
Как говорится, — никуда.
Потом возрос над Русью Брежнев,
Любимый Леонид Ильич.
Но снова продолжали стричь
Безмолвный люд в манере прежней,
За труд его лишь так платя,
Чтоб не расплакалось дитя.
XX.
Дитя не плачет. Горы злата
От недоплат больших растут.
А Русь, как прежде, небогата,
И через пень дела идут.
Блеск управлений, трестов, главков
И нищета пустых прилавков,
И как в Москве, к творцу идей,
Везде хвосты очередей.
Поднялся ропот как ни странно,
Но эта хилая волна
Угасла. Грянула война
В отрогах гор Афганистана,
И сотни цинковых гробов –
Как плётка по гребтам рабов.
XXI.
Позднее, волей Провиденья,
Пришел Черненко Константин;
Печальный срок его правленья
Промчался, словно день один —
Бессодержательный и скучный,
Тупой, унылый, однозвучный,
Уже готовый в мир иной, —
И марш Шопена над страной.
Как будто в этой скорби марша
Вся скорбь российская слилась.
Как будто жизни нашей грязь,
Безмолвие и рабство наше
Просили их избыть, изжить
И поскорей похоронить.
XXII.
Но тут чекист Андропов Юрий,
Дзержинец твёрдый, как скала,
В развальный хаос внёсся бурей,
Чтоб вновь России удила
Рукой бестрепетною вздёрнуть;
И только клич успел исторгнуть
Про дисциплину и про труд,
Как что-то с ним случилось тут.
И заструились ручеёчки
Опасных слухов, что враги
Посредством пули иль ноги
Андропову отбили почки.
И он не сделал ничего,
И марш Шопена взял его.
XXIII.
Взлёт Михаила Горбачева
Таким же неизбежным был,
Как неизбежно жизни слово
Среди безжизненных могил.
Но, начиная перестройку,
Он даже общую попойку
(Хоть дал приказ лозу рубить)
Не смог в стране остановить.
И, сняв запрет цепей цензурных,
Он оказался не готов
Корней коснуться и оков
Коммунистических, структурных.
Так, слово с делом не роднит
То, что в ушах оно звенит.
XXIV.
Бориса Ельцина деянья
Вошли в девятую главу
Эпохи гнусности сказанья.
Как Воланд, въехал он в Москву,
Чтоб ниспровергнуть ад советский.
Но то, что хваткой молодецкой
Враг коммунизма разрушал,
Коварный век воссоздавал
Подобием другого ада —
Коррупцию, за власть грызню,
Раздел богатства, и Чечню,
И всё такое – до упада.
Одна невыплата зарплат,
Скажите, чем не новый ад?
XXV.
Не отрицая роль героя,
Его энергию и труд,
Мы знаем, что основы строя
Века былые создают.
Иван Ильин, философ русский,
Наш кругозор подправил узкий,
Он доказал, что коммунизм
Не кто-то, а людская жизнь
В своем движеньи породила.
Цивилизации Земли
К гордыне гибельной пришли,
Познания изведав силы
И порешив, что Бог-то Бог,
Да только будь и сам не плох.
XXVI.
Но удаление от Бога
К болезням старым привело.
Добро с Любовью понемногу
Изгнали Ненависть и Зло.
Со временем людские души
Практичней сделались и суше,
Разгородившись меж собой
Непроходимою стеной.
И призрак наглый и безбожный
Меж нами по Земле бродил,
К сердцам дорожку находил
И звал, манил тоской острожной,
И наконец прорвался там,
Где в душах полный был бедлам.
XXVII.
И управленцы чёрта славить
С тех пор, наверное, должны:
Ведь там людьми удобней править,
Где люди менее дружны.
И вот в России неоглядной
И криминальной, и развратной
Власть стала, как писал Ильин
(Да разве только он один!).
Авантюристы-карьеристы
Так лихо правили страной,
Что ей хоть сразу в мир иной;
Но были вежливо-речисты
И утверждали, что народ
В раю лишь только не живет.
XXVIII.
И вот судьба! — народ им верил.
И до сих пор, убог, бескрыл,
Коммунистические двери
Он за собою не прикрыл.
Лишь Путин способом простецким
Вернулся к методам советским,
Как тут же (мал, зато удал)
Любимцем всенародным стал.
Махнув рукой на заверенья
И в мире зреющий скандал,
Он торопливо развивал
В Чечню коварное вторженье.
И никого число потерь
Не беспокоило теперь.
XXIX.
И президент, больной и старый,
(Пожалуй, много и не крал),
Уже во сне не видел нары
И духом заново воспрял.
И вот к двухтысячному году
Подарок сделал он народу.
У россиян, набравшись сил,
За всё прощенье попросил.
Но, хитровато сделав ставку
На избирательный закон,
Не просто власть оставил он,
Не просто так ушел в отставку,
А, крепко Путина любя,
Его оставил за себя.
XXX.
Преемник не повел и бровью.
Так будет, есть и было встарь —
Ответил на любовь любовью
Без трех минут российский царь.
Проблемы все единым разом
Решил он первым же указом,
Которым прежний царь Дадон
Был от нападок защищен.
А защищаться надо было,
И первым дело от писак;
Что ни писака жалкий, всяк
Хватает факты с жара, с пыла.
И всё — в народ. А вдруг народ
Не так как надо их поймет?!
XXXI.
Был в шайке той Андрей Бабицкий,
Злодей, законченный вполне;
Он с критикой иезуитской
Вел репортажи о Чечне.
И из рассказов выходило,
Что в той войне чеченской было
Сплошное нарушенье прав —
От артналётов до облав.
Вот если б этот бедолага
Сам к террористам в плен попал,
Своей бы шкурой испытал
Всю прелесть южного ГУЛага
(А что Чечня — большой ГУЛаг,
Вам подтвердит и друг, и враг)...
XXXII.
И точно, — журналист “Свободы”
Как в воду канул. Слух прошёл,
Что он посажен (и на годы):
С бандитами, мол, дело свёл.
Как? что? зачем? Но вот узнали:
Его на пленных обменяли.
Да что за черт?! — Весь мир кипел,
А журналист в плену сидел.
Позднее, выбравшись из плена,
Андрей Бабицкий заявил:
Своими он похищен был,
Дзержинцами, что нощно, денно
Надзор за обществом вершат,
Да так, что косточки трещат.
XXXIII.
Сбив журналистскую охотку,
Писать неправду о войне,
Барклай смирительную плётку
Пошел использовать вдвойне.
Сперва, понятно, не без шуму,
Он Государственную Думу
Верховной воле подчинил.
В частях армейских возродил
Отдел особый, фээсбэшный.
И хоть и гол был, как сокол,
Военную доктрину ввёл,
Как будто бы к войне поспешной
(Не к той, чеченской, а к другой)
Страну готовил наш герой.
XXXIV.
Ну, а пока войну с чеченцем
Вели жестоко. Так сказать,
Никак ему под зад коленцем
Не удавалось наподдать.
Мы сапогом ему с размаха,
А он нам в ухо, и без страха
Под взрывы бомб и посвист пуль
Уходит с легкостью косуль...
Да вот еще война с народом —
С далёких ленинских времён.
Зачистка наций и племён
Всё изощрённей с каждым годом.
Всех, кто правдивей и умней —
В изгнанье или в мир теней!
XXXV.
Да вот еще и за корону
Неугасимая война.
В одну единую колонну
Вдруг превратилась вся страна.
На лозунгах: «Наш выбор — чуден!»,
«Нам нужен Путин! Только Путин!»,
«Он нас спасёт!», «Он сердцем чист!»,
«Он каратист и кэгэбист!»
Но, как иные замечали,
Сквозь этот многошумный лес –
И ФБС, и МЧС
Крутые лица проступали.
И пробивался, сух, высок,
Всё той же плётки голосок.
XXXVI.
И, как уже не раз бывало,
Восстав от спячки, большинство
В порыве радостном избрало
Царём любимца своего.
Быть может, тонко раскусило
В нем то, что дорого и мило —
Жестокость, мстительность, обман
И целей морось и туман...
А может, благом показалось,
Что после рухляди хмельной
На трон воссядет молодой —
И светлый взгляд, и щёчек алость...
А может быть, как повелось,
Лишь понадеясь на авось...
XXXVII.
Авось, о Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплёт великородный
Меня уже предупредил... —
Так Пушкин написал. Мы тоже,
Пожалуй, мнения того же:
Что всякий русский и авось
Уже никак не могут врозь.
Когда сплошных несчастий груда
Расплющит бедный наш народ,
Он верит, что произойдет
Непредсказуемое чудо;
Авось опять произойдет,
Авось еще разок спасет.
XXXVIII.
Авось избранник будет новый
Умнее прежнего царя.
Возьмет издаст указ толковый,
И Русь, к успехам воспаря,
О нищете своей забудет.
Авось чеченец злой не будет,
Смирённый мощною рукой,
Тревожить мир наш и покой.
Авось полезет вверх зарплата,
А цены резко упадут,
И всенародный рабский труд
Потонет в Лете без возврата.
И всем воздастся по труду
(Не так, как в прожитом году).
XXXIX.
Авось, аренды забывая,
Ханжа запрётся в монастырь,
А олигарх, душа святая,
Раздаст богатства — и в Сибирь.
Авось, для полной уж услады,
Вернут сворованные вклады,
И управленческая рать
Вдруг перестанет взятки брать.
Авось дороги нам исправят,
Посадят парки и сады,
Угля нароют и руды,
И люди русские прославят
Наиумнейшего царя,
Поклоны мудрому творя.
XL.
Так думал русский избиратель,
Так наш народ предполагал,
Но Вседержитель наш, Создатель,
Спаситель наш — располагал.
Избранник новый первым делом
Ударом радостным и смелым
Бандитам дал понять в Чечне,
Что он — на троне, на коне.
А те понять владыке дали,
Что средь своих родных могил
Они ни мужества, ни сил,
Ни ловкости не потеряли.
И в результате — с двух сторон
Бессменный траур похорон.
XLI.
Когда предвыборная гонка
Кружила выхрем по стране,
Герой наш был скромней ягнёнка,
От острых споров в стороне.
С телеэкранов кандидаты
Вели кипучие дебаты —
Как застарелый кризис наш
Удачней брать на абордаж.
Лишь Путин о своей программе
Нигде ни слова не сказал.
«Скажи – вы тут же и в оскал,
Меня и разнесёте сами», –
Так лидер гонки пошутил,
И в том резон не малый был.
XLII.
А между тем земной спаситель
Без плана шагу не ступил.
Он нашу общую обитель
На семь уделов разделил,
А сверху каждого удела
Своих людей поставил смело,
Чтоб под надзор могли попасть
И губернаторская власть,
И полувластье местных мэров.
Чтоб если только чуть чего,
Под зад правителя того.
(Увы, не счесть таких примеров).
Так он построил вертикаль,
Несокрушимую, как сталь.
XLIII.
И вновь он проявил натуру.
Единство полное любя,
Безвольную прокуратуру
Легко подмял он под себя.
И вот под росчерк прокурора
Расплата настигала скоро
Того, кто неугоден был,
Кто послушание забыл.
С верхушкой вел себя по-свински —
Изволь, в Бутырках посиди
Да сквозь решетку погляди!..
Что Березовский, что Гусинский,
Что Киселёв и что Пасько
Мог оказаться там легко.
XLIV.
И всё бы строго шло по плану,
Когда б ни дьявольские СМИ,
Что снова стали неустанно
Взахлёб качать права свои.
Росла молва о прокуроре:
Мол, сам в тюрьму он сядет вскоре,
Поскольку исполняет он
Заказ властей, а не закон.
Да что! о Путине вещали,
Что он диктатор, кэгэбист,
И, видимо, душой не чист,
И ад России обещали.
И вновь шумели о Чечне
Как о бессмысленной войне.
XLV.
О, журналистская настырность
В неправдах истину искать!
Ну, не хотите тихо, мирно —
И не живите, так сказать.
Подискутируйте, помайтесь,
В Москве без дела пошатайтесь,
Да приглядитесь там и тут,
Как люди умные живут.
И вот команду Киселёва,
Совсем Бабицкому под стать,
И не слыхать, и не видать.
Россия присмирела снова,
Хоть и давно — инстинкт вола! —
Смирнее смирного была.
XLVI.
Она, по сути, присмирела
С той послеельцинской поры,
Когда душой любого дела
Санктпетербургские орлы
И кэгэбисты становились.
Когда вдруг случаи открылись
Всеобщей слежки за людьми,
Уже забытой, черт возьми.
Да, кстати, и не только слежки...
Звонили этому, тому,
Что лучше было бы ему
Обдумать всё без всякой спешки
И уж затем не делать дел,
Какие делать он хотел.
XLVII.
Я всех уйму с моим народом, —
Наш царь в конгрессе говорил...
Но наш Барклай подобным родом
Лишь только мыслил. Скромен, мил,
Он грубо так не выражался.
Быть может, раза три сорвался
Слог кэгэбэшный с языка,
Зато остался на века.
«Мочить в сортире (террористов)!»;
Сказал: «Кто против нас пойдёт,
Тот и трех дней не проживёт»;
И на подколку журналиста:
«Что с “Курском”?» — головой мотнул
И улыбнулся: «Потонул».
XLVIII.
А впрочем, это не мешало
Являть, как стало ясно нам,
Свое невидимое жало
И критиканам, и врагам.
Когда наглеющее НАТО
На Русь надвинулось космато,
Барклай армаду кораблей
По хлябям северных морей
Бесстрашно двинул на ученье.
Оглох весь север от пальбы,
Но вновь грозящий перст судьбы,
Наверное, не без значенья:
Торпедный склад внутри рванул –
И «Курск» в минуту затонул...
XLIX.
Как моряки и дни, и ночи
Стучали в гибельный металл!
Но в это время Путин в Сочи
На жарком пляже отдыхал.
Ему бы бросить светский отдых
Да ближе к аду мук подводных,
К гряде других, холодных скал,
А он позднее так сказал:
«Приезд мой был бы лишь помехой.
Да я и с юга в меру сил
Спасением руководил».
И все же он туда поехал,
Когда проклятье горьких вдов
Качнуло вдруг гранит основ.
L.
Да... С флотом северным не вышло.
Но лишь утихла боль-тоска,
Он повернул приказов дышло
На сухопутные войска.
От Украины до Востока
Победоносно и жестоко
Прошли учебные бои.
Но как опять все те же СМИ
Над нашей мощью издевались:
Снаряды в танковых стволах
Взрывались, сея смерть и прах
(Наверно, чтоб враги боялись).
Флот, армия, снарядов пруд.
(Пусть и своих, но крепко бьют!)
LI.
А Запад что-то не боялся
И даже более того —
Везде учить нас жить пытался,
А мы... мы слушались его.
Мы лишь бледнели, как холопы,
Когда лишал Совет Европы
Нас права голоса в ПАСЕ.
И как переживали все,
Когда по принципу морали
Международные дельцы
Грозили пальцем, как отцы,
И долго денег не давали:
Канчайте, мол, крошить Кавказ —
И будут денежки у вас.
LII.
А что, друзья, еще тошнее,
Всё не смолкал упреков гуд:
Чем помощь Запада мощнее –
Тем немощней дела идут;
Что, дескать, только для проформы
Пускались деньги на реформы,
Обогащая воротил,
Кто миллиардами крутил.
Звучали чуть не обвиненья,
Что “реформаторская” власть
Одно лишь может – красть да красть,
Причем, без всякого зазренья,
И для нее стена, броня –
Всеобщий кризис и Чечня.
LIII.
Ну, сколько можно! Надоело.
Вот если б террорист какой
Непредсказуемо и смело
Нарушил гордый их покой.
Допустим, что в далёких Штатах
Он пару “Боингов” крылатых
В один влепил бы небоскрёб, —
И дым, и плач, и крики чтоб...
Да после случая такого
Уж Запад думать бы забыл,
За что и как два века бил
Народ Руси чеченца злого.
Уж было бы не до того
Ему от горя своего.
LIV.
Вокруг бы Штатов он сплотился,
Готовил месть и день и ночь
И к нам бы, грешным, обратился —
Подсказкой умною помочь.
Понятно, мы бы подсказали,
Но, между прочим, заказали
Нас и лелеять, и любить,
И полюбезней с нами быть...
И вдруг как будто черт подслушал! —
Бен Ладен с шайкой молодцов
В Нью-Йорке “братьев-близнецов”
Посредством “Боингов” разрушил.
И ведь нашел же день и час —
Предельно важные для нас.
LV.
В то время США грозились
Порвать с Россией договор,
В котором в мире находились
Державы наши с неких пор.
В коварной нынешней метели
Американцы захотели
От мало ли каких обид
Космический воздвигнуть щит.
К тому же страшную подножку
Поставить нам своим щитом,
Ведь чтоб совсем не стать шутом,
Кремлю пришлось бы понемножку
Мудрить и о своем щите,
Что смерть при нашей нищете.
LVI.
И при таких безмерных тратах
На кризис, космос и Чечню
Нам вечно быть бы в виноватых
И слушать недругов ругню;
На всех конгрессах, ассамблеях
Сидели бы на наших шеях
Со всей Европы ездоки
(Есть и еще материки).
Но появляется бен Ладен
И в самый-самый гиблый час
Негаданно спасает нас,
Почти что дышащих на ладан.
И Путин, спутанный до пят,
Распутан и спасен опять!
LVII.
И что за невидаль такая!
И что за прихоть высших сил!
Кремлёвцев от тюрьмы спасая,
Он царский посох получил.
Чтоб вновь война заполыхала,
С испугу сбитая сначала,
Ему каким-то чудом дан
Шальной налёт на Дагестан.
И, вопреки всему, даётся
За разрушения и кровь
Почти всеобщая любовь —
Врача, банкира, полководца...
И вот двойной в Нью-Йорке взрыв,
Чтоб Путин сделал свой прорыв.
LVIII.
Да полно! — Вечное везенье
Лишь у Ивана-дурака.
Барклаевское восхожденье
Готовили исподтишка,
Сдается нам, такие силы,
Что и для матушки России
В ее безбрежьи вековом
Не посчитаешь пустяком.
И, кажется, удар нью-йоркский
Задуман и исполнен был
Не без влиянья этих сил,
Но так, что мудрый мир заморский
Удар измерил, просчитал
И террористу приписал.
LIX.
Еще никто не разобрался,
В чем дело, а Барклай звонит
Коллеге Бушу. Постарался
Заверить Буша, что скорбит;
Что, если надо, вместе с Бушем
Он с террористами по душам
Поговорит; и что пора
Их к ногтю всех – и уж вчера...
Благое дело первым в горе
Врага ли, друга ободрить;
Глядишь, тому и нечем крыть.
Да что — так и случилось вскоре,
И русский царь для Буша вдруг
Стал самый лучший в мире друг.
LX.
Он говорил: «Мы с русским другом
И с теми, кто поддержит нас,
С Востоком справимся и с Югом,
Где терроризм окреп сейчас.
Ну, а начнем с Афганистана...»
Еще такого урагана
Видавший виды мир не знал!
Недель за пять бен Ладан пал.
Освободители-солдаты
Вошли в покинутый Кабул.
А вместе с ними проскользнул
(Врачи, охрана, дипломаты)
И русский наш потешный полк.
Как говорится, Бог помог.
LXI.
Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.
В Париже, Лондоне, Берлине
Он восклицал: как мир доныне
Без нас, славян, существовал?! –
И шквал оваций там срывал. –
Как можно было без России,
С ее талантом и умом,
В Европе строить общий дом,
Решать проблемы вековые?
И как без опыта Чечни
Террор прикончить, черт возьми!
LXII.
И быть бы нашему герою
Отцом Державы Мировой,
Когда бы снова над страною
Не грянуд случай роковой.
В итоге плановой “зачистки”
(Вновь злобный выпад журналистский!)
Вдруг обнаружились тела,
Сгоревшие чуть не до тла.
Чеченцы с митингом протеста
На площадь хмурую пришли
И скорбный пепел принесли.
Сюжет с трагического места
Вокруг планеты облетел, —
И стушевался наш пострел.
LXIII.
Еще, возможно, стушевался
Он потому, что новый фильм
О том, как дом за домом рвался
В России путинской, – своим
Неустраняемым вопросом
Вновь ФСБ оставил с носом,
А с ФСБ и Самого
(Как с нею теста одного).
Изгнанник века Березовский
Доказывал, чей гексоген
И разносил крепленья стен,
И возносил престиж кремлёвский...
И снова в мире в унисон:
«Так кто же Путин? Кто же он?!»
LXIV.
Пожалуй, мы уж рассказали,
Кто он, откуда и зачем.
Но тот, кто хочет в идеале
Узнать российский наш гарем,
Узнать подробней о султане,
Пусть в поэтическом романе
Еще задержится чуть-чуть,
Уж небольшой остался путь.
Итак, вперед! Нам показалось,
Царь после всех своих побед
Даст экономике обет,
Что станет, ну, хотя бы малость,
Хотя бы в месяц пару дней,
Серьёзно заниматься ей.
LXV.
Теперь известно всем, что рынок
Не механизм, а организм;
Не терпит взмаха хворостинок,
А тут крутой социализм
Его то ломом, то кувалдой,
Вот и сведи тут “бульду” с “сальдой”.
В России рынок через год
Уж стал не рынок, а урод...
Представьте, милый мой читатель,
Что стало с рынком через век;
Уж он не зверь, не человек,
Уж сатана ему создатель, –
И надо эту волчью сыть
Нам снова в рынок превратить!
LXVI.
Недаром же грызнею зверской
У нас уже который год
С открытой алчностью имперской
Приватизация идет.
Сначала собственность нам дали,
Чтоб все хозяевами стали,
Чтоб создавался средний класс
Из всех безденежных из нас.
Но это были просто лясы,
В блужданьях сбились мы с тропы –
Кругом Чубайсы да рабы,
Рабы опять же да Чубайсы.
Одни – чтоб деньги взять и власть,
Другие – в ноги к ним упасть.
LXVII.
Была еще одна возможность
Создать в России средний класс.
Но сразу же возникла сложность:
Кто, скажем, начинал из нас
Предпринимательское дело
И погружался в бизнес смело,
Того за горло брал налог,
Да так, что тот вздохнуть не мог.
Одни, что круче (чубайсята),
Ныряли в рынок теневой,
Крутили бритой головой,
Жирели, словно поросята,
Ну, а другие, разорясь,
Шли поросятам тем на грязь.
LXVIII.
Но даже те, что выходили
Из грязи в князи, даже те,
Что миллионами крутили
На недоступной высоте,
В минуты злые ощущали,
Что сами в сети к тем попали,
Кто чуть пониже был, чем Бог,
И кто всеобщий брал налог.
И получалось, наше царство
Лишь хитрый сделало кульбит
И снова на ногах стоит:
Главнее Бога государство,
Ну, а народ... А что народ?
Народ опять и раб и скот.
LXIX.
И вот нам, грешным, показалось,
Что наш спаситель с неких пор,
Стряхнув двухлетнюю усталость,
За перестроечный затор
С тройной энергией возьмётся,
И жизнь в России встрепенётся,
И рынка мощная волна
Пойдет гулять вольным-вольна!
Но наш Барклай головоломкой
Отягощать себя не стал,
На горной трассе побывал;
За этой акцией негромкой
Прошел поток шпионских дел;
И всё. Таков Руси удел.
LXX.
А, впрочем, кто же мы такие,
Чтоб президент, российский царь,
Служил нам в годы роковые
(Да и не так, как пономарь)?
То есть когда бы средним классом,
В особняках, с икрой и мясом,
Зажил российский наш народ?
Когда бы шел ему доход
И с дела главного, и с акций,
И из источников иных,
А на чиновников самих
Смотрел он как на членов фракций,
Бессмысленно коптящих свет –
Что есть они и что их нет?
LXXII.
Кто мы такие, чтоб система,
К которой мир веками шел
И в виде нашего гарема
Ее на свет воспроизвел;
Чтоб этот чертов строй безбожный,
В своей основе злой и ложный,
Гордыню сея и разврат
И растлевая всех подряд;
Чтобы диктатор этот черный,
Насильник, самодур, палач,
Кому услада стон и плач, —
Покинули наш дом огромный,
Ушли, рассеявшись вконец,
Из наших мыслей и сердец?
LXXIII.
И кто мы, чтобы Вседержитель
Простил нам тяжкие грехи,
Когда людской души обитель
Полна и гнили, и трухи?
Когда, смирясь, живем в обмане,
На дьявольской, последней грани —
Без веры, милости, любви,
В дерьме по горло и в крови...
Вот почему в главе десятой
Мы не смогли вам показать
Тех дел, что были бы под стать
Петровым... Хоть напрасной тратой
Всё это тоже не назвать:
Непросто горе изживать...
LXXIV.
Но искры пламени иного
Все эти годы, может быть,
В глубинах общества больного
Копились, чтобы осветить
По бездорожию бредущим
Путь избавления в грядущем.
И кто-нибудь уже страдал
За нас за всех, и идеал
Святого, чистого служенья
Народу (вновь сошлёмся на
Известный вывод Ильина),
Уж впитывал как обновленье.
Но, в этом деле глуп и мал,
Наш царь дремал...
29 марта 2002 года –
22 сентября 2006 года.
ПЕРВОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
К “ДЕСЯТОЙ ГЛАВЕ”
I.
В порыве журналистской жажды
Понять всё сразу – и сейчас,
Я написал статью однажды
О государстве и о нас.
Как было, так и ныне стало.
Нас государство презирало
Всегда, и тем же по всему
И мы должны платить ему.
Но что ему моё презренье?
Величье гордое храня,
Оно плевало на меня.
И принял я тогда решенье,
Так как оно не друг, а враг,
С ним не сотрудничать никак.
II.
Как от чумы или проказы
Бежать от всех его структур.
Не выполнять его указы
(Их государство Чевенгур
В таком обилье выпускает,
Что тут же все и забывает).
Налогов горы не платить,
Чтоб упавленцев не плодить.
Ни в губернаторы, ни в думы
Его служак не выбирать.
Плотнее уши затыкать
От вала обещаний шумных.
Над делом собственным корпеть,
И гимна пошлого не петь.
III.
Когда в своих бореньях скрытых
Статью приветила печать,
Вдруг от читателей сердитых
Я начал письма получать.
Одни за то меня бранили,
Что я шпион заморский или
Пусть свой, но очень злостный враг.
Что я из злобных тех писак,
Всю жизнь которые чернили
Страну Советов день и ночь.
И нам уж вряд ли чем помочь,
Ведь мы бессовестно забыли,
Что всё бесплатно нам страна
Дала... Какого же рожна?
IV.
Вот странно! именно про это
Я и писал в своей статье,
Что нам Империя Советов
Бесплатные подарки те
По той причине лишь давала,
Что за труды нам назначала
Неимоверные шиши –
Себе тыщонки, нам гроши.
А что бесплатно нам давалось –
Больницы, вузы и жильё,
То на поверку это всё
Бесплатным с виду оставалось:
За все бесплатные дела
Неволя платою была.
V.
Да, может, то еще презренье,
С которым относилась к нам
Страна Советов без зазренья,
Бесправней, чем к своим врагам.
Но этой гильдии читатель,
Советской жизни обожатель,
И знать про это не хотел;
Он мне писал, от злости бел,
Что я без совести и чести,
Что мать свою я рад продать
И мне давно пора воздать
По всем заслугам с теми вместе,
Кто обозвал страной химер
И развалил эСэСэСэР.
VI.
Зато в другом потоке писем
За то мне делали разнос,
Что я от прошлого зависим
И до сегодня не дорос.
Один читатель, самый ярый,
Писал мне: “Вы настолько старый,
Трухлявый телом и душой,
Что Новой Жизни враг большой!
Ее и смысла и значенья
Вам, коммунисту, не понять;
Что Путин – наш отец и мать,
И гордость наше, и спасенье;
Что всей душой он за народ,
А вы его... – дерьмо вам в рот!”
VII.
Пропустим... Вот он с новой силой
Меня пустился убеждать:
Он так пытается Россию
Из грязи ельцинской поднять!
Он буржуям-американцам
(Не кулаком, а только пальцем)
Так ловко по носу даёт!
Он и Европу в оборот,
С ее зазнайством и деньгами,
Вот-вот возьмет. И вот тогда
Мы вам покажем, господа,
Как обращаться надо с нами.
И заживем в России так,
Что ты помрешь от злости, враг!»
VIII.
Вот так и попадаешь в сети,
Ни в жизнь не мысля о таком:
И те читатели, и эти
Вдруг признают своим врагом.
Одни – за то, что ты новатор,
Другие же – что консерватор;
И все – прибьют, того гляди,
Лишь им под руку попади.
Ну, что ж! Видать, судьба поэта –
Всегда быть между двух огней,
Быть где опасней и трудней,
За то быть битым и за это,
И жизнью ввек платить своей
За разногласия людей.
VIII.
Но хватит лирики; оставим
Ее до будущих времен;
И перейти себя заставим
На прежний ироничный тон.
В письме цитату помудрее
Найдем, рассмотрим поскорее.
Какую бы? Ну, скажем, вот,
Что «всей душой он за народ».
Он – за народ. И мы не спорим.
Когда чеченская война,
Ее начальная волна,
Вдруг улеглась, – каким же горем
Стал мир (прочь Библию, Коран!)
Для очень многих россиян.
X.
Каким же стало униженьем,
Что, как когда-то, в старину,
Всёсокрушающим сраженьем
Мы не закончили войну.
Душа просила крови, мести!
А то, что перестал «Груз-200»
В Россию-матушку идти,
Что толку... Господи, прости...
И вот теперь уж с Дагестана
(А почему – не нам судить)
Чеченца стали мы теснить,
И «мочим», «мочим» неустанно.
А что опять пошли гробы,
Куда же деться от судьбы...
XI.
К финалу ельцинской эпохи
(У нас и это может быть!)
Зарплаты нищей даже крохи
Не стали гражданам платить.
Чуть не протягивая ноги,
Они все главные дороги
Перекрывали дня на три
(Газеты этих лет смотри).
Сей беспредел Барклай наш кончил,
Зарплаты, пенсии поднял.
Но все, как прежде, стар и мал,
Страдали аппетитом волчьим.
К получкам добавляли медь,
А цены прыгали на треть.
XII.
Пошла волна на государство:
Мол, дозволяет через край
Вздувать расценки на лекарство –
Теперь ложись и помирай.
Барклай и тут помог народу,
Он журналистскую свободу
Писать всё сразу обо всём
Имперским придавил ногтём.
Зачем? – Читатель прочитает
Статью о чем-то не о том
И заболеет животом.
С расстройства – думать начинает.
Уж лучше так – водички в рот,
Чтоб не расстраивать народ.
XIII.
А вот еще одна забота.
Когда “семейства” едоки
Россию, вроде антрекота,
Распотрошили на куски,
Их олигархами назвали,
Чтоб всё, что нехристи сожрали,
Осталось в их кишках слепых.
Но люд стал дюже зол на них.
И, свято чтя народа волю,
Барклай – как Божья месть сама –
Из них повыдавил дерьма
И усложнил изгнаньем долю
(Но тех, кто в вихре грязных дел
С Кремлём делиться не хотел).
XIV.
Известно, очень много матов
Народ российский посвятил
Густому рою бюрократов,
Что жизнь в мученье превратил.
Госдумцам, думцам, прокурорам,
Кто – занимается надзором,
Берет налог, сидит в судах,
Браздами правит на местах...
Всю эту жалящую братью,
Заполнившую ширь и даль,
Наш царь построил в вертикаль,
Чтоб жизнь народа благодатью
Согреть хотя бы в части той,
Где был чиновничий разбой.
XV.
Он в коммунальной гиблой сфере,
Где за последних двадцать лет
Всё сгнило иль по крайней мере
Заглохло и сошло на нет, –
Создал такое оживленье,
Поднял такое вдохновенье,
Что жэкэховцы отошли
И, кажется, с ума сошли.
Они такие за квартиры
С людишек стали деньги драть,
Что в пору снова помирать.
(О чем, понятно, командиры
И царь не знали ничего.
Им тяжело и без того).
XVI.
Но и военную реформу
Барклай поднял на высоту.
Заменят в армии и форму,
И эту технику, и ту.
Введут контрактную систему,
И, развивая дальше тему,
Распределят (задумка есть)
Всю службу месяцев на шесть.
Ну что? Ну как? Не скажешь: слабо.
Так честь России сохраним.
А чудо это совершим,
По строгим выкладкам Генштаба,
Пусть не за сто – за двести лет,
И никаких сомнений нет.
XVII.
А там... А там, глядишь, делишки
До экономики дойдут.
Ну да, помрут, помрут людишки,
Но с ними – и цари помрут.
Зато какой разнообразный,
Не олигарховый, не грязный,
С годами возрастет у нас
Исконно русский средний класс!
– А как же Путин? – Путин? – Путин, –
Мой критик голос свой подаст. –
Как Пушкин станет всем для нас?..
– Ах, нет!.. Ужасно путь был труден.
Душою был он за народ,
А вышло всё наоборот...
7 апреля 2002 года –
26 сентября 2006 года –
9 февраля 2007 года.
ВТОРОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
К “ДЕСЯТОЙ ГЛАВЕ”
I.
Так что же всё-таки такое
Могло с Барклаем нашим быть?
Душа – она не для покоя,
Но чтобы мучиться, любить.
И если мир земной ты любишь,
Так уж никак и не погубишь,
И даше больше – жизнь отдашь,
Чтоб мир мужал, любимец наш...
Когда в эпоху межвременья
Сползала наша Русь в провал,
Великий Петр у края встал
И страшной силой напряженья
Державу спас от злой судьбы
И дерзко “поднял на дыбы”.
II.
В те времена Петру грозили
Измены, бунты, пули, яд,
Непонимание в России,
Карманный вор и казнокрад,
Лесть бодрых донесений лживых,
Ложь тонких восхвалений льстивых,
Народной жизни нищета,
Церковных звонниц немота,
Нехватка пушек, немощь флота,
Заводов робкие шаги,
Победоносные враги,
К морям закрытые ворота;
Короче, был тот вал невзгод
Похлеще нынешних забот.
III.
Но ход реформ Петра Титана
Для нас стал сказкою почти –
Как широко и неустанно,
И глубоко дела вести;
Как не словами, не указом –
Весь груз проблем единым разом
Из грязи кризиса тащить
И недругов уму учить;
Как у Демидовых проворных
Разжечь к заводам интерес;
Как продавать за морем лес;
Бояр приструнить непокорных;
Собрать налог, – но чтоб налог
Стране и людям был бы впрок.
IV.
Так вот, и части ноши этой
На плечи не взвалить свои
Без проклятой и вновь воспетой
Христом завещанной любви.
И если по указам царским
Ленивым отпрыскам боярским
В Голландии случалось жить
И над компасом слёзы лить;
И если из доходов жалких
С царем делился мещанин,
И брал Орешек властелин, –
То и учёба из-под палки,
И сбор налогов вновь и вновь
Не зло являло, а любовь.
V.
В Петровых муках и бореньях,
В народных муках и трудах
Рождалось новое творенье;
Что было тлен, что было прах –
В железо, в бронзу превратилось;
Садами, мрамором покрылась
Трясина северных болот;
В сраженьях возмужавший флот
Громил голландцев, шведов, турок;
И мужики на полосе
Выкладывали силы все
Похлеще вечных сивок-бурок.
Видать, за эти с них труды
И штраф не брали с бороды.
VI.
Сначала царские заботы
Лишь только злобили народ:
Камзолы, парики, бофорты,
Пальба и ёлки в новый год;
Но эти мелкие потехи
Перековались вдруг в успехи –
Кроншлот, и Нарва, и Азов;
И русских сёл и городов
Невиданное возрожденье;
Звон молотов, мечей и чаш...
“Пожалуй, этот будет наш, –
В народе складывалось мненье. –
И Богом, кажется, любим.
В огонь и в воду можно с ним”.
VII.
И вот сермяжная Россия
Паденья в бездну избежав,
Преодолев пути крутые
Среди враждебных ей держав,
Возглавила их список длинный,
Как славный богатырь былинный
Или невиданный фрегат,
Открывший боевой парад.
Так в любящей семье ребёнок
В кругу родительских забот
Болеет, учится, растет,
Впитав в себя любовь с пелёнок.
И вырастает человек,
А вместе с ним мужает век.
VIII.
Но горе бедному ребёнку,
Когда родители его
За глупой перебранкой звонкой
Уже не видят ничего.
Они друг друга унижают,
Они друг друга презирают,
И чадо в этой из борьбе
Само взрослеет по себе.
Любовь оно и в грош не ценит,
Открыто всем грехам иным,
И пагубным страстям своим
Оно едва ли уж изменит;
И вот вам новый индивид,
Душой и телом инвалид.
IX.
Таким ребенком несчастливым
Мне прежний видится Союз.
Зачатый браком похотливым,
Без искренних, любовных уз,
Он становился с каждым годом
Всё больше нравственным уродом,
Пока, теряя стыд и честь
Не стал таким, каков он есть.
Власть превратилась в проститутку,
Народ без веры сник и скис,
И не поймешь, где верх, где низ,
И кто под чью танцует дудку.
Вот почему, бескрыл и мал,
Барклая наш народ избрал.
X.
По-рабски избранный народом,
Не станет душу он лущить
И час за часом, год за годом
К Христу забытому тащить.
Не станет из столетней лужи,
С которой люд слюбился дюже,
За шкирку брать и поднимать,
А то нарвешься и на “мать”...
Не станет с силою Петровской
Жизнь начинать на новый лад
(Поддержат в этом бюрократ,
И люд, и аппарат кремлёвский).
Всё будет ровно, в самый раз,
Ну, словом, как теперь у нас.
XI.
Но только, не без сожаленья,
Отметить нынче мы должны,
Что дни и годы промедленья –
Мученье для больной страны;
Что низким прихотям потворство –
Не что иное как притворство,
Обман и пошлость вновь и вновь,
А вовсе даже не любовь;
Что затенённые свершенья
Кургузых полицейских дел –
Лишь только власти передел,
А не высокое служенье
Народу, Родине, Творцу
(А только это и к лицу)...
XII.
Друзья мои! Какая жалость,
Что, откровенно говоря,
Души-то и не оказалось
У кэгэбэшного царя.
А нет души, так нет и Бога,
И потому крива дорога,
И в том, что движется страна –
Галлюцинация одна.
Что нам сказать в конце романа?
Дурман народа, ложь властей –
Вот избежать бы нам скорей
Двойного этого обмана!
Страна не двинется вперёд,
Покуда это не поймеёт.
14 апреля 2002 года,
полдень. –
26 сентября 2006 года. –
9 февраля 2007 года. –
(Новая расшифровка
десятой главы
романа в стихах А.С. Пушкина
«Евгений Онегин»)
Властитель слабый и лукавый
Плешивый щёголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда...
А С. ПУШКИН.
«Десятая глава»
I.
О нём мы очень мало знали,
А если точно – ничего.
Спецслужбы бережно скрывали
От нас деяния его.
Сначала слабо просочилось,
Как чадо зрело и училось,
Беря Дзержинского в пример
(И всех, кто был из этих сфер).
Поздней в Германии Восточной
Он делу Феликса служил
И сил немало приложил
(По информации неточной).
И вдруг воспитанник ЧК
Стал первым другом Собчака.
II.
С чем рыцарь ленинский сражался,
Пока в жестокости не сник,
То возрождать упорно взялся
Его далекий ученик.
Но чем сильнее он старался,
Тем гуще грязью обливался
Санкт-петербургский демократ;
И вот уж жизни он не рад;
Уже грозят ему решеткой,
Подписан ордер на арест,
Вот-вот на нем поставят крест.
Но в силу чьей-то мысли чёткой
(Иль связей) бедный человек
В Европу совершил побег.
III.
Пока беглец живёт в Париже,
А вместе с ним и вся семья,
С его помощником поближе
Мы познакомимся, друзья.
Казалось бы, его дорога
К концу подходит, если строго;
А наш герой, как на метле,
Летит, – и вот уж он в Кремле.
Тогда усердно золотили
Узоры залов и палат.
Был этому всех больше рад
Пал Палыч. Золотистой пыли
Садилось более всего
На пальцы толстые его.
IV.
И пальцы эти так блестели,
Как блещет в молниях гроза!
Но видеть их не захотели
Чекиста острые глаза.
Увы, могли они ослепнуть,
А взгляду надо было крепнуть,
Чтоб в нем однажды заблистал
Почище золота металл.
И только этот факт случился,
Как наш удачливый герой,
Опять приласканный судьбой,
Вдруг на Лубянке очутился –
Главой того, что выше сил
Всю жизнь свою боготворил.
V.
И только службу он возглавил
И мир хозяйски оглядел,
Как тут же случай предоставил
Арену для великих дел.
Повсюду, как с цепи сорвались:
Мол, власти вдрызг заворовались,
А президентская семья,
Так та совсем через края...
К тому ж выплачивать зарплаты
В стране не стали; гнев вскипал;
Вздымались, как девятый вал,
Врачи, шахтёры, депутаты;
И Рохлин молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
VI.
Гроза означенного года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог? –
Нам вновь помог герой наш скромный.
С своею армией огромной
И сплошь невидимой к тому ж,
Наколотил он уйму груш.
Шахтёры на мосту Горбатом
Не стали касками стучать.
«Езжайте деньги получать», –
И те разъехались по хатам.
(А получили или нет,
Для всех для нас пока секрет).
VII.
Писаки, что взахлёб клеймили
Заворовавшихся тузов,
О многом как-то вдруг забыли
И рты закрыли на засов.
Да ведь и то — пример упрямый:
Один из них, настырный самый,
Лететь куда-то захотел,
Да больно плохо уж взлетел...
И депутаты, депутатши
(Одна из них в подъезд вошла
И до квартиры не дошла)
Притихли, приуныли так же.
И Рохлин будто и не жил —
На даче голову сложил.
VIII.
И лишь на Западе бузили:
Пал Палыч! Ельцин! Криминал!
Арестовать счета грозили;
Опять щелчок, опять скандал.
Во всё влезали, словно свёрла,
Еще чуть-чуть, и сдавят горло,
И словно встарь — давай спасай
Нас всех зима или Барклай.
Однако до того до Барклая
Нам далеко, как до Луны.
И сами мы уже должны
Себя спасать... Но шутка злая –
Наш кэгэбист и в этот раз
Россию от позора спас.
IX.
Премьер-министров как перчатки
Меняя, первый президент
На мастере железной хватки
Остановился в тот момент.
Закинув в угол пыльный веник,
Сказал: «Вот Путин, мой преемник.
Прошу, друзья, любить его
Как бы Барклая самого».
И только свежеиспечённый
Барклай принялся за дела,
Еще одна гроза пришла.
Мочёный, но недомочённый,
Чеченец, отойдя от ран,
Как тать, напал на Дагестан.
X.
И где-то, мол, на редкость прямо,
Он заявил, что всем на страх
Воздвигнет Цитадель Ислама
На русских издавна горах.
И это будет кровной местью
За годы рабства и бесчестья,
Что горестно несет Чечня
С того злопамятного дня,
С тех лет ермоловских, что были
Шагами первыми войны
И уж за далью не видны,
До дней Басаева Шамиля,
С которым экстремист Хаттаб
Возглавил исламистов штаб.
XI.
И мы преемника узнали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У дагестанского шатра.
Он боевые вертолёты
Всей тучей бросил на высоты;
Он на чеченских поваров
Наслал спецназовских орлов;
Он все стреляющие «грады»
Направил дружно на врага.
Всё в прах – и горы, и луга!
Но, жаль, захватчиков отряды
Сквозь смертоносное кольцо
Прошли... чуть опалив лицо.
XII.
Но что там? Месть за неудачу?
Взрывается ночная тьма,
И в стонах, ужасе и плаче
Жилые рушатся дома.
Власть в этом видит след чеченцев,
Сепаратистов, отщепенцев
И террористов наконец.
И мы как гнева образец
Приводим афоризм премьера:
“Мочить — в сортире!” (то есть тех,
Кому мочёным быть не грех).
Для назиданья и примера,
Чтоб зло прикончить на корню,
Войска вторично шлют в Чечню.
XIII.
Но нынче этот вход вторичный
Был далеко уже не тот;
Не сумасшедший, а отличный —
Таким признал его народ.
И чем сильней Чечню давили,
Тем все вокруг довольней были,
И аж до всхлипа, аж до слёз
Авторитет Барклая рос.
Но если всё же правды ради,
То ниже мы признать должны,
Что часть ликующей страны
Была тогда не в авангарде:
Она считала, что война
Нам вовсе даже не нужна.
XIV.
Она и нынче твёрдо верит,
Что тот налёт на Дагестан
Был не налёт, по крайней мере,
А хитрый ход, подвох, обман.
И Дагестан, и тут же взрывы
Рождали мощные порывы
Из гнева, страха и вражды,
Которые, как вал воды,
К войне препоны разрушали,
А уж военные дела,
Шамильский дух спалив дотла,
Власть вороватую спасали
И позволяли, так сказать,
Еще прилежней воровать.
XV.
В те дни в печати утверждалось
(Какой геройский взлёт в судьбе!),
Что это всё осуществлялось
Согласно планов ФСБ;
Мол, с Березовским сам Волошин
Был к исламистам в пекло брошен
За деньги их уговорить
Погуще кашу заварить;
И прогремевшие теракты,
Мол, дело тех же грязных рук;
Обычный кэгэбэшный трюк;
Не более; и есть, мол, факты;
И даже Лебедь, генерал,
Об этом где-то вслух сказал.
XVI.
Но в это не хотелось верить,
Как в жуть и кровь тех славных дней,
Когда полки дзержинских, берий
«Взрывали» мирный быт людей:
Расправами над кулаками,
Доносами и “воронками”,
Расстрелами во тьме ночей
И черным адом лагерей...
И тем тревожным сообщеньям
Значенье мало кто придал.
Шел на Чечню военный вал.
Копился счет людским мученьям.
И о походе новом том
Враньё тучнело с каждым днем.
XVII.
И чем жирнее, тем тяжеле.
О русский глупый наш народ,
Скажи, зачем ты в самом деле,
Как бы воды набравши в рот,
Властям кремлёвским веришь, веришь
И бездну лжи их не измеришь,
Хотя под ней почти уж век
Страдает русский человек...
Начало сей эпохи гнусной
Своим явленьем освятил
Ульянов (Ленин). Малый был
Авантюрист, драчун искусный,
Кто Русь в семнадцатом году
Обрек бесплатному труду.
XVIII.
Его сменил Иосиф Сталин.
Коварен, непреклонен, крут,
На новую ступень поставил
Сей новый вождь бесплатный труд.
Он этим мощь страны умножил,
Но пол-России уничтожил,
А остальную сжал в кулак
И превратил в сплошной ГУЛаг.
За Сталиным к штурвалу власти
Пришел Георгий Маленков.
Он славы не сыскал венков;
С Хрущевым по партийной части
Рассорился, и был таков,
Пополнив клан директоров.
XIX.
Но кто же он, Хрущев Никита,
Ниспровергатель, реформист?
Им рака Сталина разбита,
Но был он ярый коммунист:
Свободомыслящим разносы
Творил, и укрупнял совхозы,
И от бесплатного труда,
Как говорится, — никуда.
Потом возрос над Русью Брежнев,
Любимый Леонид Ильич.
Но снова продолжали стричь
Безмолвный люд в манере прежней,
За труд его лишь так платя,
Чтоб не расплакалось дитя.
XX.
Дитя не плачет. Горы злата
От недоплат больших растут.
А Русь, как прежде, небогата,
И через пень дела идут.
Блеск управлений, трестов, главков
И нищета пустых прилавков,
И как в Москве, к творцу идей,
Везде хвосты очередей.
Поднялся ропот как ни странно,
Но эта хилая волна
Угасла. Грянула война
В отрогах гор Афганистана,
И сотни цинковых гробов –
Как плётка по гребтам рабов.
XXI.
Позднее, волей Провиденья,
Пришел Черненко Константин;
Печальный срок его правленья
Промчался, словно день один —
Бессодержательный и скучный,
Тупой, унылый, однозвучный,
Уже готовый в мир иной, —
И марш Шопена над страной.
Как будто в этой скорби марша
Вся скорбь российская слилась.
Как будто жизни нашей грязь,
Безмолвие и рабство наше
Просили их избыть, изжить
И поскорей похоронить.
XXII.
Но тут чекист Андропов Юрий,
Дзержинец твёрдый, как скала,
В развальный хаос внёсся бурей,
Чтоб вновь России удила
Рукой бестрепетною вздёрнуть;
И только клич успел исторгнуть
Про дисциплину и про труд,
Как что-то с ним случилось тут.
И заструились ручеёчки
Опасных слухов, что враги
Посредством пули иль ноги
Андропову отбили почки.
И он не сделал ничего,
И марш Шопена взял его.
XXIII.
Взлёт Михаила Горбачева
Таким же неизбежным был,
Как неизбежно жизни слово
Среди безжизненных могил.
Но, начиная перестройку,
Он даже общую попойку
(Хоть дал приказ лозу рубить)
Не смог в стране остановить.
И, сняв запрет цепей цензурных,
Он оказался не готов
Корней коснуться и оков
Коммунистических, структурных.
Так, слово с делом не роднит
То, что в ушах оно звенит.
XXIV.
Бориса Ельцина деянья
Вошли в девятую главу
Эпохи гнусности сказанья.
Как Воланд, въехал он в Москву,
Чтоб ниспровергнуть ад советский.
Но то, что хваткой молодецкой
Враг коммунизма разрушал,
Коварный век воссоздавал
Подобием другого ада —
Коррупцию, за власть грызню,
Раздел богатства, и Чечню,
И всё такое – до упада.
Одна невыплата зарплат,
Скажите, чем не новый ад?
XXV.
Не отрицая роль героя,
Его энергию и труд,
Мы знаем, что основы строя
Века былые создают.
Иван Ильин, философ русский,
Наш кругозор подправил узкий,
Он доказал, что коммунизм
Не кто-то, а людская жизнь
В своем движеньи породила.
Цивилизации Земли
К гордыне гибельной пришли,
Познания изведав силы
И порешив, что Бог-то Бог,
Да только будь и сам не плох.
XXVI.
Но удаление от Бога
К болезням старым привело.
Добро с Любовью понемногу
Изгнали Ненависть и Зло.
Со временем людские души
Практичней сделались и суше,
Разгородившись меж собой
Непроходимою стеной.
И призрак наглый и безбожный
Меж нами по Земле бродил,
К сердцам дорожку находил
И звал, манил тоской острожной,
И наконец прорвался там,
Где в душах полный был бедлам.
XXVII.
И управленцы чёрта славить
С тех пор, наверное, должны:
Ведь там людьми удобней править,
Где люди менее дружны.
И вот в России неоглядной
И криминальной, и развратной
Власть стала, как писал Ильин
(Да разве только он один!).
Авантюристы-карьеристы
Так лихо правили страной,
Что ей хоть сразу в мир иной;
Но были вежливо-речисты
И утверждали, что народ
В раю лишь только не живет.
XXVIII.
И вот судьба! — народ им верил.
И до сих пор, убог, бескрыл,
Коммунистические двери
Он за собою не прикрыл.
Лишь Путин способом простецким
Вернулся к методам советским,
Как тут же (мал, зато удал)
Любимцем всенародным стал.
Махнув рукой на заверенья
И в мире зреющий скандал,
Он торопливо развивал
В Чечню коварное вторженье.
И никого число потерь
Не беспокоило теперь.
XXIX.
И президент, больной и старый,
(Пожалуй, много и не крал),
Уже во сне не видел нары
И духом заново воспрял.
И вот к двухтысячному году
Подарок сделал он народу.
У россиян, набравшись сил,
За всё прощенье попросил.
Но, хитровато сделав ставку
На избирательный закон,
Не просто власть оставил он,
Не просто так ушел в отставку,
А, крепко Путина любя,
Его оставил за себя.
XXX.
Преемник не повел и бровью.
Так будет, есть и было встарь —
Ответил на любовь любовью
Без трех минут российский царь.
Проблемы все единым разом
Решил он первым же указом,
Которым прежний царь Дадон
Был от нападок защищен.
А защищаться надо было,
И первым дело от писак;
Что ни писака жалкий, всяк
Хватает факты с жара, с пыла.
И всё — в народ. А вдруг народ
Не так как надо их поймет?!
XXXI.
Был в шайке той Андрей Бабицкий,
Злодей, законченный вполне;
Он с критикой иезуитской
Вел репортажи о Чечне.
И из рассказов выходило,
Что в той войне чеченской было
Сплошное нарушенье прав —
От артналётов до облав.
Вот если б этот бедолага
Сам к террористам в плен попал,
Своей бы шкурой испытал
Всю прелесть южного ГУЛага
(А что Чечня — большой ГУЛаг,
Вам подтвердит и друг, и враг)...
XXXII.
И точно, — журналист “Свободы”
Как в воду канул. Слух прошёл,
Что он посажен (и на годы):
С бандитами, мол, дело свёл.
Как? что? зачем? Но вот узнали:
Его на пленных обменяли.
Да что за черт?! — Весь мир кипел,
А журналист в плену сидел.
Позднее, выбравшись из плена,
Андрей Бабицкий заявил:
Своими он похищен был,
Дзержинцами, что нощно, денно
Надзор за обществом вершат,
Да так, что косточки трещат.
XXXIII.
Сбив журналистскую охотку,
Писать неправду о войне,
Барклай смирительную плётку
Пошел использовать вдвойне.
Сперва, понятно, не без шуму,
Он Государственную Думу
Верховной воле подчинил.
В частях армейских возродил
Отдел особый, фээсбэшный.
И хоть и гол был, как сокол,
Военную доктрину ввёл,
Как будто бы к войне поспешной
(Не к той, чеченской, а к другой)
Страну готовил наш герой.
XXXIV.
Ну, а пока войну с чеченцем
Вели жестоко. Так сказать,
Никак ему под зад коленцем
Не удавалось наподдать.
Мы сапогом ему с размаха,
А он нам в ухо, и без страха
Под взрывы бомб и посвист пуль
Уходит с легкостью косуль...
Да вот еще война с народом —
С далёких ленинских времён.
Зачистка наций и племён
Всё изощрённей с каждым годом.
Всех, кто правдивей и умней —
В изгнанье или в мир теней!
XXXV.
Да вот еще и за корону
Неугасимая война.
В одну единую колонну
Вдруг превратилась вся страна.
На лозунгах: «Наш выбор — чуден!»,
«Нам нужен Путин! Только Путин!»,
«Он нас спасёт!», «Он сердцем чист!»,
«Он каратист и кэгэбист!»
Но, как иные замечали,
Сквозь этот многошумный лес –
И ФБС, и МЧС
Крутые лица проступали.
И пробивался, сух, высок,
Всё той же плётки голосок.
XXXVI.
И, как уже не раз бывало,
Восстав от спячки, большинство
В порыве радостном избрало
Царём любимца своего.
Быть может, тонко раскусило
В нем то, что дорого и мило —
Жестокость, мстительность, обман
И целей морось и туман...
А может, благом показалось,
Что после рухляди хмельной
На трон воссядет молодой —
И светлый взгляд, и щёчек алость...
А может быть, как повелось,
Лишь понадеясь на авось...
XXXVII.
Авось, о Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплёт великородный
Меня уже предупредил... —
Так Пушкин написал. Мы тоже,
Пожалуй, мнения того же:
Что всякий русский и авось
Уже никак не могут врозь.
Когда сплошных несчастий груда
Расплющит бедный наш народ,
Он верит, что произойдет
Непредсказуемое чудо;
Авось опять произойдет,
Авось еще разок спасет.
XXXVIII.
Авось избранник будет новый
Умнее прежнего царя.
Возьмет издаст указ толковый,
И Русь, к успехам воспаря,
О нищете своей забудет.
Авось чеченец злой не будет,
Смирённый мощною рукой,
Тревожить мир наш и покой.
Авось полезет вверх зарплата,
А цены резко упадут,
И всенародный рабский труд
Потонет в Лете без возврата.
И всем воздастся по труду
(Не так, как в прожитом году).
XXXIX.
Авось, аренды забывая,
Ханжа запрётся в монастырь,
А олигарх, душа святая,
Раздаст богатства — и в Сибирь.
Авось, для полной уж услады,
Вернут сворованные вклады,
И управленческая рать
Вдруг перестанет взятки брать.
Авось дороги нам исправят,
Посадят парки и сады,
Угля нароют и руды,
И люди русские прославят
Наиумнейшего царя,
Поклоны мудрому творя.
XL.
Так думал русский избиратель,
Так наш народ предполагал,
Но Вседержитель наш, Создатель,
Спаситель наш — располагал.
Избранник новый первым делом
Ударом радостным и смелым
Бандитам дал понять в Чечне,
Что он — на троне, на коне.
А те понять владыке дали,
Что средь своих родных могил
Они ни мужества, ни сил,
Ни ловкости не потеряли.
И в результате — с двух сторон
Бессменный траур похорон.
XLI.
Когда предвыборная гонка
Кружила выхрем по стране,
Герой наш был скромней ягнёнка,
От острых споров в стороне.
С телеэкранов кандидаты
Вели кипучие дебаты —
Как застарелый кризис наш
Удачней брать на абордаж.
Лишь Путин о своей программе
Нигде ни слова не сказал.
«Скажи – вы тут же и в оскал,
Меня и разнесёте сами», –
Так лидер гонки пошутил,
И в том резон не малый был.
XLII.
А между тем земной спаситель
Без плана шагу не ступил.
Он нашу общую обитель
На семь уделов разделил,
А сверху каждого удела
Своих людей поставил смело,
Чтоб под надзор могли попасть
И губернаторская власть,
И полувластье местных мэров.
Чтоб если только чуть чего,
Под зад правителя того.
(Увы, не счесть таких примеров).
Так он построил вертикаль,
Несокрушимую, как сталь.
XLIII.
И вновь он проявил натуру.
Единство полное любя,
Безвольную прокуратуру
Легко подмял он под себя.
И вот под росчерк прокурора
Расплата настигала скоро
Того, кто неугоден был,
Кто послушание забыл.
С верхушкой вел себя по-свински —
Изволь, в Бутырках посиди
Да сквозь решетку погляди!..
Что Березовский, что Гусинский,
Что Киселёв и что Пасько
Мог оказаться там легко.
XLIV.
И всё бы строго шло по плану,
Когда б ни дьявольские СМИ,
Что снова стали неустанно
Взахлёб качать права свои.
Росла молва о прокуроре:
Мол, сам в тюрьму он сядет вскоре,
Поскольку исполняет он
Заказ властей, а не закон.
Да что! о Путине вещали,
Что он диктатор, кэгэбист,
И, видимо, душой не чист,
И ад России обещали.
И вновь шумели о Чечне
Как о бессмысленной войне.
XLV.
О, журналистская настырность
В неправдах истину искать!
Ну, не хотите тихо, мирно —
И не живите, так сказать.
Подискутируйте, помайтесь,
В Москве без дела пошатайтесь,
Да приглядитесь там и тут,
Как люди умные живут.
И вот команду Киселёва,
Совсем Бабицкому под стать,
И не слыхать, и не видать.
Россия присмирела снова,
Хоть и давно — инстинкт вола! —
Смирнее смирного была.
XLVI.
Она, по сути, присмирела
С той послеельцинской поры,
Когда душой любого дела
Санктпетербургские орлы
И кэгэбисты становились.
Когда вдруг случаи открылись
Всеобщей слежки за людьми,
Уже забытой, черт возьми.
Да, кстати, и не только слежки...
Звонили этому, тому,
Что лучше было бы ему
Обдумать всё без всякой спешки
И уж затем не делать дел,
Какие делать он хотел.
XLVII.
Я всех уйму с моим народом, —
Наш царь в конгрессе говорил...
Но наш Барклай подобным родом
Лишь только мыслил. Скромен, мил,
Он грубо так не выражался.
Быть может, раза три сорвался
Слог кэгэбэшный с языка,
Зато остался на века.
«Мочить в сортире (террористов)!»;
Сказал: «Кто против нас пойдёт,
Тот и трех дней не проживёт»;
И на подколку журналиста:
«Что с “Курском”?» — головой мотнул
И улыбнулся: «Потонул».
XLVIII.
А впрочем, это не мешало
Являть, как стало ясно нам,
Свое невидимое жало
И критиканам, и врагам.
Когда наглеющее НАТО
На Русь надвинулось космато,
Барклай армаду кораблей
По хлябям северных морей
Бесстрашно двинул на ученье.
Оглох весь север от пальбы,
Но вновь грозящий перст судьбы,
Наверное, не без значенья:
Торпедный склад внутри рванул –
И «Курск» в минуту затонул...
XLIX.
Как моряки и дни, и ночи
Стучали в гибельный металл!
Но в это время Путин в Сочи
На жарком пляже отдыхал.
Ему бы бросить светский отдых
Да ближе к аду мук подводных,
К гряде других, холодных скал,
А он позднее так сказал:
«Приезд мой был бы лишь помехой.
Да я и с юга в меру сил
Спасением руководил».
И все же он туда поехал,
Когда проклятье горьких вдов
Качнуло вдруг гранит основ.
L.
Да... С флотом северным не вышло.
Но лишь утихла боль-тоска,
Он повернул приказов дышло
На сухопутные войска.
От Украины до Востока
Победоносно и жестоко
Прошли учебные бои.
Но как опять все те же СМИ
Над нашей мощью издевались:
Снаряды в танковых стволах
Взрывались, сея смерть и прах
(Наверно, чтоб враги боялись).
Флот, армия, снарядов пруд.
(Пусть и своих, но крепко бьют!)
LI.
А Запад что-то не боялся
И даже более того —
Везде учить нас жить пытался,
А мы... мы слушались его.
Мы лишь бледнели, как холопы,
Когда лишал Совет Европы
Нас права голоса в ПАСЕ.
И как переживали все,
Когда по принципу морали
Международные дельцы
Грозили пальцем, как отцы,
И долго денег не давали:
Канчайте, мол, крошить Кавказ —
И будут денежки у вас.
LII.
А что, друзья, еще тошнее,
Всё не смолкал упреков гуд:
Чем помощь Запада мощнее –
Тем немощней дела идут;
Что, дескать, только для проформы
Пускались деньги на реформы,
Обогащая воротил,
Кто миллиардами крутил.
Звучали чуть не обвиненья,
Что “реформаторская” власть
Одно лишь может – красть да красть,
Причем, без всякого зазренья,
И для нее стена, броня –
Всеобщий кризис и Чечня.
LIII.
Ну, сколько можно! Надоело.
Вот если б террорист какой
Непредсказуемо и смело
Нарушил гордый их покой.
Допустим, что в далёких Штатах
Он пару “Боингов” крылатых
В один влепил бы небоскрёб, —
И дым, и плач, и крики чтоб...
Да после случая такого
Уж Запад думать бы забыл,
За что и как два века бил
Народ Руси чеченца злого.
Уж было бы не до того
Ему от горя своего.
LIV.
Вокруг бы Штатов он сплотился,
Готовил месть и день и ночь
И к нам бы, грешным, обратился —
Подсказкой умною помочь.
Понятно, мы бы подсказали,
Но, между прочим, заказали
Нас и лелеять, и любить,
И полюбезней с нами быть...
И вдруг как будто черт подслушал! —
Бен Ладен с шайкой молодцов
В Нью-Йорке “братьев-близнецов”
Посредством “Боингов” разрушил.
И ведь нашел же день и час —
Предельно важные для нас.
LV.
В то время США грозились
Порвать с Россией договор,
В котором в мире находились
Державы наши с неких пор.
В коварной нынешней метели
Американцы захотели
От мало ли каких обид
Космический воздвигнуть щит.
К тому же страшную подножку
Поставить нам своим щитом,
Ведь чтоб совсем не стать шутом,
Кремлю пришлось бы понемножку
Мудрить и о своем щите,
Что смерть при нашей нищете.
LVI.
И при таких безмерных тратах
На кризис, космос и Чечню
Нам вечно быть бы в виноватых
И слушать недругов ругню;
На всех конгрессах, ассамблеях
Сидели бы на наших шеях
Со всей Европы ездоки
(Есть и еще материки).
Но появляется бен Ладен
И в самый-самый гиблый час
Негаданно спасает нас,
Почти что дышащих на ладан.
И Путин, спутанный до пят,
Распутан и спасен опять!
LVII.
И что за невидаль такая!
И что за прихоть высших сил!
Кремлёвцев от тюрьмы спасая,
Он царский посох получил.
Чтоб вновь война заполыхала,
С испугу сбитая сначала,
Ему каким-то чудом дан
Шальной налёт на Дагестан.
И, вопреки всему, даётся
За разрушения и кровь
Почти всеобщая любовь —
Врача, банкира, полководца...
И вот двойной в Нью-Йорке взрыв,
Чтоб Путин сделал свой прорыв.
LVIII.
Да полно! — Вечное везенье
Лишь у Ивана-дурака.
Барклаевское восхожденье
Готовили исподтишка,
Сдается нам, такие силы,
Что и для матушки России
В ее безбрежьи вековом
Не посчитаешь пустяком.
И, кажется, удар нью-йоркский
Задуман и исполнен был
Не без влиянья этих сил,
Но так, что мудрый мир заморский
Удар измерил, просчитал
И террористу приписал.
LIX.
Еще никто не разобрался,
В чем дело, а Барклай звонит
Коллеге Бушу. Постарался
Заверить Буша, что скорбит;
Что, если надо, вместе с Бушем
Он с террористами по душам
Поговорит; и что пора
Их к ногтю всех – и уж вчера...
Благое дело первым в горе
Врага ли, друга ободрить;
Глядишь, тому и нечем крыть.
Да что — так и случилось вскоре,
И русский царь для Буша вдруг
Стал самый лучший в мире друг.
LX.
Он говорил: «Мы с русским другом
И с теми, кто поддержит нас,
С Востоком справимся и с Югом,
Где терроризм окреп сейчас.
Ну, а начнем с Афганистана...»
Еще такого урагана
Видавший виды мир не знал!
Недель за пять бен Ладан пал.
Освободители-солдаты
Вошли в покинутый Кабул.
А вместе с ними проскользнул
(Врачи, охрана, дипломаты)
И русский наш потешный полк.
Как говорится, Бог помог.
LXI.
Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.
В Париже, Лондоне, Берлине
Он восклицал: как мир доныне
Без нас, славян, существовал?! –
И шквал оваций там срывал. –
Как можно было без России,
С ее талантом и умом,
В Европе строить общий дом,
Решать проблемы вековые?
И как без опыта Чечни
Террор прикончить, черт возьми!
LXII.
И быть бы нашему герою
Отцом Державы Мировой,
Когда бы снова над страною
Не грянуд случай роковой.
В итоге плановой “зачистки”
(Вновь злобный выпад журналистский!)
Вдруг обнаружились тела,
Сгоревшие чуть не до тла.
Чеченцы с митингом протеста
На площадь хмурую пришли
И скорбный пепел принесли.
Сюжет с трагического места
Вокруг планеты облетел, —
И стушевался наш пострел.
LXIII.
Еще, возможно, стушевался
Он потому, что новый фильм
О том, как дом за домом рвался
В России путинской, – своим
Неустраняемым вопросом
Вновь ФСБ оставил с носом,
А с ФСБ и Самого
(Как с нею теста одного).
Изгнанник века Березовский
Доказывал, чей гексоген
И разносил крепленья стен,
И возносил престиж кремлёвский...
И снова в мире в унисон:
«Так кто же Путин? Кто же он?!»
LXIV.
Пожалуй, мы уж рассказали,
Кто он, откуда и зачем.
Но тот, кто хочет в идеале
Узнать российский наш гарем,
Узнать подробней о султане,
Пусть в поэтическом романе
Еще задержится чуть-чуть,
Уж небольшой остался путь.
Итак, вперед! Нам показалось,
Царь после всех своих побед
Даст экономике обет,
Что станет, ну, хотя бы малость,
Хотя бы в месяц пару дней,
Серьёзно заниматься ей.
LXV.
Теперь известно всем, что рынок
Не механизм, а организм;
Не терпит взмаха хворостинок,
А тут крутой социализм
Его то ломом, то кувалдой,
Вот и сведи тут “бульду” с “сальдой”.
В России рынок через год
Уж стал не рынок, а урод...
Представьте, милый мой читатель,
Что стало с рынком через век;
Уж он не зверь, не человек,
Уж сатана ему создатель, –
И надо эту волчью сыть
Нам снова в рынок превратить!
LXVI.
Недаром же грызнею зверской
У нас уже который год
С открытой алчностью имперской
Приватизация идет.
Сначала собственность нам дали,
Чтоб все хозяевами стали,
Чтоб создавался средний класс
Из всех безденежных из нас.
Но это были просто лясы,
В блужданьях сбились мы с тропы –
Кругом Чубайсы да рабы,
Рабы опять же да Чубайсы.
Одни – чтоб деньги взять и власть,
Другие – в ноги к ним упасть.
LXVII.
Была еще одна возможность
Создать в России средний класс.
Но сразу же возникла сложность:
Кто, скажем, начинал из нас
Предпринимательское дело
И погружался в бизнес смело,
Того за горло брал налог,
Да так, что тот вздохнуть не мог.
Одни, что круче (чубайсята),
Ныряли в рынок теневой,
Крутили бритой головой,
Жирели, словно поросята,
Ну, а другие, разорясь,
Шли поросятам тем на грязь.
LXVIII.
Но даже те, что выходили
Из грязи в князи, даже те,
Что миллионами крутили
На недоступной высоте,
В минуты злые ощущали,
Что сами в сети к тем попали,
Кто чуть пониже был, чем Бог,
И кто всеобщий брал налог.
И получалось, наше царство
Лишь хитрый сделало кульбит
И снова на ногах стоит:
Главнее Бога государство,
Ну, а народ... А что народ?
Народ опять и раб и скот.
LXIX.
И вот нам, грешным, показалось,
Что наш спаситель с неких пор,
Стряхнув двухлетнюю усталость,
За перестроечный затор
С тройной энергией возьмётся,
И жизнь в России встрепенётся,
И рынка мощная волна
Пойдет гулять вольным-вольна!
Но наш Барклай головоломкой
Отягощать себя не стал,
На горной трассе побывал;
За этой акцией негромкой
Прошел поток шпионских дел;
И всё. Таков Руси удел.
LXX.
А, впрочем, кто же мы такие,
Чтоб президент, российский царь,
Служил нам в годы роковые
(Да и не так, как пономарь)?
То есть когда бы средним классом,
В особняках, с икрой и мясом,
Зажил российский наш народ?
Когда бы шел ему доход
И с дела главного, и с акций,
И из источников иных,
А на чиновников самих
Смотрел он как на членов фракций,
Бессмысленно коптящих свет –
Что есть они и что их нет?
LXXII.
Кто мы такие, чтоб система,
К которой мир веками шел
И в виде нашего гарема
Ее на свет воспроизвел;
Чтоб этот чертов строй безбожный,
В своей основе злой и ложный,
Гордыню сея и разврат
И растлевая всех подряд;
Чтобы диктатор этот черный,
Насильник, самодур, палач,
Кому услада стон и плач, —
Покинули наш дом огромный,
Ушли, рассеявшись вконец,
Из наших мыслей и сердец?
LXXIII.
И кто мы, чтобы Вседержитель
Простил нам тяжкие грехи,
Когда людской души обитель
Полна и гнили, и трухи?
Когда, смирясь, живем в обмане,
На дьявольской, последней грани —
Без веры, милости, любви,
В дерьме по горло и в крови...
Вот почему в главе десятой
Мы не смогли вам показать
Тех дел, что были бы под стать
Петровым... Хоть напрасной тратой
Всё это тоже не назвать:
Непросто горе изживать...
LXXIV.
Но искры пламени иного
Все эти годы, может быть,
В глубинах общества больного
Копились, чтобы осветить
По бездорожию бредущим
Путь избавления в грядущем.
И кто-нибудь уже страдал
За нас за всех, и идеал
Святого, чистого служенья
Народу (вновь сошлёмся на
Известный вывод Ильина),
Уж впитывал как обновленье.
Но, в этом деле глуп и мал,
Наш царь дремал...
29 марта 2002 года –
22 сентября 2006 года.
ПЕРВОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
К “ДЕСЯТОЙ ГЛАВЕ”
I.
В порыве журналистской жажды
Понять всё сразу – и сейчас,
Я написал статью однажды
О государстве и о нас.
Как было, так и ныне стало.
Нас государство презирало
Всегда, и тем же по всему
И мы должны платить ему.
Но что ему моё презренье?
Величье гордое храня,
Оно плевало на меня.
И принял я тогда решенье,
Так как оно не друг, а враг,
С ним не сотрудничать никак.
II.
Как от чумы или проказы
Бежать от всех его структур.
Не выполнять его указы
(Их государство Чевенгур
В таком обилье выпускает,
Что тут же все и забывает).
Налогов горы не платить,
Чтоб упавленцев не плодить.
Ни в губернаторы, ни в думы
Его служак не выбирать.
Плотнее уши затыкать
От вала обещаний шумных.
Над делом собственным корпеть,
И гимна пошлого не петь.
III.
Когда в своих бореньях скрытых
Статью приветила печать,
Вдруг от читателей сердитых
Я начал письма получать.
Одни за то меня бранили,
Что я шпион заморский или
Пусть свой, но очень злостный враг.
Что я из злобных тех писак,
Всю жизнь которые чернили
Страну Советов день и ночь.
И нам уж вряд ли чем помочь,
Ведь мы бессовестно забыли,
Что всё бесплатно нам страна
Дала... Какого же рожна?
IV.
Вот странно! именно про это
Я и писал в своей статье,
Что нам Империя Советов
Бесплатные подарки те
По той причине лишь давала,
Что за труды нам назначала
Неимоверные шиши –
Себе тыщонки, нам гроши.
А что бесплатно нам давалось –
Больницы, вузы и жильё,
То на поверку это всё
Бесплатным с виду оставалось:
За все бесплатные дела
Неволя платою была.
V.
Да, может, то еще презренье,
С которым относилась к нам
Страна Советов без зазренья,
Бесправней, чем к своим врагам.
Но этой гильдии читатель,
Советской жизни обожатель,
И знать про это не хотел;
Он мне писал, от злости бел,
Что я без совести и чести,
Что мать свою я рад продать
И мне давно пора воздать
По всем заслугам с теми вместе,
Кто обозвал страной химер
И развалил эСэСэСэР.
VI.
Зато в другом потоке писем
За то мне делали разнос,
Что я от прошлого зависим
И до сегодня не дорос.
Один читатель, самый ярый,
Писал мне: “Вы настолько старый,
Трухлявый телом и душой,
Что Новой Жизни враг большой!
Ее и смысла и значенья
Вам, коммунисту, не понять;
Что Путин – наш отец и мать,
И гордость наше, и спасенье;
Что всей душой он за народ,
А вы его... – дерьмо вам в рот!”
VII.
Пропустим... Вот он с новой силой
Меня пустился убеждать:
Он так пытается Россию
Из грязи ельцинской поднять!
Он буржуям-американцам
(Не кулаком, а только пальцем)
Так ловко по носу даёт!
Он и Европу в оборот,
С ее зазнайством и деньгами,
Вот-вот возьмет. И вот тогда
Мы вам покажем, господа,
Как обращаться надо с нами.
И заживем в России так,
Что ты помрешь от злости, враг!»
VIII.
Вот так и попадаешь в сети,
Ни в жизнь не мысля о таком:
И те читатели, и эти
Вдруг признают своим врагом.
Одни – за то, что ты новатор,
Другие же – что консерватор;
И все – прибьют, того гляди,
Лишь им под руку попади.
Ну, что ж! Видать, судьба поэта –
Всегда быть между двух огней,
Быть где опасней и трудней,
За то быть битым и за это,
И жизнью ввек платить своей
За разногласия людей.
VIII.
Но хватит лирики; оставим
Ее до будущих времен;
И перейти себя заставим
На прежний ироничный тон.
В письме цитату помудрее
Найдем, рассмотрим поскорее.
Какую бы? Ну, скажем, вот,
Что «всей душой он за народ».
Он – за народ. И мы не спорим.
Когда чеченская война,
Ее начальная волна,
Вдруг улеглась, – каким же горем
Стал мир (прочь Библию, Коран!)
Для очень многих россиян.
X.
Каким же стало униженьем,
Что, как когда-то, в старину,
Всёсокрушающим сраженьем
Мы не закончили войну.
Душа просила крови, мести!
А то, что перестал «Груз-200»
В Россию-матушку идти,
Что толку... Господи, прости...
И вот теперь уж с Дагестана
(А почему – не нам судить)
Чеченца стали мы теснить,
И «мочим», «мочим» неустанно.
А что опять пошли гробы,
Куда же деться от судьбы...
XI.
К финалу ельцинской эпохи
(У нас и это может быть!)
Зарплаты нищей даже крохи
Не стали гражданам платить.
Чуть не протягивая ноги,
Они все главные дороги
Перекрывали дня на три
(Газеты этих лет смотри).
Сей беспредел Барклай наш кончил,
Зарплаты, пенсии поднял.
Но все, как прежде, стар и мал,
Страдали аппетитом волчьим.
К получкам добавляли медь,
А цены прыгали на треть.
XII.
Пошла волна на государство:
Мол, дозволяет через край
Вздувать расценки на лекарство –
Теперь ложись и помирай.
Барклай и тут помог народу,
Он журналистскую свободу
Писать всё сразу обо всём
Имперским придавил ногтём.
Зачем? – Читатель прочитает
Статью о чем-то не о том
И заболеет животом.
С расстройства – думать начинает.
Уж лучше так – водички в рот,
Чтоб не расстраивать народ.
XIII.
А вот еще одна забота.
Когда “семейства” едоки
Россию, вроде антрекота,
Распотрошили на куски,
Их олигархами назвали,
Чтоб всё, что нехристи сожрали,
Осталось в их кишках слепых.
Но люд стал дюже зол на них.
И, свято чтя народа волю,
Барклай – как Божья месть сама –
Из них повыдавил дерьма
И усложнил изгнаньем долю
(Но тех, кто в вихре грязных дел
С Кремлём делиться не хотел).
XIV.
Известно, очень много матов
Народ российский посвятил
Густому рою бюрократов,
Что жизнь в мученье превратил.
Госдумцам, думцам, прокурорам,
Кто – занимается надзором,
Берет налог, сидит в судах,
Браздами правит на местах...
Всю эту жалящую братью,
Заполнившую ширь и даль,
Наш царь построил в вертикаль,
Чтоб жизнь народа благодатью
Согреть хотя бы в части той,
Где был чиновничий разбой.
XV.
Он в коммунальной гиблой сфере,
Где за последних двадцать лет
Всё сгнило иль по крайней мере
Заглохло и сошло на нет, –
Создал такое оживленье,
Поднял такое вдохновенье,
Что жэкэховцы отошли
И, кажется, с ума сошли.
Они такие за квартиры
С людишек стали деньги драть,
Что в пору снова помирать.
(О чем, понятно, командиры
И царь не знали ничего.
Им тяжело и без того).
XVI.
Но и военную реформу
Барклай поднял на высоту.
Заменят в армии и форму,
И эту технику, и ту.
Введут контрактную систему,
И, развивая дальше тему,
Распределят (задумка есть)
Всю службу месяцев на шесть.
Ну что? Ну как? Не скажешь: слабо.
Так честь России сохраним.
А чудо это совершим,
По строгим выкладкам Генштаба,
Пусть не за сто – за двести лет,
И никаких сомнений нет.
XVII.
А там... А там, глядишь, делишки
До экономики дойдут.
Ну да, помрут, помрут людишки,
Но с ними – и цари помрут.
Зато какой разнообразный,
Не олигарховый, не грязный,
С годами возрастет у нас
Исконно русский средний класс!
– А как же Путин? – Путин? – Путин, –
Мой критик голос свой подаст. –
Как Пушкин станет всем для нас?..
– Ах, нет!.. Ужасно путь был труден.
Душою был он за народ,
А вышло всё наоборот...
7 апреля 2002 года –
26 сентября 2006 года –
9 февраля 2007 года.
ВТОРОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
К “ДЕСЯТОЙ ГЛАВЕ”
I.
Так что же всё-таки такое
Могло с Барклаем нашим быть?
Душа – она не для покоя,
Но чтобы мучиться, любить.
И если мир земной ты любишь,
Так уж никак и не погубишь,
И даше больше – жизнь отдашь,
Чтоб мир мужал, любимец наш...
Когда в эпоху межвременья
Сползала наша Русь в провал,
Великий Петр у края встал
И страшной силой напряженья
Державу спас от злой судьбы
И дерзко “поднял на дыбы”.
II.
В те времена Петру грозили
Измены, бунты, пули, яд,
Непонимание в России,
Карманный вор и казнокрад,
Лесть бодрых донесений лживых,
Ложь тонких восхвалений льстивых,
Народной жизни нищета,
Церковных звонниц немота,
Нехватка пушек, немощь флота,
Заводов робкие шаги,
Победоносные враги,
К морям закрытые ворота;
Короче, был тот вал невзгод
Похлеще нынешних забот.
III.
Но ход реформ Петра Титана
Для нас стал сказкою почти –
Как широко и неустанно,
И глубоко дела вести;
Как не словами, не указом –
Весь груз проблем единым разом
Из грязи кризиса тащить
И недругов уму учить;
Как у Демидовых проворных
Разжечь к заводам интерес;
Как продавать за морем лес;
Бояр приструнить непокорных;
Собрать налог, – но чтоб налог
Стране и людям был бы впрок.
IV.
Так вот, и части ноши этой
На плечи не взвалить свои
Без проклятой и вновь воспетой
Христом завещанной любви.
И если по указам царским
Ленивым отпрыскам боярским
В Голландии случалось жить
И над компасом слёзы лить;
И если из доходов жалких
С царем делился мещанин,
И брал Орешек властелин, –
То и учёба из-под палки,
И сбор налогов вновь и вновь
Не зло являло, а любовь.
V.
В Петровых муках и бореньях,
В народных муках и трудах
Рождалось новое творенье;
Что было тлен, что было прах –
В железо, в бронзу превратилось;
Садами, мрамором покрылась
Трясина северных болот;
В сраженьях возмужавший флот
Громил голландцев, шведов, турок;
И мужики на полосе
Выкладывали силы все
Похлеще вечных сивок-бурок.
Видать, за эти с них труды
И штраф не брали с бороды.
VI.
Сначала царские заботы
Лишь только злобили народ:
Камзолы, парики, бофорты,
Пальба и ёлки в новый год;
Но эти мелкие потехи
Перековались вдруг в успехи –
Кроншлот, и Нарва, и Азов;
И русских сёл и городов
Невиданное возрожденье;
Звон молотов, мечей и чаш...
“Пожалуй, этот будет наш, –
В народе складывалось мненье. –
И Богом, кажется, любим.
В огонь и в воду можно с ним”.
VII.
И вот сермяжная Россия
Паденья в бездну избежав,
Преодолев пути крутые
Среди враждебных ей держав,
Возглавила их список длинный,
Как славный богатырь былинный
Или невиданный фрегат,
Открывший боевой парад.
Так в любящей семье ребёнок
В кругу родительских забот
Болеет, учится, растет,
Впитав в себя любовь с пелёнок.
И вырастает человек,
А вместе с ним мужает век.
VIII.
Но горе бедному ребёнку,
Когда родители его
За глупой перебранкой звонкой
Уже не видят ничего.
Они друг друга унижают,
Они друг друга презирают,
И чадо в этой из борьбе
Само взрослеет по себе.
Любовь оно и в грош не ценит,
Открыто всем грехам иным,
И пагубным страстям своим
Оно едва ли уж изменит;
И вот вам новый индивид,
Душой и телом инвалид.
IX.
Таким ребенком несчастливым
Мне прежний видится Союз.
Зачатый браком похотливым,
Без искренних, любовных уз,
Он становился с каждым годом
Всё больше нравственным уродом,
Пока, теряя стыд и честь
Не стал таким, каков он есть.
Власть превратилась в проститутку,
Народ без веры сник и скис,
И не поймешь, где верх, где низ,
И кто под чью танцует дудку.
Вот почему, бескрыл и мал,
Барклая наш народ избрал.
X.
По-рабски избранный народом,
Не станет душу он лущить
И час за часом, год за годом
К Христу забытому тащить.
Не станет из столетней лужи,
С которой люд слюбился дюже,
За шкирку брать и поднимать,
А то нарвешься и на “мать”...
Не станет с силою Петровской
Жизнь начинать на новый лад
(Поддержат в этом бюрократ,
И люд, и аппарат кремлёвский).
Всё будет ровно, в самый раз,
Ну, словом, как теперь у нас.
XI.
Но только, не без сожаленья,
Отметить нынче мы должны,
Что дни и годы промедленья –
Мученье для больной страны;
Что низким прихотям потворство –
Не что иное как притворство,
Обман и пошлость вновь и вновь,
А вовсе даже не любовь;
Что затенённые свершенья
Кургузых полицейских дел –
Лишь только власти передел,
А не высокое служенье
Народу, Родине, Творцу
(А только это и к лицу)...
XII.
Друзья мои! Какая жалость,
Что, откровенно говоря,
Души-то и не оказалось
У кэгэбэшного царя.
А нет души, так нет и Бога,
И потому крива дорога,
И в том, что движется страна –
Галлюцинация одна.
Что нам сказать в конце романа?
Дурман народа, ложь властей –
Вот избежать бы нам скорей
Двойного этого обмана!
Страна не двинется вперёд,
Покуда это не поймеёт.
14 апреля 2002 года,
полдень. –
26 сентября 2006 года. –
9 февраля 2007 года. –
